— Миледи, — прервал ее Рутвен, — мы знаем, что вы искусно владеете даром слова, и, быть может, именно по этой причине Совет послал сюда тех, кто лучше разбирается в языке сражений, чем в хитроумных уловках законоведов и в придворных интригах. Мы хотим лишь знать, согласны ли вы, при условии сохранения вашей жизни и чести, отказаться от шотландского престола?
— А кто поручится, — спросила королева, — что вы честно выполните наш договор, если я действительно обменяю сан королевы на заточение и слезы одиночества?
— Порукой послужит наша честь и наше слово, миледи, — ответил Рутвен.
— Для поруки они слишком легковесны и ненадежны, милорд, — усмехнулась королева. — Добавьте хоть щепотку пуху, чтобы утяжелить чашу весов!
— Пойдем отсюда, Рутвен! — воскликнул Линдсей. — Эта женщина всегда оставалась глуха к добрым советам и прислушивалась только к словам льстецов и лакеев. Пусть же она останется при своем отказе и пожнет его плоды.
— Погодите, милорд, — вмешался граф Мелвил, — лучше всего будет, если вы разрешите мне… всего на несколько минут… получить частную аудиенцию у ее величества. Если мое участие в посольстве преследует какую-либо цель, то только посредничество. Заклинаю вас не прекращать переговоров и не покидать замка, пока я не сообщу вам окончательное решение ее величества!
— Мы будем ждать в замке еще полчаса, — сказал Линдсей. — Но, отвергнув наше честное слово и наше поручительство, она оскорбила мою честь. Пусть же теперь хорошенько обдумает, какого пути ей придерживаться. Если по истечении получаса она все еще не согласится на требования народа, ее пребывание в этом мире не слишком затянется.
Без особых церемоний оба лорда покинули зал, прошли через приемную и спустились по винтовой лестнице; при этом было слышно, как огромный меч Линдсея ударялся о каждую ступеньку. Джордж Дуглас последовал за ними, предварительно обменявшись с Мелвилом взглядами, полными удивления и сочувствия.
Как только они вышли, королева, бросившись в кресло, заломив руки и, видимо, окончательно предавшись отчаянию, дала волю своему волнению, страху и скорби. Ее фрейлины, тоже в слезах, умоляли ее успокоиться, а сэр Роберт Мелвил, стоя на коленях у ее ног, присоединился к их мольбам. Дав выход бурному взрыву горя, Мария Стюарт наконец обратилась к Мелвилу:
— Не склоняйте колена, Мелвил, не смейтесь надо мной, выказывая почтительность, которой и следа не осталось ныне в вашей душе. Стоит ли вам связывать свою судьбу с низложенной и осужденной государыней, которой и жить-то, быть может, остается считанные часы? Моя благосклонность распространялась на вас не в большей мере, чем на других; почему же вы, в отличие от них, тщетно продолжаете изображать благодарность и признательность?
— Миледи, — ответил сэр Роберт Мелвил. — Да отвратит провидение в час величайшего горя свой взор от меня, если мое сердце не осталось сейчас столь же преданным вам, как и в дни вашего наивысшего величия.
— Преданным мне! Преданным мне! — повторила королева с оттенком презрения. — Ах, Мелвил, что это за преданность, которая шагает об руку с вероломством моих врагов. К тому же твоя рука никогда не была знакома с мечом настолько, чтобы я могла положиться на тебя там, где требуется мужская храбрость. О милая Ситон, где твой отважный отец, который не только мудр и предан, но и полон доблести?
Роланд Грейм не в силах был больше бороться с желанием предложить свои услуги столь прекрасной и столь жестоко страдающей государыне.
— Ваше величество, — сказал он, — если одна шпага сможет подкрепить мудрость этого почтенного советчика или защитить ваше правое дело, то вот мое оружие, а с ним и рука, готовая его обнажить и пустить в ход.
С этими словами он поднял одной рукой свою шпагу, а другую положил на ее эфес. Увидев юношу в этой позе, Кэтрин Ситон внезапно воскликнула:
— Я узнаю условный знак моего отца, ваше величество! — и тут же, подойдя к Роланду Грейму, схватила его за полу плаща и строго спросила, откуда у него эта шпага. Паж с удивлением ответил ей:
— Здесь как будто не место для шуток, мисс. Уж вы-то, бесспорно, лучше меня знаете, откуда и каким образом досталось мне это оружие.
— Сейчас как будто не время для глупостей, — ответила Кэтрин Ситон. — Немедленно обнажите шпагу!
— Если королева прикажет, — сказал юноша, посмотрев на свою царственную госпожу.
