Очень сложен вопрос с переводами поэтических произведений. Каждый новый перевод одного и того же стихотворения является, как правило, самостоятельным произведением. Многие переводчики убеждены, что адекватный перевод стихов вообще невозможен. И следует рассчитывать только на то, что к этой невозможности удастся подойти на несколько шагов ближе, чем кому-то другому.
Проблематичны переводы не только поэзии, но и прозы. Сказки Льюиса Кэрролла «Алиса в стране чудес» и «Алиса в Зазеркалье» переводились на русский язык более пяти раз. Между этими переводами весьма мало общего.
Впрочем, не так уж обязательно обращаться к сложным проблемам общения на иностранных языках. Взрослый разговаривает с ребенком. У ребенка в запасе несколько десятков слов, значения которых ограничены и искажены его детским опытом. В словаре взрослого несколько тысяч слов, и значения этих слов во многом иные. Говорят ли эти люди «на одном языке»? И что это за язык? Ясно, что не язык взрослого: ребенок им еще не владеет. Это и не язык ребенка: взрослым он уже забыт.
Нет особой нужды прибегать даже к этому противопоставлению языка взрослых и языка детей. В случае любого эпизода общения можно показать, что вопрос, говорят ли два человека на одном языке, далеко не прост. У разных людей разный словарный запас, значения всех, в сущности, слов они понимают по-разному, у каждого свой опыт общения, свои установки и т. д. А язык — это не только слова, не только правила, но и обычаи применения этих правил, контексты, определяющие значения слов. Как вообще в таком случае два человека могут говорить на одном и том же языке? Можно даже поставить вопрос: а что такое «один и тот же язык»?
Окажется, что и это не особенно ясно. В частности, уже по той простой причине, что само слово «язык» не является ни однозначным, ни ясным по своему содержанию.
Так что даже элементарное на первый взгляд требование говорить на одном языке не так уж на самом деле просто. Нетрудно к тому же заметить, что оно зависит по своему смыслу от другого требования — придавать словам одинаковые значения.
ОДИН И ТОТ ЖЕ ПРЕДМЕТ
И наконец, о требовании, чтобы собеседники говорили об одном и том же предмете.
Разумеется, никакое понимание невозможно, если люди рассуждают о разных вещах, искренне полагая или только делая вид, что речь идет об одном и том же.
Такая ситуация является, кстати, нередкой, и не случайно она нашла отражение в поговорках. Если один говорит про Фому, а ему отвечают про Ерему, как будто тот и есть Фома, ни к какому пониманию беседующие не придут. Или говорят сначала о бузине, растущей в огороде, а затем сразу же переходят к дядьке, живущему в Киеве. И остается в конце концов неясным, о чем же все-таки шла речь.
Собеседникам надо говорить об одном и том же предмете. Большинство споров и недоразумений, от поверхностных и комических до самых глубоких и серьезных, как раз и имеют в своей основе нарушение этого элементарного, по видимости, требования. Но действительно ли оно настолько элементарно, что для его соблюдения достаточно одной внимательности?
Вовсе нет, и в дальнейшем это станет очевидным.
Сейчас же сошлемся в качестве примера на разговор Воробьянинова с Безенчуком из «Двенадцати стульев» И. Ильфа и Е. Петрова.
«Неспециалист» Воробьянинов просто говорит, что его теща умерла. Гробовых дел мастер Безенчук различает в смерти намного больше оттенков, и для каждого из них у него есть особое обозначение. Он машинально уточняет, что теща Воробьянинова не просто умерла, а преставилась, и поясняет: «Старушки, они всегда преставляются… Или богу душу отдают, — это смотря какая старушка. Ваша, например, маленькая и в теле — значит, преставилась. А например, которая покрупнее да похудее — та, считается, богу душу отдает». И затем он излагает целую систему: в зависимости от комплекции и общественного положения скончавшегося смерть определяется или как сыграть в ящик, или приказать долго жить, или перекинуться, или ноги протянуть. «Но самые могучие когда помирают, — поясняет Безенчук, — железнодорожные кондуктора или из начальства кто, то считается, что дуба дают». О себе он говорит: «Мне дуба дать или сыграть в ящик — невозможно: у меня комплекция мелкая». И предполагает, что о нем после смерти скажут: «Гигнулся Безенчук».
