– Постой… – Я почувствовал, что голова у меня начинает идти кругом. – То есть, ты хочешь сказать, что у Ольги тоже сбой в программном коде? Что она тоже гений? Но в чем?.. Она не пишет ни книг, ни музыки, она не гениальный физик или математик… Правда, неплохо играет в шахматы…
– Разве гениальным можно быть только в науке и в искусстве? Возможно, твоя Ольга – гений в любви. Она любит тебя, любит так, что любая программа для нее нипочем. Она кроит ее по своему разумению, отбросив такую условную составляющую, как время, куда подальше!.. Конечно, программа эта не на Бейсике каком-нибудь написана, да и писал ее не программист-самоучка, – тут Николай смущенно отвел глаза, и я заподозрил, что его хобби не только психиатрия, – так что совсем уж что хочет она сделать тоже не всегда может… Да и не вполне, наверное, ясно осознает, как у нее это получается… И все же… Мне кажется, это похоже на правду. Разумеется, это лишь моя гипотеза. Может быть, и даже скорее всего, все на самом деле совсем не так, а гораздо, во много-много раз сложней!.. Но если хотя бы основная идея моя права, то это все объясняет!.. Пусть не все, но многое. И ваш с Ольгой случай – тоже.
– Но тогда… – улыбнулся я. – Тогда я тоже смогу спасти Ольгу. Я сломаю эту чертову программу! Я тоже умею любить. Возможно, я и не гений, но то, что у меня не все дома, ты уже, думаю, убедился. – Я рассмеялся легко и свободно, почему-то окончательно уверившись, что для меня и впрямь теперь не существует такой абсолютно условной преграды, как время.
– Да уж!.. – подхватил мой смех Николай. А отсмеявшись, поднялся со стула и сказал:
– Ну а теперь спать! Светает уже…
Я посмотрел в окно. Краешек неба у линии горизонта, видимой между силуэтами ломов, и впрямь побледнел.
– Кстати, о сне, – сказал доктор, – в продолжении моей теории… Мне кажется, сон предусмотрен этой программой как раз для коррекции неизбежных ошибок. Чем дольше человек находится в сознании, тем большее их количество вступает в противоречие с его собственной подпрограммой. Недаром, если долго не спать, голова отказывается соображать здраво. Это вовсе не от усталости, точнее – не столько из-за нее, а как раз потому, что запрограммированное сознание вступает в противоречие с тем, что мир изменился не по предусмотренному сценарию… А во сне происходит слияние разума с той самой ноосферой, как ее называют, или с информационным полем, или даже, в иной трактовке, – с «Книгой судеб». А по сути это как раз и есть «исходный код» программы. Но подкорректировать, видимо, можно лишь незначительные отклонения, кое-что все-таки остается. Отсюда и появляются легенды о разных чудесах… И продолжают переписывать программу гении и «сумасшедшие»… А вот пророки – те, наверное, просто умеют читать этот программный код. Но и они порой ошибаются. Ведь в том коде эти гении не учтены. Кстати, о гениях. По-моему, это Марк Аврелий сказал… «Все будет так, как должно быть. Даже если будет иначе».
Николай подмигнул и протянул руку.
Я пожал ее, подмигнул в ответ и отправился в палату. Завернувшись в тонкое байковое одеяло, я сразу заснул. На сердце, впервые за последний месяц, было тепло и спокойно.
10
Проснулся я почему-то сидя, прислонившись спиной к стене. Видимо, мне приснилось что-то такое, что заставило меня принять эту странную позу… Наверное, я хотел поскорее встать, вскочить, бежать, спасать Олю…
За окнами было уже совсем светло. Но мои соседи еще спали. Я встал и выглянул в коридор. Все та же рыжая медсестра раскладывала лекарства в ячеистый ящик.
– Доброе утро, – сказал я как можно дружелюбнее. – А Николай еще не сменился?
– Какой Николай? – насупилась в ответ медсестра.
– Ну, врач, что дежурил ночью.
– Ночью дежурила Маргарита Сергеевна, – буркнула медсестра. – А Николаев у нас вообще нет никаких.
Я вернулся в палату. Снова сел на кровать и облокотился о стену. Мне стало вдруг очень смешно. Но вовсе не потому, что я окончательно рехнулся, хотя, признаюсь, такая мысль и промелькнула сначала в мозгу. Но я сразу отбросил ее, как и предположение об очень связном и дословно запомнившемся сне. Нет. Я понял, что со мной сыграли в поддавки. Не знаю уж только зачем. Пожалели, или понравился я им? Но кому «им»? И зачем со мной во что-то играть? А может, это и не игра вовсе… Просто решили использовать меня в виде этакого программного дебаггера-отладчика? Или, например, бета-тестера… Да какая разница! Главное, мне дали понять, что я на верном пути.