— Стыдись, девочка! — сказала королева. — Уж не хочешь ли ты втянуть бедного юношу в бесполезную схватку с двумя искуснейшими бойцами всей Шотландии?
— Ради вашего величества, — ответил паж, — я не побоюсь вызвать их на смертный бой.
Произнося эти слова, он наполовину вытащил шпагу из ножен; при этом клочок пергамента, навернутый на клинок, развернулся и упал на пол. Кэтрин Ситон схватила его с жадной поспешностью.
— Это почерк моего отца, — сказала она, — и, бесспорно, здесь содержится его мудрый верноподданнический совет вашему величеству. Я знала, что он готовился отправить записку в этой шпаге, но я ожидала иного посланца.
«Черт возьми, — подумал Роланд, — уж если ты, красавица, не знала, что это секретное послание отправлено со мной, то я тем более ничего не знал о нем».
Королева пробежала глазами письмо и на некоторое время погрузилась в глубокое раздумье.
— Сэр Роберт Мелвил, — сказала она наконец. — Послание Ситона предлагает мне подчиниться необходимости и подписать документы, привезенные этими безжалостными людьми, как подчинился бы каждый человек, понуждаемый страхом перед угрозами бунтовщиков и убийц. Вы благоразумны, сэр Роберт; Ситон же обладает не только мудростью, но и отвагой. Я полагаю, в таком деле ни вы, ни он не станете вводить меня в заблуждение.
— Государыня, — ответил Мелвил, — пусть я не обладаю силой лорда Хэриса и лорда Ситона, но я никому не уступлю в преданности вашему величеству. Я не могу сражаться за ваше дело, подобно этим двум вельможам, но ни один из них так не жаждет умереть за вас, как я!
— Я верю этому, мой старый и верный советник, — сказала королева. — И поверь мне, Мелвил, что я лишь на мгновение была несправедлива к тебе. Прочти, что написал нам лорд Ситон, и дай свой разумный совет.
Сэр Роберт пробежал глазами послание и воскликнул:
— О дорогая моя венценосная госпожа, только изменник способен подать вам иной совет, чем лорд Ситон. Все ваши друзья — он сам, Хэрис, Хантли, английский посол Трогмортон и другие — в один голос утверждают, что любой акт или документ, подписанный вами в этих стенах, не будет иметь никаких последствий и никакой юридической силы, поскольку он вырван у вашего величества жестокостью мятежников, обусловлен вашими нынешними страданиями и страхом перед последствиями вашего отказа. Поэтому вам следует уступить силе, и поверьте: какой бы манифест они ни заставили вас подписать, он вас ничем не свяжет в дальнейшем, ибо в нем нет единственного, что его может узаконить, — свободной воли лица, подписавшего документ.
— То же говорит и лорд Ситон, — ответила Мария. — Но мне все же кажется, что для наследницы столь древнего королевского рода отказаться от ее законных прав, уступив угрозам бунтовщиков, означало бы унизить свое королевское достоинство и заслужить дурную славу среди будущих историков. Изменники, сэр Роберт Мелвил, могут расточать самые свирепые угрозы и самые страшные слова, но они не осмелятся поднять руку на нашу особу.
— Увы, ваше величество! Они уже зашли так далеко и навлекли на себя такие опасности, что им остался лишь один шаг к худшей из крайностей.
— Не может быть, — возразила королева, которую снова стал одолевать страх, — чтобы шотландские вельможи прибегли к убийству беззащитной женщины.
— Вспомните, ваше величество, — уговаривал ее Мелвил, — какие страшные события происходят в наши дни. Да есть ли такое черное злодеяние, которое не нашло бы в Шотландии руки, готовой осуществить его? Лорд Линдсей от природы суров и жесток. Но ведь он, кроме того, еще ближайший родственник Генри Дарнлея, а у Рутвена имеются свои опасные и далеко идущие планы. К тому же Совет утверждает, что он располагает письменными и устными доказательствами вашей вины, говорит о ларце с письмами и. еще бог знает о чем.
— Ах, мой добрый Мелвил! — ответила королева. — Если бы я была так же уверена в беспристрастной справедливости и честности моих судей, как в своей собственной невиновности! И тем не менее…
— О, ваше величество! — прервал ее Мелвил. — И невинность иногда бывает вынуждена временно отступить перед клеветой. Кроме того, вы ведь находитесь здесь…
Он осмотрелся и замолчал.
— Продолжайте, Мелвил, — сказала королева. — Среди тех, кто окружает меня, нет никого, кто желал бы мне зла; даже этому бедняге пажу, которого я сегодня увидела впервые в жизни, я спокойно могу Доверить ваше сообщение.