Хотя смерть в общем-то для всех одна, все-таки сколько людей, столько же и представлений о смерти, каждая из смертей уникальна. И хотя язык «специалиста» стремится провести между ними более или менее тонкие различия, даже ему это явно не под силу.
Слово всегда обобщает. Оно охватывает сразу несколько сходных в чем-то предметов или явлений. Когда говорят двое, всегда остается вероятность того, что они имеют в виду, может быть, весьма близкие и похожие, но тем не менее разные предметы. Быть может, интуитивно опасаясь именно этой особенности слова, Безенчук поправляет Воробьянинова: «Не умерла, а преставилась». Кроме того, далеко не всегда легко сказать, означают ли даже собственные имена один и тот же предмет. Открытие того, что наблюдавшиеся с глубокой древности Утренняя звезда и Вечерняя звезда — это одна и та же «звезда» — планета Венера, было вовсе не простым. В одних случаях «Париж» и «столица Франции» означают одно и то же, а в других нет.
Теперь можно подвести некоторые предварительные итоги.
Одинаковое понимание, являющееся центральной проблемой интеллектуальной коммуникации, предполагает, что собеседники, во-первых, говорят об одном и том же предмете, во-вторых, беседуют на одном языке и, наконец, в-третьих, придают своим словам одни и те же значения. Эти условия представляются необходимыми, и нарушение любого из них ведет к непониманию собеседниками друг друга.
Однако сами эти условия — при всей их внешней простоте и очевидности — являются весьма абстрактной характеристикой понимания. Первая же попытка приложить их к реальной коммуникации и выявить тем самым их полезность и глубину наглядно показывает это.
Эти условия не являются независимыми друг от друга, и ни одно из них не может быть понято в изоляции от остальных. Стоящие за ними общие соображения могут быть выражены и иначе, в форме каких-то иных требований. Можно сказать, например, что одинаковое понимание требует, чтобы высказывания касались одного и того же предмета и включались собеседниками в один и тот же речевой или более широкий контекст.
Но главное в том, что попытка конкретизации условий понимания затрагивает целую серию сложных и ставших уже классическими проблем, касающихся самой сути общения посредством знаков. В их числе проблемы знака, значения, синонимии, многозначности, контекста и т. д. Без детального исследования всех этих и многих связанных с ними проблем общие принципы коммуникации и понимания неизбежно остаются абстракциями, оторванными от жизни.
Известны многие попытки определить понятие «человек», выделить то, что отличает человека от всех иных живых существ. Его определяли как разумное, говорящее, социальное и т. д. существо. Его можно определить также как понимающее существо, поскольку понимание смысла сказанного характерно только для него. Никакое существо не может быть разумным, говорящим, социальным и т. п., если оно не обладает способностью интеллектуального понимания.
Нет ничего странного поэтому в том, что раскрытие понимания как одной из наиболее глубоких специфических особенностей человека не может быть простым делом.
ПОНИМАНИЕ И ЛОГИКА
Понимание — это та точка, в которой пересекаются все основные темы и проблемы такого сложного и многоаспектного явления, как человеческая коммуникация. Поэтому всякая попытка охарактеризовать понимание несколькими общими фразами, раскрывающими сразу его «суть», способна только затушевать комплексный характер проблемы понимания.
Английский философ Ф. Бэкон, любивший сентенции, как-то заметил, что тот, кто слишком торопится получить точный ответ, кончает сомнениями, тот же, кто не спешит высказать суждение, наверняка придет к точному знанию.
Этот совет не торопить события и не надеяться на скорые и точные ответы особенно уместен в случае изучения понимания. Не пара фокуснических фраз раскрывает его смысл, а только длительное и всестороннее исследование.
Многообразные аспекты понимания и коммуникации составляют предмет изучения различных наук: лингвистики, логики, психологии (в особенности психолингвистики), антропологии (в особенности этнолингвистики), истории культуры, литературоведения, социологии (в особенности социолингвистики и лингвистической социологии), семиотики, теории массовой коммуникации, философии. Этот перечень не является, конечно, исчерпывающим.