– Ха! Николай, блин!.. – хохотнул я. – Юный программист-любитель!..
На удивление, меня выписали почти без разговоров. Только потребовали дать расписку, что я настоял на досрочной выписке сам. Выдали одежду, вернули документы и даже деньги. Я не помнил, конечно, сколько их у меня оставалось, но и того что было вполне хватало на билет домой.
Я подумал, не заехать ли в деревню за оставленными вещами, но терять времени так не хотелось! Да и какие там вещи… И остались ли они вообще… Немного жаль было только спиннинг, но рыбачить в ближайшее время я все равно не собирался. Тем более, если я вернусь на месяц назад и «перепишу» программу – все в таком случае изменится.
И я поехал сразу домой. А уже подходя к дому, внезапно почувствовал страх. Необъяснимый, но почти физически ощутимый. Говорят «душа ушла в пятки». У меня же, напротив, нечто холодное и липкое поднялось от пяток до самой макушки, буквально заставив на ней шевельнуться волосы. Чего я испугался? Того, что погибшая Ольга окажется дома? Или наоборот, что мертвая пустота квартиры, дарившей когда-то тепло и счастье нам двоим, сожмет ледяными тисками мое сердце и раздавит его?
Я не стал заниматься психологическим самокопанием, а просто развернулся и пошел к Валентине Ивановне.
Теща была дома. За этот месяц она очень постарела. Еще совсем недавно Валентина Ивановна гордилась тем, что ей не нужно подкрашивать волосы – седина почти не трогала их. Теперь же Олина мама была совершенно седой.
Она кинулась ко мне, прижалась к моей груди и тихо заплакала, вздрагивая худенькими плечами. Я не знал, что сказать, куда деть руки…
Впрочем, это продолжалось недолго. Валентина Ивановна отстранилась, заглянула мне в глаза, провела по небритой щеке ладонью.
– Похудел-то как, Сашенька!..
– Ничего, Валентина Ивановна, ничего… – забормотал я. – Как вы?
– А что со мной будет? – дернула плечами теща. А потом взмахнула руками и потянула меня к дивану: – Садись! Садись давай! Ведь ты же и не долечился, наверное? Сбежал? Признайся!
– Да нет, почему?.. – смутился я, усаживаясь на диван. – Я выздоровел, выписали вот…
Валентина Ивановна присела рядом, положила мне на плечо руку.
– Я ведь была у тебя. Не пустили… Совсем ты плох был, дружочек!..
– Да, мне говорили, что вы приходили. Спасибо, что навестили.
Так мы долго и говорили – ни о чем. Боясь подступиться к страшной для нас обоих теме и в то же время страстно желая этого.
Первой не выдержала теща:
– Сашенька… Ты ведь оттуда… Не слышно чего-нибудь об Оле?.. Не нашли ее?
– Нет, – сказал я, опуская глаза. А потом решительно дернул головой, посмотрел на Валентину Ивановну и выпалил: – Я ведь тоже у вас хочу об Ольге спросить. То, что она лучше всех на свете, я знаю. И вы тоже знаете. Но она ведь не просто лучше, потому что она наша с вами… что она родная… любимая… Она ведь – настоящее чудо, правда? Добрая волшебница!..
Я привел это сравнение совершенно случайно, не вкладывая в него никакого двойного смысла. Но Валентина Ивановна внезапно вздрогнула, вскочила с дивана и посмотрела на меня так, словно я и впрямь воскрес из мертвых.
– Т-ты знаешь?.. – прошептала она трясущимися губами.
– Что? – я тоже поднялся. – Что я должен знать?..
– Нет, ничего… – опомнилась теща и устало опустилась на диван. – Ничего… – Она снова подскочила и метнулась на кухню. – Ой, заговорила я тебя, а ты ведь голодный с дороги! Сейчас я, Сашенька, сейчас… Вот у меня и супчик сварен, и рыбки я нажарила. Как будто чувствовала, что ты приедешь!
– Валентина Ивановна, – вошел я следом за тещей на кухню. – Супчик и рыбка – это хорошо. Только вы мне все же ответьте: что я должен знать об Оле? Или не должен, но все равно не знаю… А вы знаете. Так ведь? Я тоже хочу знать это. Мне это нужно, поверьте!
