Мертвяки, видишь ли, больше не разлагаются. Новая плоть не гниет, даже если ему пулю в пузо всадить – ничего страшного, рано или поздно затягивается, заплывает. И сейчас куда ни ткнись – везде комитетчики, гладкие, сытые, вежливые. И только попробуй возмутиться.
Тебе не нравится, что в соседскую семью пришел мертвяк и теперь воняет на весь дом? Это почему ты нарушаешь права человека? Он ведь не виноват, что воняет. Кстати, тут еще появились фирмы по производству косметики и дезодорантов для мертвяков. Все очень качественно и приличненько. Теперь мертвяк не воняет, словно куча дерьма, а пахнет, словно куча дерьма, поросшая розовыми кустами.
Черт-черт-черт-черт…
А я водителем работал. Вначале мертвяков возил, потом, когда вступился за комитетчика во время потасовки и вывез троих из драки – перевели на представительский членовоз. Стал почетных гостей возить, своих боссов, все чистенько, аккуратненько. Они даже перегородку между кабиной и салоном не всегда поднимали. Доверяли, значит.
Или наплевать им было. На всех – наплевать.
Вот кто-нибудь задумался, откуда, почему мертвяки появились? Задумывался? Божьим попущением? По дьявольскому замыслу? Вам хочется в это верить? Верьте. А если это не просто так произошло, а разработка какая-нибудь секретная? Ну, там солдат делали бессмертных… Как в кино? А мертвяки ожившие – не кино? Только там был ужастик, зашел, заплатил немного денег, испугался, на экран глядючи, вышел, посмотрел вокруг, вздохнул облегченно и живи, радуйся.
А теперь?
Ты всю жизнь платить будешь, лишишься того, что имел. А если гавкнешь что-то не по делу… Не замечал никто, что к особо крикливым типам мертвяки возвращаются особенно часто? Только-только кто-то организацию задумает, чтобы, значит, противостоять если не мертвякам, то хотя бы Комитету эту гребаному, подписи начнет собирать, а тут – бац, папа вернулся, мама, дед с бабкой. Какая разница, что ты в Америке живешь, а бабка твоя в Одессе ожила? Ты их содержать должен. Обязан, иначе вмешается государство при содействии Комитета. И вместо того чтобы с Комитетом сражаться, бунтарь начинает пахать, чтобы его не упокоенные предки могли жрать и разговаривать. Ну, и чтобы представитель Комитета по реабилитации и поддержке мог вкусно кушать и хорошо одеваться.
И это еще цветочки, если вдуматься. А когда приходит домой муж? В смысле, мертвяк, который был мужем? Что получается? Получается, что если его супруга-вдова успела замуж выскочить, то ее или за двоемужество можно прищучить, или нужно объявить второй брак недействительным. Со всеми вытекающими последствиями. Должна она и супружеский долг выполнять, если мертвяк захочет. А он захочет, смею вас уверить! Сам не додумается – комитетчики ему подскажут. Им-то нужно, чтобы мертвяки вели себя естественно, как ни в чем не бывало. Развод? На каком основании, дамочка или мужчинка?
Не хотите с мертвяком жить? Это что за дискриминация по биопринципу? Он ведь живой, настоящий, имеет такие же права, как и все остальные. Что значит – «пока смерть не разлучит вас»? Так смерти-то и не было. Не было! Нет, супруг может уйти, получить развод, только вот имущество в таком случае остается мертвяку. Ну, и в управлении комитетчика. Как же без этого?
Я так думаю, что не чисто тут. Не в том смысле, что нечистая сила копыто приложила, а в том, что кто-то научился мертвяков поднимать. На выбор. Кроме тех покойников, у которых череп поврежден. Попробовали – получилось. Завертелось, как в парке, когда сладкую вату делают. Вроде и ничего нет, кусочек расплавленного сахара, а если возьмется опытная рука, то на палочке появляется паутинка, потом целый ком… Из капельки копеечного сахара дорогущий моток.
