-Какой дом хороший у Меира, - подумал Аарон, выдыхая дым, смотря на дочерей и Элишеву. Они
о чем-то разговаривали - тихо, серьезно. «Три этажа, - он взглянул на чистые, в мелких переплетах,
окна, - и комнаты какие большие. Мирьям со Стивеном после Суккота домой поедут, на озеро, а
мы тут до лета останемся. И от денег они с Эстер отказались. Мы же предлагали платить за
особняк. Сказали, что даже слышать ничего такого не хотят. На Песах сюда приедут, устроим
семейный седер…, Иосиф будет в кабинете Эстер больных принимать, я в синагоге поработаю, так
год и проведем».
-Дядя Аарон, - раздался рядом серьезный голосок Элишевы. Она присела на скамейку. Девочка,
поерзав, робко попросила: «Дядя Аарон, расскажите мне об Иерусалиме, пожалуйста. Моше, друг
Давида, письмо ему прислал, как они учатся. Так интересно! - вздохнула девочка. Помолчав, она
подняла светло-голубые, прозрачные глаза: «Рахели и Малка меня приглашали к вам приехать, в
гости, как вырасту. Можно?»
-Конечно, можно, - улыбнулся Аарон: «Когда подъезжаешь к Иерусалиму, на мулах, надо
подняться на холм. Город наш тоже - стоит на холмах…»
Он рассказывал и смотрел на сад - дети украшали сукку гирляндами из золотых листьев. Капитан
Кроу, держа на руках Дебору, показывал ей что-то в кронах деревьев, дул нежный, едва заметный
ветер с моря. Весь Нью-Йорк был погружен в сладкое, вечернее спокойствие, залитое светом
заходящего солнца.
Дина оглядела очаги на кухне: «Ты на стол накрывай. Детей опять отсаживать придется, двое
уехали, и все равно - много их».
-Эстер же тебе предлагала - слуг нанять, - заметила Мирьям, помешивая рыбный суп. Дина нежно
покраснела: «Не привыкла я к такому, дома сама все делаю, да и ты тоже, даже кур режешь».
-А кому их еще резать, - заметила Мирьям. «Элайджа, правда, теперь - тоже умеет». Она
прислушалась: «Звонят. Должно быть, Джо с Мэри и Мораг из библиотеки вернулась, почитаем
вволю. И ты читай, - велела она Дине, - английский у тебя хороший, справишься».
-Буду, - кивнула Дина. Выйдя в холл, женщина распахнула тяжелую дверь. Его волосы - русые, чуть
вьющиеся, золотились в лучах заката. Он был высокий, выше ее на две головы, широкоплечий, в
старой, потрепанной холщовой куртке и льняной, заношенной рубашке.
Зеленовато-голубые глаза весело взглянули на нее. «Прямо с реки Потомак, - улыбнулся мужчина,
- надеюсь, что я успел к обеду. Дэниел Вулф, - он протянул крепкую руку. От него пахло лесом и
смолой. Дина, коснувшись его ладони, забыв обо всех запретах, почувствовала под пальцами
следы от заноз.
-Лес валили, - усмехнулся он. «Вы, должно быть, госпожа Горовиц. Мне Меир говорил, зимой еще,
что вы сюда собираетесь. Рад встрече».
-Я тоже, мистер Вулф, - только и смогла вымолвить Дина.
Гребень медленно скользил по длинным, падавшим ниже пояса волосам. Мораг, что сидела на
кушетке, поджав ноги, вдруг хихикнула: «Ты за обедом на дядю Дэниела смотрела, я видела».
-Смотрела потому, что он говорил, просто из вежливости - Мэри стала заплетать косы сестре.
Мораг помолчала: «Дядя Дэниел раньше был влюблен в нашу маму. Я слышала, как бабушка
Франклин и бабушка Онатарио разговаривали об этом, еще, когда бабушка Франклин жива была».