Теща продолжала молча возиться у плиты, гремя посудой. Я терпеливо ждал. И дождался.
– Да что уж теперь… – вздохнула Валентина Ивановна. – Умела Олечка делать чудеса. Нечасто, правда… Всего я и не помню, да не всегда и понимала, что это дочкиных рук дело. Ну, не рук, конечно, а чего – я и догадываться боюсь… Но один случай мне запомнился хорошо. Оле тогда лет восемь было, не больше. Мне муж в последний свой год чашку подарил, большую, красивую, с солнышком нарисованным. Он чувствовал уже, что недолго ему осталось – подарил эту чашку и говорит: «Ну вот, Валюша, солнышко мое, будешь потом чаек пить и меня вспоминать…» – Теща тихонечко всхлипнула, приложила к глазам край фартука, и продолжила рассказ дальше: – Так вот, Оля эту чашку разбила. Я ей ее и трогать запрещала, но вот… А может и не брала она эту чашку, а задела только. Только пришла я с работы, собралась чаю попить, а чашки нет. Я все полки обыскала, хотя всегда ее в одно место ставила. И Оли дома нет, хотя поздно уже было… Вот тогда я и подумала, что дочка чашку разбила, испугалась и убежала. Я уже не столько из-за чашки переживала, сколько из-за дочери. Уже и дома не сиделось – вышла на улицу. Стемнело уже, фонари зажглись. И так вышло, что я под ноги глянула, а на земле осколок белеет, с кусочком нарисованного солнышка. Видать, пошла Ольга осколки выбрасывать, да один обронила. Подняла я его, в карман положила, а тут смотрю – и Оля идет. Я думала, она плакать станет, прощенья просить, собралась ее пожалеть – все-таки чашка хоть и дорога мне, а ребенок дороже. Только дочка плакать и не собиралась. Увидела меня, подбежала, улыбается. И стала мне что-то про подружек рассказывать, как они играли интересно, что и о времени забыли. А мне так обидно стало, что Ольга мне про чашку не признается – я возьми да спроси. Оля глаза большие сделала: «Какая чашка?..» Ну, тут я совсем из себя вышла, чуть руку на нее не подняла за вранье. А про осколок-то в кармане и забыла сгоряча. Ольга вырвалась от меня, в подъезд забежала и поскакала по лестнице вверх. Я поднялась за ней, в квартиру зашла, а дочка меня за руку тянет на кухню: «Эта, что ли, чашка?» Я гляжу – и глазам не верю: чашка моя, любимым мужем дареная, посреди стола стоит, и солнышко с ее бока мне улыбается!.. Если бы не осколок, что в кармане лежал, я бы на рассеянность свою подумала, конечно: мол, везде искала, а прямо под носом увидеть не могла. Но про осколок этот я как раз и вспомнила. Достала из кармана и молча Оле показываю. Та вспыхнула – ярче солнышка на чашке – и в комнату свою убежала. А я чашку в руки взяла и донышком вверх перевернула. Там пятнышко приметное было – голубенькая краска чуток подтекла… Ведь я-то что подумала: Оля пошла по магазинам бродить и нашла такую же чашку… Хотя прошло-то уже лет пять тогда, как Валера мне ее подарил, да и где бы Олечка денег взяла? Только пятнышко-то на месте оказалось. Та это чашка была! Та самая!..
– Т-ты знаешь?.. – прошептала она трясущимися губами.
– Что? – я тоже поднялся. – Что я должен знать?..
– Нет, ничего… – опомнилась теща и устало опустилась на диван. – Ничего… – Она снова подскочила и метнулась на кухню. – Ой, заговорила я тебя, а ты ведь голодный с дороги! Сейчас я, Сашенька, сейчас… Вот у меня и супчик сварен, и рыбки я нажарила. Как будто чувствовала, что ты приедешь!
– Валентина Ивановна, – вошел я следом за тещей на кухню. – Супчик и рыбка – это хорошо. Только вы мне все же ответьте: что я должен знать об Оле? Или не должен, но все равно не знаю… А вы знаете. Так ведь? Я тоже хочу знать это. Мне это нужно, поверьте!
Теща продолжала молча возиться у плиты, гремя посудой. Я терпеливо ждал. И дождался.