И не поделаешь ведь ничего вроде.
Какой-то ученый из Италии сбросил в Сеть информацию, что мертвяки поддаются внушению. Что путем нехитрой процедуры можно добиться от него абсолютного подчинения. Как у зомби на Гаити. Информацию ученый сбросил, а сам – исчез. Испарился. И статья его исчезла из Сети, будто кто-то ее специально искал и уничтожал.
Еще какой-то яйцеголовый из Чехии что-то стал рассказывать о големе и о том, что мертвяки на самом деле испытывают сильнейшую боль. Каждую секунду, каждого мгновение – боль-боль-боль-боль… То, что они не кричат и не дергаются – результат той самой обработки. Им приказывают, чтобы они не кричали и не дергались. И загремел чех в больницу. А потом – на кладбище. А потом восстал из мертвых и поведал комитетчикам, что врал, наговаривал на них, а на самом деле сейчас испытывает чуть ли не наслаждение… К семье вернулся, к жене молодой и трем детям.
Думаете, после этого еще кто-то станет результаты своих исследований публиковать? Вы бы стали?
Сколько лет прошло с первого мертвяка? Пять. Пять долбаных лет всего прошло, а мир… Мир уже катится в задницу. Почти скатился уже.
Что дальше? Я вас спрашиваю – что дальше? Царство божье на земле? Хрен вам, а не счастье. Киношники, снимавшие ужасы о зомби, оказались дураками. Видите ли, ожившие покойники начнут жрать живых людей! А то, что живые люди будут жрать живых людей не хотели?
Киношников, кстати, пересажали за разжигание ненависти и провокацию насилия в адрес послеживущих. Хорошо пересажали, надолго. Патологоанатомов – посадили.
Сейчас приезжает реанимационная бригада по вызову и не знает, что делать. Оживлять? А если Комитет вмешается и объявит, что врачи пытаются воспрепятствовать началу нового этапа развития человека? Если, скажем, акушер начнет делать все, чтобы ребенок не родился? Примется во время родов запихивать младенца обратно, в материнскую утробу? Посадят акушера? Посадят, и к бабке не ходи. А в случае с реанимацией – та же фигня, если разобраться.
Вот люди и тянут лямку. И помалкивают. Если даже никто и не оживляет мертвяков специально, если они сами восстают по какой-то причине – а вдруг тебя это тоже коснется? И все делают вид, что так и нужно. Что это и есть настоящий гуманизм. Родители для своих детей и не представляют лучшей карьеры, чем в Комитете этом.
Спросите у какой-нибудь мамаши, кем будет ее чадо? Она вам расскажет, что комитетчиком, что это самая гуманная, самая благородная профессия на свете. Делают комитетчики этот мир добрее и светлее. Врачом сделать ребенка? Да зачем? Врач… Врачи, конечно, очень важны и нужны… Фармацевтические фирмы, между прочим, одни из самых крупных спонсоров Комитета по всему миру. Почему? А все понятно. Фармацевты производят свои снадобья до тех пор, пока Комитет не решит, что их продукция мешает человеку обрести бессмертие. Понятно? Человек умирает, воскресает и становится бессмертным.
Значить, всякий, кто ему в этом мешает, тот что?.. Правильно, ему вредит и должен быть наказан. Медицину еще не закрыли только потому, что комитетчики сами не стремятся в бессмертные. Они при мне об этом говорили, не стесняясь. Как возле холодильника.
А я терпел. Пять лет терпел. Делал вид, что меня это не касается. Я ведь сирота. И где мои родители – не знаю. К тому же я сам работал в Комитете, так что… Я даже привыкать стал. Бизнес есть бизнес. В бизнесе всегда кто-то кого-то жрал или обдирал до нитки. Устроились ребята, нашли вариант – молодцы. Мне намекнули, что через пару лет, если я буду себя вести хорошо, то мне выделят небольшой округ для кормления, отправят представителем Комитета в какой-нибудь городок. Я ведь не дурак, понимаю, что слишком много мертвяков общество не выдержит, так что нужно будет все на месте корректировать…
– Что корректировать? – спросил я.