Мэри вспомнила надгробье серого гранита, с простым крестом. «Темперанс Франклин. Много
было жен добродетельных, но ты превзошла всех их». Она вздохнула: «То дело давнее, а дядя
Дэниел, - девушка почувствовала, что краснеет, - он просто много знает, много путешествовал - с
ним интересно, вот и все».
-Ну-ну, - только и сказала Мораг. Мэри отозвалась, с внезапной злостью в голосе: «Все равно я тут,
а Америке, не смогу выйти замуж. По мне сразу видно, - она коснулась своих мелких кудряшек, -
какая у меня кровь. Я не белая».
Мораг посмотрела в блестящие, зеленые глаза. Поднявшись, обняв сестру, она твердо
проговорила: «Ничего не видно, не придумывай. И вообще, - девочка рассмеялась, - а мне что
делать? У меня половина индейской крови. Интересно, - она застыла, глядя на ночное, усеянное
звездами небо за окном, - а что с Меневой случилось? Он все-таки мой брат…»
Мэри погладила сестру по голове: «Мы его никогда больше не увидим, думаю».
-Я его и не помню почти, - Мораг помрачнела. «И отца не помню. А ты…, - она осеклась и стерла
слезу со смуглой щеки: «Прости, пожалуйста».
-Кого бы я хотела увидеть, - весело сказала Мэри, забираясь в постель, - так это Джона. Помнишь,
мама о нем рассказывала? Мы с ним дружили, с ним весело было. Давай спать, - она задула свечу.
Мораг, свернувшись в клубочек рядом с ней, сразу задремала.
Мэри лежала, закинув руки за голову, слыша его уверенный, спокойный голос: «Вот тут, - бумага
зашуршала, - будет город. Мы там как следует, все промерили. Месье л’Анфан уже начал
планировать дороги, улицы…Я еще напишу в Лондон, кузине Изабелле. Думаю, она с
удовольствием примет участие в такой работе, она отличный архитектор, - Дэниел усмехнулся:
«Она уже целый город построила, Эс-Сувейру».
Взрослые заговорили о Марокко, о том, какие здания будут строиться в новом городе. Мэри
исподтишка посмотрела на Дэниела - заходя в столовую, он усмешливо сказал: «Надеюсь, вы меня
простите за такой скромный наряд. Я не успел заехать в Филадельфию, остановился тут, на
постоялом дворе».
-Ему идет, - подумала Мэри, рассматривая загорелую, крепкую шею, приоткрытую воротником
льняной рубашки.
-Разумеется, - Дэниел отпил вина, - я уже выбрал участок и для своего дома, и для особняка
Горовицей - будем соседями. Бостонский дом я Тедди отдам, как он в Америку приедет. А вы еще
не были в Англии? - внезапно спросил он. Мэри, вздрогнув, ответила: «Нет»
-Как Мораг подрастет, - рассмеялся капитан Кроу, - мы их отправим в Лондон, и в Париж - с
родственниками повидаться.
Мэри перевернулась на бок: «Брось, он взрослый мужчина, правая рука министра иностранных
дел, зачем ты ему нужна…». Девушка поворочалась и, взбив подушки, закрыла глаза.
В саду было тихо. Дина, присев на каменные ступени, покачала Батшеву: «Видишь, все в синагогу
ушли, первый день праздника. Одни мы с тобой остались». Полуденное, осеннее солнце
золотило листья деревьев. Батшева, проснувшись, позевала и попросила грудь. Дина кормила ее,
глядя на сукку: «Мальчишки все-таки там ночевали. Мирьям сказала - даже не замерзли. Тепло
еще, ничего страшного».
Она отнесла спящую дочь наверх. Спустившись на кухню, Дина хмыкнула: «Как вернутся все - надо
будет обед подавать. Дети помогут еду носить, ничего страшного».
Дина налила в стакан воды. Пройдя по дорожке, присев на деревянную скамью в суке, она
немного отпила, пробормотав благословение.
-Что, даже воды нельзя в доме выпить? - услышала она знакомый голос. Дэниел поклонился и
прошел внутрь: «Вы позволите, кузина Дина?»