– Да что уж теперь… – вздохнула Валентина Ивановна. – Умела Олечка делать чудеса. Нечасто, правда… Всего я и не помню, да не всегда и понимала, что это дочкиных рук дело. Ну, не рук, конечно, а чего – я и догадываться боюсь… Но один случай мне запомнился хорошо. Оле тогда лет восемь было, не больше. Мне муж в последний свой год чашку подарил, большую, красивую, с солнышком нарисованным. Он чувствовал уже, что недолго ему осталось – подарил эту чашку и говорит: «Ну вот, Валюша, солнышко мое, будешь потом чаек пить и меня вспоминать…» – Теща тихонечко всхлипнула, приложила к глазам край фартука, и продолжила рассказ дальше: – Так вот, Оля эту чашку разбила. Я ей ее и трогать запрещала, но вот… А может и не брала она эту чашку, а задела только. Только пришла я с работы, собралась чаю попить, а чашки нет. Я все полки обыскала, хотя всегда ее в одно место ставила. И Оли дома нет, хотя поздно уже было… Вот тогда я и подумала, что дочка чашку разбила, испугалась и убежала. Я уже не столько из-за чашки переживала, сколько из-за дочери. Уже и дома не сиделось – вышла на улицу. Стемнело уже, фонари зажглись. И так вышло, что я под ноги глянула, а на земле осколок белеет, с кусочком нарисованного солнышка. Видать, пошла Ольга осколки выбрасывать, да один обронила. Подняла я его, в карман положила, а тут смотрю – и Оля идет. Я думала, она плакать станет, прощенья просить, собралась ее пожалеть – все-таки чашка хоть и дорога мне, а ребенок дороже. Только дочка плакать и не собиралась. Увидела меня, подбежала, улыбается. И стала мне что-то про подружек рассказывать, как они играли интересно, что и о времени забыли. А мне так обидно стало, что Ольга мне про чашку не признается – я возьми да спроси. Оля глаза большие сделала: «Какая чашка?..» Ну, тут я совсем из себя вышла, чуть руку на нее не подняла за вранье. А про осколок-то в кармане и забыла сгоряча. Ольга вырвалась от меня, в подъезд забежала и поскакала по лестнице вверх. Я поднялась за ней, в квартиру зашла, а дочка меня за руку тянет на кухню: «Эта, что ли, чашка?» Я гляжу – и глазам не верю: чашка моя, любимым мужем дареная, посреди стола стоит, и солнышко с ее бока мне улыбается!.. Если бы не осколок, что в кармане лежал, я бы на рассеянность свою подумала, конечно: мол, везде искала, а прямо под носом увидеть не могла. Но про осколок этот я как раз и вспомнила. Достала из кармана и молча Оле показываю. Та вспыхнула – ярче солнышка на чашке – и в комнату свою убежала. А я чашку в руки взяла и донышком вверх перевернула. Там пятнышко приметное было – голубенькая краска чуток подтекла… Ведь я-то что подумала: Оля пошла по магазинам бродить и нашла такую же чашку… Хотя прошло-то уже лет пять тогда, как Валера мне ее подарил, да и где бы Олечка денег взяла? Только пятнышко-то на месте оказалось. Та это чашка была! Та самая!..
– И что Ольга? Созналась? – выдохнул я.
– А я и не спрашивала. Страшно мне стало. И Оля ничего мне говорить сама не стала. Я даже в дневник ее заглянула, хоть и знаю, что нельзя это делать, некрасиво очень… Но не удержалась…
– Ольга вела дневник? – удивился я.
– Всегда вела. Как писать научилась. У меня все ее тетрадки собраны. Но я не читаю. Я… Олюшку жду… Все думаю – если начну их читать, значит, признаю Олину гибель…
– А мне дайте!.. – внезапно охрипнув, просипел я.
– И тебе не дам, – помотала головой теща. – Пока не дам… Подождем еще. Не сердись только, Саша.
– Ладно, – откашлялся я. – Но что вы тогда-то прочитали? Как Оля чашку вернула?
– Ничего она толком не написала. Только о том, что поступила очень плохо, расстроила маму, а потом еще и обманула. Но пишет: «Я очень-очень люблю мою мамочку, поэтому я смогла снова сделать это. Когда любишь – это не трудно».
– «Снова»? – переспросил я. – Она так и написала: «Снова?..»
– Да, так. Ну, может, «опять», а не «снова». Смысл-то один.
Валентина Ивановна после этого воспоминания замкнулась, ушла в себя. Больше я от нее в тот день ничего так и не услышал, кроме односложных ответов, и то не всегда по делу. Я быстро пообедал, попрощался и поспешил домой.