– А там сам поймешь, – сказали мне. – Пока работай, проявляй себя…
Я работал, проявлял.
Видел, как младший клерк заходил в ресторан, здоровался с хозяином, а тот гнул спину, улыбался и, накормив упыря от души, никогда не брал денег. Ресторан нынешнему хозяину достался от папы, понимаете ли…
И все девки его, младшего клерка Комитета по реабилитации и поддержке, потому что у девок есть семья. Клерк никого не заставляет, никому не угрожает… Никто даже толком не уверен, что это именно Комитет оживляет мертвяков, но никто не хочет рисковать.
Все как всегда, как при любой долбаной диктатуре: все все знают, все понимают, но никто ничего не делает. Пока его это не коснется. Даже, блин, законов никто не переписывает, все в этом сумасшедшем мире происходит на основе смрадного коктейля из существующих законов, гуманизма, морали и нравственности. Каждый ингредиент в отдельности вполне себе съедобен и даже приятен на вкус, а вместе… В детстве себе в кашку селедку не бросали с горчицей! Та же фигня получается.
Все говорят правильные вещи, а вкупе – не получается остановить это безумие. Вот и выход такой же, как и при любой диктатуре: молчать, не привлекать внимания, а если получится – присоединиться к властям, пристроить свое дитя в компанию к диктатору.
Вот такая ерунда…
Я бы тоже устроился. Что я – герой ненормальный? Я – человек, и ничто человеческое мне не чуждо… Меня кормят? Мне тепло? Значок Комитета на лацкане моего пиджака делает окружающих меня людей добрее и сговорчивее? Что еще нужно для счастья простому человеку?
Вот такая ерунда…
Я бы тоже устроился. Что я – герой ненормальный? Я – человек, и ничто человеческое мне не чуждо… Меня кормят? Мне тепло? Значок Комитета на лацкане моего пиджака делает окружающих меня людей добрее и сговорчивее? Что еще нужно для счастья простому человеку?
А потом все разом сломалось. Вот так – хрусь, и напополам.
Я вез очередного ВИП-пассажира. На повороте – толпа. Пассажир – мальчишка лет двадцати пяти, чей-то сын, бугра из штаб-квартиры, говорит – постой, давай глянем. Я остановил машину. Вышли – пацан, его телохранитель и я.
А там мальчишка на скутере с управлением не справился, в столб влетел. И неудачно так – грудь ему штырем проткнуло. Пока мы подошли, приехала «Скорая». Врачи бросились к раненому, а мой пассажир охраннику так тихо говорит, а спорим, говорит, на десятку, что они мальчишку спасать не будут. Я слова не скажу, а они все равно не будут спасать. Спорим, отвечает телохранитель. Врач наклоняется над раненым, а мой пассажир так «кха-кха», вроде как прокашлялся. Врач на него глянул и замер. Как перед удавом. Руку протягивает к раненому, пальцы дрожат… смотрит на пассажира моего, а тот так головой еле заметно из стороны в сторону…
И все. Врач даже со штыря мальчишку не снял. Так и стоял рядом с ним на коленях, а поодаль спасатели с резаком в руках – на них мой гребаный пассажир тоже посмотрел неодобрительно, вот они и не стали штырь резать. А кровь текла-текла, да и закончилась. Мальчишка глаза закрыл и умер.
Мы вернулись в машину, телохранитель своему боссу десятку протянул, тот взял и ухмыльнулся так… сыто, что ли? Словно вот только что наелся он до отвала. Упырь…
И когда мы приехали в офис, я уже понял, что нужно делать. Ясно так понял, яснее не бывает.
Я отпросился на часик по личным делам, меня отпустили. У нас в конторе очень хорошо относятся к сотрудникам. На машине отпустили, чтобы я времени зря на общественный транспорт не тратил.