-Конечно, кузен Дэниел, - она покраснела. Мужчина устроился рядом. Дина лукаво добавила:
«Пить, и есть надо только в сукке. И ночевать тоже, но только мужчинам, разумеется».
-Значит, вы одна спите сейчас? - его зеленовато-голубые глаза все смотрели на нее - пристально.
Дина зарделась и буркнула: «Тут холодно, кузен Дэниел, разрешается в доме оставаться».
-Это нескромно, - беспомощно подумала Дина. «Тут сад, конечно, но он ведь закрытый..., И
Батшева наверху спит…, Он родственник, только очень дальний. И не еврей. Господи, надо встать
и уйти!»
Однако она все сидела на скамейке, краснея. Дэниел полюбовался белокурой прядью,
спускавшейся из-под завязанного по-домашнему платка синего шелка: «Я ей нравлюсь, сразу
видно. Кузина Дина, - он усмехнулся: «Я, к сожалению, должен возвращаться в Филадельфию, по
делам. Раз вы тут до следующего лета, а, может быть, и дальше, - мне Меир говорил, - я вас
навещу, кузина Дина. Вы будете мне рады?»
Дина почувствовала его горячую, крепкую ладонь, рядом со своей рукой. Женщина ощутила
прикосновение его пальцев. Сглотнув, она ответила: «Да».
-Я так и знал, - шепнул Дэниел и рассмеялся про себя:
-Вот и отлично. Красивая, молодая любовница, и сама же не заинтересована в огласке. Пойди еще
найди такую женщину. Эстер постарела сильно, седина уже в голове, да и не след соблазнять жену
коллеги. Меир хоть и депутат пока, но потом вернется в правительство. А Мирьям, кроме своего
квакера-трезвенника, никого другого не видит. Да и подурнела она в деревне, раньше у нее
столько веснушек не было. А эта…, - он наклонился и прижался губами к шее Дины, - эта…Она бы
мне прямо тут отдалась, но не надо, опасно.
-Кузен Дэниел, - услышал он растерянный голос. «Кузен Дэниел, я прошу вас, не надо, это грех…»
-Кузен Дэниел, - услышал он растерянный голос. «Кузен Дэниел, я прошу вас, не надо, это грех…»
-Я ведь совсем один, кузина Дина, - едва слышно, горько, сказал Дэниел. «Живу на постоялых
дворах, у друзей…, Никто меня не ждет, никому я не нужен,…Пожалуйста, не будьте такой
жестокой, я прошу вас…, Один поцелуй, всего только один..., Я, - он помолчал, - я буду вспоминать
его, всю жизнь…»
Мужчина опустился на колени. Дина почувствовала мимолетное, нежное, прикосновение его губ.
Она заставила себя отстраниться, слыша, как стучит ее сердце, - беспорядочно, глухо.
-Спасибо, - Дэниел помолчал, - Дина. Спасибо вам. Мы с вами еще увидимся, обещаю.
Он поднялся и, коротко поклонившись, вышел. Дина откинулась на спинку скамейки, глядя на свои
дрожащие пальцы. Только плач Батшевы погнал ее в дом, в спальное крыло. Она дала дочери
грудь и долго сидела на кровати, ласково укачивая ее: «Нет, нет, я не смогу, не смогу…»
Дина сняла бриллиантовые серьги. Положив их на серебряный поднос, встряхнув непокрытыми
волосами, она улыбнулась: «Тебя так все хвалили за обедом, Аарон, и новый староста синагоги, и
его жена…, Так приятно».
Она стала заплетать косы. Муж, что уже полулежал в постели, читая что-то, попросил: «Иди сюда,
милая».
Дина присела рядом. Аарон, замявшись, взял ее маленькую руку: «Предлагают тут мне остаться,
Динале. В новый город поехать, мы сегодня с равом Гершомом говорили об этом…, Понимаешь,
все хорошо, и дом у нас будет, большой, и девочки будут учиться…, Но я буду тосковать по
Иерусалиму, я знаю, - он тяжело вздохнул. Дина приникла головой к его плечу:
-Я не устою. Если мы будем жить там, в столице, - я не устою. Он будет рядом, мы будем
видеться…Господи, прости меня, я согрешила, я знаю, нельзя было позволять ему то, что я
позволила….