Недавний страх мой исчез бесследно. Наоборот, мне не терпелось скорей оказаться в своей квартире… То, что Ольга вела дневник, оказалось для меня открытием! И я не был столь щепетильным, как Валентина Ивановна. Я решил, что если обнаружу дома тетрадки жены с личными записями, обязательно их прочитаю!..
Нет, я не собирался искать в них какие-то личные тайны, признания в неведомых мне непристойных грехах… Я твердо знал, что жена была честна со мной, а что происходило в Олиной личной жизни до меня – касалось лишь ее одной. Такие записи я читать и не думал. Мне хотелось найти одно – подтверждение того, что Ольга могла исправлять линию жизни, или, как говорил «приснившийся» мне врач Николай, «изменять код программы». И я должен был понять: как она это делала!
11
Дома я перерыл все ящики письменного стола, комода, книжные полки… Порылся даже в белье, аккуратно разложенным Олей на полках шкафа. Залез на антресоли, наглотавшись пыли… Никакого дневника я не нашел.
Уставший и раздосадованный, я открыл ноутбук. Надо было просмотреть почту, наверняка изрядно накопившуюся за полтора месяца… Не то чтобы очень надо, конечно. Просто хотелось себя чем-то занять.
Загрузка дошла до страницы приветствия и остановилась, ожидая мой выбор. На голубом фоне болтались две картинки: стартующий «Шаттл» с надписью «Оля» под ним и рыбка, возле которой значилось «Alex». Я подвел курсор к рыбке и вдруг… меня осенило!.. Ну конечно же! Зачем моя жена стала бы строчить что-то в тетради, когда у нас есть компьютер?!
Я щелкнул на «космическом» Олином значке. Ага!.. Вот уж не думал, что у Ольги могут быть от меня секреты… Система требовала пароль. Впрочем, почему обязательно секреты? У любого человека есть право на что-то личное, которое принадлежит лишь ему одному. Пусть это всего лишь невинные глупые стишки, которые рвутся порой из души, но не предназначены для чужих глаз и ушей. Или переписка… Не обязательно с любовником, пусть даже с подругами. Пусть и нет в этих письмах ничего такого… Разве посплетничают чуток, перемелют косточки паре-тройке знакомых – все равно ведь неприятно, когда предназначенные тебе письма читает кто-то еще.
Так что я Ольгу за пароль ничуть не осуждал. Только мне все-таки нужно было его как-то узнать… Сначала я попробовал ввести инициалы жены: «БОВ». Фиг вам!.. Повторил то же, но латинскими буквами. Аналогичный результат. Ввел «Оля», «Ольга», потом то же в разных вариантах транслитерации… Дату рождения, домашний адрес. Мимо.
Отчаявшись, я набрал свое имя. Сначала полное. Кириллицей, латиницей. Потом написал: «Саша». Затем – «Sasha»… На мониторе появились и завертелись песочные часики. Я взметнул ввысь кулаки. Но кроме радости от успеха, я почувствовал, как обдало теплом сердце… Олюшка использовала в качестве пароля мое имя!.. Словно даже здесь искала моей защиты. А я… Я не смог ее защитить! Не сумел спасти… Наоборот, это Оля кинулась спасать меня! И спасла. Но какой ценой!..
Ничего! Я стукнул кулаками по коленям. Теперь моя очередь!.. Я взломаю эту чертову программу! Я не дам тебе погибнуть, слышишь, Олюшка?!..
Найти дневник жены оказалось нетрудно. Файл назывался незатейливо – diary.doc. Он тоже оказался защищен паролем. Как выяснилось, тем же самым.
Я растянулся на диване, согнув колени, водрузил на живот ноутбук и занялся не самым красивым делом: стал совать нос в чужую жизнь… Хотя понятие «чужая» в данном случае меня откровенно коробило. Не было для меня ничего ближе и роднее того, что хоть как-то касалось моей Олюшки. Даже собственная жизнь отходила далеко на задний план. Та что… особых угрызений совести я не испытывал.
Я ожидал, что файл начнется с записей примерно полуторагодичной давности – с тех самых пор, как у нас появился ноутбук. Но оказалось, что жена перенесла в него и более ранние тексты – первое сообщение вообще было сделано почти десять лет назад, когда мы с Ольгой еще не были знакомы. Я вспомнил, что у Оли был когда-то старый слабенький компьютер, она купила его с рук, учась в институте, для написания курсовых, рефератов и прочих студенческих работ. Значит, расставаясь с этим раритетом, она не забыла перенести старые записи, что, впрочем, было вполне логично.