Я быстро обернулся, мой приятель, мой давний приятель, еще с тех времен, когда я в уличной банде промышлял, не очень далеко от конторы живет. А склад его от дома неподалеку. К приятелю как раз с месяц назад отчим вернулся, авторемонтную мастерскую отобрал. Так что Муха, приятель мой, меня понял сразу и спорить не стал, выдал мне то, что я попросил, да еще и добавил того, о чем я не подумал.
Бронежилет я не догадался сам попросить. И противогаз тоже. И взрывчатку. Муха оружием приторговывает по мере сил, этот бизнес у него не отобрали, так что он мне и ссудил. По «ленд-лизу», как он сказал. Как будет не нужно, сказал Муха, вернешь. Особенно взрывчатку, сказал я. Мы закурили, выпили по пивку. Обычно я выпивший за руль не сажусь, патрульные наших машин хоть и не останавливают, но в конторе у нас этого не одобряют.
Вот.
В общем, я приехал в контору, взял две большие сумки, что мне упаковал Муха, вошел в здание. В холле, у охранника, остановился, достал из сумки дробовик, пальнул в потолок и попросил охранников убираться ко всем чертям, чтобы мне не пришлось кому-то из них путевку в вечную жизнь выписывать. Парни в охране у нас понятливые, спорить не стали, вымелись на улицу. Я с пульта все двери в здании заблокировал, мину на дверь поставил на всякий случай, еще пару противопехотных на ступеньках и перед лифтами.
И пошел наверх.
Пять этажей, по десять кабинетов на каждом, кроме последнего, директорского. Уже было довольно поздно, так что в офисе остались только человек пять из обслуги и двадцать пять клерков разного ранга на совещании у шефа. Вот на совещание я и заглянул.
Перед залом для совещаний сидели трое телохранителей, опыта в этом вопросе у них побольше, чем у меня, так что одну пулю я в бронежилет словил. Но на ногах устоял и всех троих там порешил. Одного – сразу, от двери, потом еще двоих. И вошел в зал.
Клерки мне не сразу поверили. Мало ли, что за дверью стреляли, а у меня в руках ружье? Я же просто водила, а они… Они клерки Комитета, всесильного Комитета, всемогущего Комитета. Им никто «нет» сказать не мог, а тут – смертью угрожать? Я пятерых подстрелил, прежде чем они поверили и затихли.
Я в голову не стрелял, нет, я в пузо стрелял. Картечью, мне Муха подсказал, чтобы картечью, я ведь тот еще стрелок, без практики. В юности стрелял, и все. А потом только за рулем.
Те, кого я подстрелил, не умерли. Зачем? Лежат, дергаются, двое пытаются кишки обратно в брюхо запихнуть, а остальные смотрят на все это кровавое художество и потом истекают. Все как один – вспотели.
Тут полицейские машины подъезжать стали. Я жалюзи на окнах опустил и стал ждать, когда полицейские со мной в переговоры вступят. Им же охранники, которых я из здания выгнал, все рассказали, поведали, что свой сотрудник стрельбу начал. Наверное, его уволить собрались, подумали полицейские. В смысле – меня. У меня, наверное, какие-то претензии к боссу есть, вот они со мной поговорят, уболтают, я расслаблюсь, меня либо все-таки уговорят, либо под снайпера выведут.
Позвонили мне и стали по ушам ездить – бла-бла-бла-бла… Пока трындели по поводу «что ты хочешь, парень?», «все можно решить», «мы готовы к переговорам»… начали подъезжать телевизионщики. Их Муха вызвал, как мы и договаривались с ним. Полиция, конечно, недовольна, но ничего поделать не могут – у нас свобода слова и все такое. У нас даже мертвяки имеют права. В общем, телевизионщики снимают, полицейские улицу оцепили и мне по телефону что-то ласковое шепчут, а снайпера, я знаю, на крышах да в доме напротив сидят, ждут, когда я в прицеле появлюсь.