Логика — только одна из этих многих наук, занимающихся интеллектуальной коммуникацией и пониманием. Самым примерным образом цель логического анализа можно определить как выявление наиболее общих, или, как говорят, формальных, условий успешной коммуникации и понимания. Логика определяет те предельно широкие границы, соблюдение которых является необходимым условием всякого понимания и выход за которые равнозначен обрыву коммуникации и понимания. Эти границы формальны в том смысле, что они не зависят ни от природы обсуждаемых объектов, ни от их существования или несуществования, ни от контекста истории и культуры, в рамках которого осуществляется коммуникация. Эти границы не зависят ни от каких из тех факторов, которые способны влиять на понимание, кроме одного — формы рассуждения. В дальнейшем эта мысль станет понятнее, сейчас же три примера «логических», или «формальных», условий понимания.
Независимо от того, о чем, в какой ситуации и т. д. идет речь, понимание исчезнет и коммуникация нарушится, если что-то будет одновременно и утверждаться и отрицаться.
Понимание предполагает также, что принять некоторые утверждения — значит принять и все логические следствия этих утверждений.
Оно предполагает, что невозможное не является возможным, обязательное — запрещенным, известное — сомнительным и т. д.
Эти и подобные им условия понимания не зависят, очевидно, ни от чего, кроме формы проводимых рассуждений.
Важно еще раз подчеркнуть: логика, как и иные науки, исследующие человеческую коммуникацию, начинается именно с понимания, рассматривая все остальное через его призму.
Понимание всегда диалогично, и диалог, общение людей, является началом логики. Это было ясно уже Аристотелю. В частности, он говорил о возможной реконструкции логики как искусства и «самопознания через диалог».
Однако за более чем двухтысячелетний период после Аристотеля эта идея диалогичности логики не раз основательно забывалась. В прошлом веке, например, английский логик Д. Милль прямо утверждал, что единственной задачей логики является управление собственными мыслями, передача же их другим людям входит в задачи науки о красноречии, риторики.
Подобная робинзонада неизбежно ведет к утопическому пониманию разума, эмансипированного от языка, и к искаженному пониманию самого языка, оторванного от коммуникативной функции.
Глава 2 ЧТО ТАКОЕ ЛОГИКА?
«ПРИНУДИТЕЛЬНАЯ СИЛА НАШИХ РЕЧЕЙ…»
В рассказе Л. Толстого «Смерть Ивана Ильича» есть эпизод, имеющий прямое отношение к логике.
Иван Ильич видел, что он умирает, и был в постоянном отчаянии. В мучительных поисках какого-нибудь просвета он ухватился даже за старую свою мысль, что правила логики, верные всегда и для всех, к нему самому неприложимы. «Тот пример силлогизма, которому он учился в логике Кизеветтера: Кай — человек, люди смертны, потому Кай смертен, казался ему во всю его жизнь правильным только по отношению к Каю, но никак не к нему. То был Кай — человек, вообще человек, и это было совершенно справедливо; но он был не Кай и не вообще человек, а он всегда был совсем, совсем особенное от всех других существо… И Кай точно смертен, и ему правильно умирать, но мне, Ване, Ивану Ильичу, со всеми моими чувствами, мыслями, — мне это другое дело. И не может быть, чтобы мне следовало умирать. Это было бы слишком ужасно».
Ход мыслей Ивана Ильича продиктован, конечно, охватившим его отчаянием. Только оно способно заставить предположить, что верное всегда и для всех окажется вдруг неприложимым в конкретный момент к определенному человеку. В уме, не охваченном ужасом, такое предположение не может даже возникнуть. Как бы ни были нежелательны следствия наших рассуждений, они должны быть приняты, если приняты исходные посылки.
Рассуждение — это всегда принуждение. Размышляя, мы постоянно ощущаем давление и несвободу.
От нашей свободной воли зависит, на чем остановить свою мысль. В любое время мы можем прервать начатое размышление и перейти к другой теме.
Но если мы решили провести его до конца, мы сразу же попадем в сети необходимости, стоящей выше нашей воли и наших желаний. Согласившись с одними утверждениями, мы вынуждены принять и те, что из них вытекают, независимо от того, нравятся они нам или нет, способствуют нашим целям или, напротив, препятствуют им. Допустив одно, мы автоматически лишаем себя возможности утверждать другое, несовместимое с уже допущенным.