— Ах, мой добрый Мелвил! — ответила королева. — Если бы я была так же уверена в беспристрастной справедливости и честности моих судей, как в своей собственной невиновности! И тем не менее…
— О, ваше величество! — прервал ее Мелвил. — И невинность иногда бывает вынуждена временно отступить перед клеветой. Кроме того, вы ведь находитесь здесь…
Он осмотрелся и замолчал.
— Продолжайте, Мелвил, — сказала королева. — Среди тех, кто окружает меня, нет никого, кто желал бы мне зла; даже этому бедняге пажу, которого я сегодня увидела впервые в жизни, я спокойно могу Доверить ваше сообщение.
— Хорошо, ваше величество, — ответил Мелвил. — Ввиду крайней необходимости и поскольку он привез послание лорда Ситона, я отважусь сказать при нем и при этих прекрасных дамах, чью верность и преданность я не подвергаю сомнению… итак, я отважусь сказать, что есть еще другие средства, помимо судебного процесса, от которых часто умирают низложенные монархи; как говорил Маккиавелли, один шаг отделяет темницу государя от его могилы.
— О, если бы только смерть была быстрой и не мучительной! — воскликнула несчастная королева. — Если бы она была верной и счастливой переменой для души, ни одна женщина на свете не совершила бы этот шаг с большей охотой, чем я! Но увы, Мелвил, когда думаешь о смерти, тысячи грехов, которых мы прежде, как червей, попирали ногами, поднимаются перед тобой, подобно яростным огненным змеям. Обвинять меня в соучастии в убийстве Дарнлея — ужасная несправедливость. Но пресвятая дева! Я дала слишком ясный повод для такого подозрения — я вышла замуж за Босуэла!
— Не думайте сейчас об этом, ваше величество, — сказал Мелвил. — Думайте лучше о том, как вернее всего спасти себя и своего сына. Уступите их нынешним возмутительным требованиям и поверьте, что очень скоро наступят лучшие времена.
— Государыня, — сказал Роланд Грейм, — с вашего разрешения, я нынче же переплыву озеро, если мне откажут в иных способах добраться до берега. Я объеду один за другим дворы Англии, Франции и Испании; я всюду засвидетельствую, что вы подписали этот подлый акт лишь под страхом смерти, и готов буду драться с каждым, кто станет утверждать противное.
Королева обернулась и, улыбаясь одной из тех прелестных улыбок, которые в романтическую пору жизни с избытком вознаграждают человека за любой риск, протянула руку Роланду, не сказав, однако, при этом ни слова. Он опустился на одно колено и почтительно поцеловал ее руку, а Мелвил возобновил свои просьбы.
— Ваше величество, — сказал он, — время не ждет, и вы не должны допустить, чтобы ушли эти лодки, а я вижу, что они уже готовятся отчалить от берега. Здесь достаточно свидетелей — эти дамы, этот отважный юноша, наконец я сам, если мое свидетельство может вам понадобиться — хотя мне бы не хотелось быть замешанным в этом деле… Но и помимо меня здесь достаточно людей, готовых подтвердить, что вы уступили требованию Совета не по велению сердца, не по доброй воле, а под влиянием насилия и страха. Вот уже гребцы сели в лодки и взялись за весла, чтобы перевезти их на другую сторону. Позвольте же вашему старому слуге окликнуть их!
— Мелвил, — ответила королева, — ты один из старейших наших придворных. Видел ли ты когда-либо, чтобы верховный повелитель призывал вернуться подданных, которые удалились от него столь же непристойно, как удалились от нас посланцы Совета? Видел ли ты, чтобы они снова были приглашены к нему, не принеся извинений и не выразив своей покорности? Пусть это будет стоить мне жизни и престола, но я не предложу им вернуться ко мне.
— Ах, ваше величество, неужели эти пустые условности окажутся неодолимым препятствием! Ведь если я вас правильно понял, вы согласны последовать разумному и полезному совету… Впрочем, ваше самолюбие спасено… я слышу, как они возвращаются, чтобы узнать ваше окончательное решение. Послушайтесь же благородного Ситона — и вы еще будете повелевать теми, кто ныне торжествует над вами. Но тише!.. Они уже в приемной.
В этот момент Джордж Дуглас открыл дверь и торжественно ввел обоих вельмож-посланцев.
— Мы пришли, миледи, — сказал лорд Рутвен, — чтобы узнать ваш ответ на предложение Совета.
— Ваш окончательный ответ, — добавил лорд Линдсей, — ибо в случае отказа вы сами ускорите свою гибель, утратив последнюю возможность примириться с богом и продлить свое пребывание в этом мире.