Она поцеловала мужа в щеку: «Тебе же лучше в Святой Земле, Аарон. А мне и девочкам - хорошо
там, где хорошо тебе. Так что следующим летом вернемся, как и решили».
Батшева заворочалась в колыбели. Дина, поднявшись, взяв дочь - повернулась к мужу. Он смотрел
на нее - темными, красивыми глазами: «Иди сюда, с маленькой». Аарон отложил книгу и устроил
их в своих руках. Он смотрел на то, как кормит жена, обнимая ее, шепча на ухо что-то нежное.
Дина, закрыв глаза, сказала себе: «Обещаю, больше никогда не оступлюсь».
-Я люблю вас, - Аарон полюбовался спокойным личиком Батшевы и запел: «Durme, durme, mi alma
donzel a, durme, durme, sin ansia y dolor».
-Без горя и несчастий, - Дина помолчала и повторила: «Без горя и несчастий. Я уверена, Аарон, так
и будет».
Пролог
Варенн, Франция, июнь 1791 года
Роскошная карета, запряженная четверкой гнедых, медленно ехала по накатанной, широкой
дороге. Вокруг зеленели поля, вдалеке, над лесом, кружились какие-то птицы. Кучер - маленького
роста, плотный, коротко остриженный, приоткрыл окошечко: «Там застава, ваша светлость».
-Спасибо, Робер, - одними губами отозвался Джон. Он потер ноющий висок, и, поправив свой
шелковый галстук, поиграл перстнями на пальцах:
-Ничего страшного, до Монмеди всего двадцать пять миль. Это, наверняка, последняя проверка
документов перед границей. К вечеру будем уже во Фландрии, там ждет мой сын. Ваш брат, -
герцог поклонился невысокой, белокурой женщине с усталым лицом, в простом платье служанки,
- ваш брат, император Леопольд, ваше величество, - согласен отправить австрийские войска
против армии бунтовщиков.
-Долой дворян! - раздался чей-то залихватский голос с дороги. В золоченую дверцу ударился
комок грязи. Робер щелкнул кнутом, карета покатилась быстрее. Женщина, посмотрев
припухшими, голубыми глазами вслед отряду солдат, что шел к Парижу - перекрестилась.
-Луи, ты слышал? - тихо сказала она мужу, что сидел, прижавшись виском к шелковой обивке
кареты. Он был в ливрее лакея, с коротко постриженными белокурыми волосами. «У него же
седина, - поняла Мария-Антуанетта. «Господи, бедный мой, ему и сорока нет. Как постарел за это
время, что нас в Тюильри держали. Только бы с детьми все хорошо было. Ничего, сейчас выедем
из Франции, и все образуется».
-Луи, - она потормошила мужа, - мой брат согласен помочь нашей борьбе, это очень хорошие
новости!
-Да, - безразлично ответил король и закрыл голубые глаза.
-Второй год он такой, - зло подумал Джон, доставая кожаную папку с бумагами. «Как из Версаля их
в Париж привезли - либо молчит, либо вздыхает: «Делайте, как знаете». И по ночам плачет,
королева Марте говорила, что укачивает его, как ребенка. Будем надеяться, за границей это у него
пройдет, иначе вести соединенные силы Европы на Францию придется мне. Или Марте, - Джон
усмехнулся. Герцог шепнул жене, что, сидя рядом, углубилась в маленький, испещренный
математическими символами, блокнот: «Убирай это, еще, не приведи Господь, карету обыскивать
будут».
-Это не то, что ты думаешь, - Марта подняла зеленые глаза: «Это просто мои заметки, с последнего
занятия у Лагранжа».
Она все-таки сунула блокнот в бархатный мешочек: «Посмотрю, как там дети».