Я и говорю полицейскому по телефону, что мне нужна команда телевизионщиков. Отпустишь кого-то за это, спрашивает полицейский, отпущу, чего там. Одного – отпущу.
Всем в зале я одноразовыми наручниками руки-ноги зафиксировал, в такую кучу соединил, чтобы не расползлись, а с двумя – с секретаршей шефа и тем самым ВИП-засранцем, которого только что по городу возил, спустился в вестибюль. Есть там аварийная дверь – совсем крохотная и на пружине, как специально для такого случая. В общем, телевизионщиков я впустил, а этих двоих выпустил. Приказал идти спокойно и выпустил. Они отошли на десять метров, я и влепил в спину засранцу пулю двенадцатого калибра. Между лопаток всадил. Секретарша завизжала и умчалась за машины, а мой пассажир стал умирать – долго и очень болезненно.
Вот в принципе и все.
Жалею я о том, что затеял такое? Да. Честно – жалею. Оказалось, что жить я хочу. Но я ведь упрямый. И если начал, то закончу. Меня ведь сейчас по всем телеканалам показывают, даже в Сети идет прямая трансляция из зала и с улицы… Я привлек к себе внимание. Когда одного за другим отправляешь на тот свет два десятка сотрудников Комитета по реабилитации и поддержке – это неизбежно привлекает внимание.
А полиция не штурмует здание. Полицейские словно поняли, что я имею в виду. Ладно, мне в любом случае пора заканчивать.
Снимаем меня, ребята, крупно снимаем, так, чтобы ни слова не пропустить. Это, парни, и для вас важно, вы уж поверьте. А не поверите – всего-то подождать пять минут. Договорились? Хорошо.
Значит, сейчас я вроде как смотрю в глаза нескольких тысяч людей… Нескольких миллиардов? Вы не загнули, парни? Точно? Это даже лучше, чем я ожидал. Тогда продолжим.
Значит… Вы уж извините, я, когда волнуюсь, это «значит» каждую минуту повторяю. А я волнуюсь.
Вот.
Значит, я все объяснил. Если все останется так, как есть, то всему миру – звездец, извините за выражение. Не мертвяки нас сожрут, не зомби. Нас сожрут такие же, как мы, от имени мертвяков. Всех сожрут, у кого плоть, у кого душу…
Я не самый умный на Земле, куда там… Просто, наверное, никто не задумывался над тем, что происходит. Всегда найдется кто-то, кто с самыми добрыми и благородными словами попытается поиметь всех остальных. А будет это сделано от имени мертвяков, инвалидов, национальных или еще каких меньшинств – неважно. Важно то, что в случае с мертвяками есть выход.
Законный выход. Ну, почти законный…
Я убил двадцать человек. Ни одному из них я не выстрелил в голову, ни одного из них не лишил права ожить и стать бессмертным. Если они говорили правду, то всех их ожидает неплохая, в общем, жизнь. Без болезней, без горестей и всех остальных печалей. Комитет их поддержит и защитит, примет их собственность под свое управление, понятное дело.
Вот в этом фокус, ребята. В этом весь долбаный фокус.
Если они правы и все то, что они делали – честное и благородное дело, значит, дырявя им животы и сердца, я не сделал ничего плохого. Наоборот, я помог им совершить этот шаг, привел их в землю обетованную… И каждый из вас, кто сейчас слышит меня, может совершенно безбоязненно сделать то же самое в своем городе, поселке или деревне. Сейчас, сию минуту, пока они не придумали какого-то нового закона. Правда… я думаю, что в парламентах тоже сидят не дураки, поймут, какой замечательный выход я всем предлагаю.
А если я неправ и, отправив всех их в мертвяки, совершил преступление, значит, все они лгут. С самого начала лгали, и мертвяк – вовсе не жизнь, а лишь разновидность смерти, и всех, кто этим занимался, нужно судить за вандализм, кощунство, надругательства над трупами… Или, чтобы всем было понятно, за финансовые махинации, хищения и надувательства…