— Милорды, — сказала Мария Стюарт с невыразимым очарованием и достоинством, — если нельзя противиться злу, приходится ему подчиниться. Я подпишу эти документы с той степенью доброй воли, какую предоставляют мне создавшиеся обстоятельства. Если бы я находилась на том берегу озера, на моем быстроногом берберийце, с десятком смелых и верных рыцарей, я бы скорей подписала приговор, осуждающий меня на вечные муки, чем это отречение от престола. Но здесь, в замке Лохливен, когда кругом глубокая вода, а передо мной — вы, милорды, у меня нет выбора. Подай мне перо, Мелвил, и будь свидетелем того, что я делаю и почему я это делаю.
— Надеюсь, ваше величество не считаете, что вас принуждают угрозами согласиться на то, что должно быть сделано вами по доброй воле, — сказал лорд Рутвен.
Королева уже подошла к столу и, разложив перед собой документы, взялась за перо, чтобы подписать их. Но, услышав слова Рутвена, она внезапно остановилась, подняла на него глаза и отбросила перо.
— Если вы ждете от меня признания, что я отрекаюсь от престола добровольно, а не под угрозой горчайших бедствий для меня самой и моих подданных, — сказала она, — то я не поставлю своего имени под такой ложью, даже если мне предложат за это безраздельную власть над Англией, Францией и Шотландией, каждою из которых я некогда владела или имела право владеть.
— Берегитесь, миледи! — воскликнул Линдсей, и, схватив руку королевы своей железной перчаткой, он в ярости сдавил ее, по-видимому не подозревая, с какой силой он это делает. — Берегитесь спорить с теми, кто сильнее вас и распоряжается вашей судьбой!
Он продолжал сжимать руку Марии, устремив на нее грозный и неумолимый взгляд, пока наконец Рутвен и Мелвил не крикнули: «Стыдитесь!», а Дуглас, который до сего времени сохранял безразличный вид, сделал шаг вперед, как будто собираясь вмешаться. Тогда суровый барон отпустил руку королевы, пытаясь под мрачной и презрительной усмешкой скрыть смущение, которое он на самом деле испытывал, до такой степени поддавшись внезапному гневу.
Королева, лицо которой побелело от боли, тут же подняла рукав и обнажила руку, на которой его железные пальцы оставили багровый след.
— Милорд, — сказала она, — как рыцарь и джентльмен, вы могли бы избавить мою хрупкую руку от столь тяжелого доказательства того, что сила на вашей стороне и что вы полны решимости ее применить. Но я благодарна вам за это наглядное подтверждение того, в каких условиях происходит вся эта процедура. Я призываю в свидетели всех вас — мужчин и женщин, — сказала она, указывая на багровый след, пылавший на ее руке, — что я подписываю эти акты, подчиняясь личной печати милорда Линдсея, оттиск которой вы можете видеть на моей руке.
Линдсей хотел что-то возразить, но лорд Рутвен удержал его.
— Успокойтесь, милорд, — сказал он. — Пусть леди Мария Шотландская объясняет свою подпись как ей угодно. Наше дело было — добиться этой подписи и доставить ее в Совет. Если впоследствии возникнут споры о способах, какими она была добыта, у нас будет достаточно времени разобраться в них.
Линдсей замолчал, лишь буркнув в бороду:
— Я не хотел сделать ей больно, но, видно, женское тело нежно, как свежевыпавший снег.
Королева тем временем торопливо и равнодушно подписала пергаментные свитки грамот, словно делая что-то, не влекущее за собою никаких последствий, или выполняя пустую формальность. Покончив с этим тягостным делом, она встала и поклонилась лордам, намереваясь удалиться в свою опочивальню. Рутвен и сэр Роберт Мелвил также попрощались с нею, причем первый из них ограничился официальным приветствием, а второй склонился в глубоком поклоне; при этом его желание выразить свое сочувствие все же умерялось страхом, как бы Рутвен и Линдсей не сочли его уж чересчур преданным прежней повелительнице. Один Линдсей стоял неподвижно. Наконец, когда его спутники совсем было приготовились уходить, он, словно охваченный внезапным порывом, обошел вокруг стола, отделявшего его от королевы, опустился перед ней на колено, взял ее руку, поцеловал, выпустил и, поднявшись, сказал:
— Ты все же поистине благородна, миледи, хотя ты и употребила во зло ценнейшие дары бога. Я преклоняюсь перед мужеством твоего духа, чего никогда не сделал бы перед властью, которою ты так долго и незаслуженно обладала. Я склоняю колена перед Марией Стюарт, а не перед королевой.