Если мы убеждены, что все металлы проводят электрический ток, мы должны признать также, что вещества, не проводящие ток, не относятся к металлам. Уверив себя, что каждая птица летает, мы вынуждены не считать птицами курицу и страуса. Из того, что все люди смертны и Иван Ильич является человеком, мы обязаны заключить, что и он смертен.
В чем источник этого постоянного принуждения? Какова его природа? Что именно следует считать несовместимым с принятыми уже утверждениями и что должно приниматься вместе с ними? Какие вообще принципы лежат в основе деятельности нашего мышления?
Над этими вопросами человек задумался очень давно. Из размышления над ними выросла особая наука о мышлении — логика.
Древнегреческий философ Платон настаивал на божественном происхождении человеческого разума. «Бог создал зрение, — писал он, — и вручил его нам, чтобы мы видели на небе движение Разума мира и использовали его для руководства движениями нашего собственного разума». Человеческий разум — это только воспроизведение той разумности, которая господствует в мире и которую мы улавливаем благодаря милости бога.
Первый развернутый и обоснованный ответ на вопрос о природе и принципах человеческого мышления дал ученик Платона Аристотель. «Принудительную силу наших речей» он объяснил существованием особых законов — логических законов мышления. Именно они заставляют принимать одни утверждения вслед за другими и отбрасывать несовместимое с принятым. «К числу необходимого, — писал Аристотель, — принадлежит доказательство, так как если что-то безусловно доказано, то иначе уже не может быть; и причина этому — исходные посылки…»
Подчеркивая безоговорочность логических законов и необходимость всегда следовать им, он заметил: «Мышление — это страдание», ибо «коль вещь необходима, в тягость она нам».
С работ Аристотеля началось систематическое изучение логики и ее законов.
Оно не прекращалось никогда, но в нашем веке были достигнуты особенно впечатляющие результаты.
Знакомство с основными принципами логики — дело интересное и важное уже потому, что каждый из нас руководствуется ими в практике своего мышления.
АНАЛИЗ И КРИТИКА МЫШЛЕНИЯ
Слово «логика» многозначно. Поэтому, прежде чем начать разговор о «логике», нужно уточнить, о чем именно пойдет речь.
Нередко говорят о логике событий, о логике характера, логике истории и т. д. В этих случаях имеется в виду определенная взаимосвязь и взаимозависимость событий или поступков, наличие в них общей линии. Такая преемственность и определение последующего предшествующим и есть «логика» в самом широком смысле.
Слово «логика» употребляется также в связи с процессами мышления. Так, мы говорим о логике мышления и логичном или нелогичном мышлении, имея в виду такие его свойства, как последовательность, доказательность и т. п. «Логика» выступает здесь как определенная характеристика человеческого мышления.
В третьем смысле «логика» является именем особой науки о мышлении. В дальнейшем это слово будет употребляться только в таком его значении.
Но и в смысле науки о мышлении слово «логика» опять-таки до крайности многозначно.
Прежде всего «логикой» называют науку, у истоков которой стоял еще Аристотель и полное имя которой — формальная логика. О ней и пойдет прежде всего речь.
В середине XVII века французские философы, последователи Р. Декарта, укрывавшиеся в монастыре в Пор-Рояле, опубликовали книгу, получившую известность под именем «Логика Пор-Рояля». Эта книга заметно отступила от круга проблем формальной логики и положила начало разным вариантам «расширенной» формальной логики, ставшим особенно популярными позднее, в XIX веке. В «Логике Пор-Рояля» подробно излагалась новая наука Р. Декарта об идеях, впервые была включена в логику методология, в которой речь идет об общих принципах и методах познания. Собственно логическое содержание оказалось в результате сведенным к минимуму.
Термин «формальная логика» был введен только в XVIII веке немецким философом И. Кантом. Этой логике И. Кант противопоставил совершенно новое понимание логики — трансцендентальную логику. Ее задачей он считал установление и обоснование категорий, то есть тех предельно общих понятий, подобных «качеству» и «величине», которые применяются в каждом акте познания.