Они с Теодором медленно шли по набережной Августинок. Марта взглянула на темную громаду
дворца Тюильри. Поежившись, она запахнула бархатную накидку, - весна была сырой, деревья в
парке были окружены лужами. Через мост, печатая шаг, шел отряд Национальной Гвардии - в
треуголках, с трехцветными кокардами.
Теодор внезапно усмехнулся:
-Грибоваль, он артиллерией занимается, пошел к Карно, этому приятелю Робеспьера, что за
армию отвечает в Национальном Собрании. Я бы запретил, если бы знал, не хочу в это влезать.
Сказал, что месье Корнель нам нужен, он отличный инженер, оружейник..., Карно ответил, что
Франции, прежде всего, нужны французы, а не люди непонятного происхождения. Так что из
Арсенала меня уволили, хорошо еще, что в Горной школе пока держат.
Марта помолчала: «Констанца приходила, говорила, что у Лавуазье они газы какие-то просили...»
-Антуан им отказал, - Теодор остановился и закурил, - объяснил, что не считает возможным
подвергать опасности жизнь людей, это первое, и второе - мы не умеем вырабатывать эти газы в
промышленных масштабах.
-Но ведь, - Марта повертела на пальце синий алмаз, - можно научиться...
Теодор прислонился к мокрому граниту набережной. «Можно, - согласился он. «Для этого надо
поменьше кричать на площадях и больше - тратить деньги на науку. При монархии хотя бы золота
не жалели на это».
-Так до сих пор монархия, - упрямо заметила Марта, накидывая на голову капюшон накидки -
пошел мелкий дождь.
-Это ненадолго, - мрачно сказал Федор, раскуривая сигару. «Месье Робеспьер, уверяю тебя, спит и
видит - как бы ему взобраться куда-нибудь повыше и руководить нацией. И нас, - он горько
усмехнулся, - «врагов народа», как пишет в своей газетенке Марат, - выгнать за границу. Ты же
сама говорила, пасынок твой в Вене только и делает, что эмигрантов привечает. Маршал де
Брольи, уже, говорят, там отряды военные формирует.
-Уезжал бы ты с нами, - тоскливо попросила Марта, глядя в его голубые, окруженные мелкими
морщинами глаза. «Правда, Теодор..., Констанцу не тронут, у нее английский паспорт, да и не
бросит она месье Лавуазье, никогда, а вот тебя..., Посадим тебя на козлы, вместе с Робером,
вторым кучером. Зачем рисковать?»
Красивое лицо замкнулось. Он коротко ответил, выбросив окурок в Сену: «Затем, что тут женщина
и ребенок, которые нуждаются в моей защите. Пока я жив, я их не оставлю. И нечего об этом
больше говорить».
Они распрощались у подъезда. Федор, поднимаясь наверх, расстегивая сюртук - вынул из кармана
икону. «Почти незаметно, - пробормотал он, рассматривая аккуратно заделанную дыру от пули. «Я
и краску такую же подобрал. Хорошо еще, что месье Максимилиан не в лик попал, с ним бы я не
справился. Спасла она Питера, конечно, придержала пулю. Как это Бойер говорил - на дюйм
левее, месье Кроу, и пришлось бы заказывать погребальную мессу. И так, бедняга - до зимы в
постели провалялся. А месье Максимилиану Питер локоть прострелил, правый. У него рука до сих
пор плохо действует. Так ему и надо, - Федор ядовито рассмеялся и позвонил.
Франсуа читал «Друг народа».
-Задницу подтирать, - коротко заметил охранник, поднимаясь, пожимая руку Федору, - и то не
годится. Месье Марат на бумаге экономит, грубая она. Спит маленький, - лицо Франсуа озарилось
неожиданной, нежной улыбкой.
Но Мишель не спал. Он сидел в своей маленькой, под кружевным пологом, кроватке, возясь с
искусно выточенными, деревянными игрушками.
Ребенок обернулся. Уверенно поднявшись, держась за ореховые перила, Мишель весело сказал: