КНУТЪ ГАМСУНЪ ПАНЪ Изъ бумагъ лейтенанта Томаса Глана
I
Эти послѣдніе дни я все думаю и думаю о безконечномъ днѣ сѣвернаго лѣта. Я сижу здѣсь и думаю о немъ и о той хижинѣ, въ которой я жилъ, и о лѣсѣ, тамъ за хижиной, и вотъ я принялся писать для собственнаго удовольствія и для того, чтобы скоротать немного время. Время для меня такъ долго тянется, оно идетъ не такъ быстро, какъ бы я этого желалъ, хотя я живу весело и беззаботно. Я всѣмъ доволенъ, а мои тридцать лѣтъ вѣдь не старость; нѣсколько дней тому назадъ я получилъ издалека пару птичьихъ перьевъ отъ кого-то, кто мнѣ вовсе не былъ ихъ долженъ, два зеленыхъ пера въ конвертѣ съ короной и печатью. Меня забавляло смотрѣть на эти два чортовски яркихъ пера. И вообще я не испытываю никакихъ страданій, если не считать небольшой ломоты въ лѣвой ногѣ — послѣдствіе одной старой огнестрѣльной раны, давнымъ давно зажившей.
Я знаю еще, что два года тому назадъ время шло очень быстро, несравненно быстрѣе, чѣмъ теперь; не успѣлъ я и оглянуться, какъ лѣто уже пришло къ концу. Это было два года тому назадъ, въ 1855 году; я хочу писать объ этомъ ради собственнаго удовольствія; въ то время что-то случилось со мной или, можетъ-быть, все это мнѣ пригрезилось. Теперь я многое забылъ изъ пережитыхъ мною тогда впечатлѣній, потому что съ тѣхъ поръ я почти совсѣмъ не думалъ объ этомъ, но я помню, что ночи были тамъ такія свѣтлыя. Многое представлялось мнѣ въ такомъ измѣненномъ видѣ; годъ имѣлъ двѣнадцать мѣсяцевъ, но ночь превратилась въ день, и не было видно звѣздъ на небѣ.
И люди, съ которыми я сталкивался, были тамъ такіе особенные, совсѣмъ другіе, чѣмъ тѣ, съ которыми я встрѣчался раньше; иногда имъ бывало достаточно одной ночи, чтобы вдругъ вырасти и созрѣть во всемъ ихъ великолѣпіи. Тутъ не было никакого колдовства, но я раньше никогда не переживалъ ничего подобнаго. Никогда.
Внизу у моря, въ одномъ большомъ бѣломъ оштукатуренномъ домѣ, я встрѣтилъ человѣка, который на нѣкоторое время занялъ мои мысли. Я не думаю постоянно о ней, нѣтъ, теперь нѣтъ, я совсѣмъ забылъ о ней; но зато я думаю обо всемъ другомъ о моихъ ночахъ, тѣхъ жаркихъ лѣтнихъ часахъ; впрочемъ и познакомился я съ ней совершенно случайно, — не будь этого случая, она ни на одинъ часъ не овладѣла бы моими мыслями…
Изъ моей хижины видны были островки, шхеры, кусочекъ моря, синѣющія вершины скалъ, а за хижиной лежалъ лѣсъ, громадный лѣсъ. Моя душа исполнялась чувствомъ радости и благодарности, когда я вдыхалъ этотъ запахъ листвы и корней, жирное испареніе сосенъ, напоминающее запахъ мозга; только въ лѣсу я обрѣталъ покой, моя душа приходила въ равновѣсіе, становилась мощной. Каждый день я отправлялся туда въ горы, несмотря на то, что земля была еще наполовину покрыта льдомъ и рыхлымъ снѣгомъ. Моимъ единственнымъ товарищемъ былъ Эзопъ; теперь у меня Кора, но тогда былъ еще Эзопъ, собака, которую я впослѣдствіи пристрѣлилъ.
Часто вечеромъ, когда я возвращался послѣ охоты въ свою хижину, уютное ощущеніе, что ты у себя дома, разливалось по всему тѣлу, и я началъ болтать съ Эзопомъ о томъ, какъ намъ хорошо живется. А когда мы оба кончали нашу ѣду, Эзопъ забивался на печку, на свое любимое мѣсто, а я зажигалъ трубку, ложился на нары и прислушивался къ глухому шуму лѣса. Пробѣгалъ легкій вѣтерокъ; онъ дулъ какъ разъ по направленію къ хижинѣ, и я ясно могъ различить токъ глухарей, оттуда съ горъ.
А кругомъ все было тихо. И я часто засыпалъ такъ, не раздѣваясь, и не просыпался, пока морскія птицы не начинали кричать.
Если я смотрѣлъ въ окно, я видѣлъ вдали большія бѣлыя зданія торговаго мѣстечка, амбары Сирилунда и бакалейныя лавки, гдѣ я покупалъ хлѣбъ; и я продолжалъ лежатъ еще нѣкоторое время, удивляясь тому, что лежу здѣсь, на сѣверѣ, въ какой-то хижинѣ, на краю лѣса.
Тамъ за печкой Эзопъ вздрагиваетъ всѣмъ своимъ длиннымъ худымъ тѣломъ, его ошейникъ скрипитъ, онъ зѣваетъ и виляетъ хвостомъ. Я вскакиваю на ноги и чувствую себя послѣ этого трехъ-четырехъ часового сна отдохнувшимъ и исполненнымъ радостью ко всему, ко всему.
Такъ проходила не одна ночь.
II
Пусть будетъ буря, дождь — все равно; и въ дождливый день человѣкомъ часто овладѣваетъ маленькая радость и онъ со своимъ счастьемъ тихо отходитъ въ сторону. Выпрямляешься, смотришь прямо передъ собой, порой тихонько смѣешься и оглядываешься по сторонамъ. О чемъ думаешь въ эту минуту? Какой-нибудь свѣтлый кружокъ на окнѣ, видъ маленькаго ручейка, а можетъ-быть, голубая полоска на небѣ. И ничего больше не нужно. А въ другое время даже и необыкновенныя ощущенія не могутъ вывести человѣка изъ равнодушнаго скучнаго настроенія. И можно быть среди бала спокойнымъ, равнодушнымъ и безучастнымъ. Потому что источникомъ радости или горя является наше внутреннее состояніе.
Я вспоминаю одинъ день. Я спустился къ берегу, меня захватилъ дождь, я зашелъ подъ навѣсъ и усѣлся тамъ. Я напѣвалъ что-то, но безъ всякой охоты, безъ радости, только, чтобы скоротать время. Эзопъ былъ со мной, онъ сѣлъ и начиналъ прислушиваться. Я перестаю напѣвать и тоже прислушиваюсь — слышны голоса, приближаются люди. Случай, вполнѣ естественный случай.
Двое мужчинъ и одна дѣвушка вбѣжали подъ навѣсъ сломя голову. Они смѣялись и кричали: «Скорѣй, здѣсь мы найдемъ пріютъ!» Я всталъ. На одномъ изъ мужчинъ была сорочка съ бѣлой накрахмаленной грудью; она размокла отъ дождя и сѣла, какъ мѣшокъ; на этой мокрой рубашкѣ торчала брилліантовая застежка. На ногахъ у него были длинные франтовскіе сапоги съ острыми носками. Я поклонился ему; это былъ купецъ, господинъ Макъ; я зналъ его по магазину, гдѣ я покупалъ хлѣбъ. Онъ даже какъ-то разъ пригласилъ меня въ свою семью, но я до сихъ поръ еще не былъ у него. «А, знакомый! — сказалъ онъ, увидя меня. Мы шли къ мельницѣ; но намъ пришлось вернуться. И что за погода? Но какимъ образомъ вы, старый, очутились въ Сирилундѣ, господинъ лейтенантъ?» Онъ представилъ мнѣ маленькаго господина, съ черной бородой, бывшаго съ нимъ, — это былъ докторъ, жившій на церковномъ дворѣ. Дѣвушка подняла до половины лица вуаль и начала разговаривать вполголоса съ Эзопомъ. Я обратилъ вниманіе на ея кофточку. По подкладкѣ и петлямъ я могъ видѣть, что она крашеная. Господинъ Макъ представилъ также и ее. Это была его дочь, Эдварда. Эдварда взглянула черезъ вуаль, но она продолжала шептаться съ собакой и читала на ея ошейникѣ.
— Ахъ, вотъ какъ, — тебя зовутъ Эзопомъ, да?.. Докторъ, кто былъ Эзопъ? Единственное, что я о немъ знаю — это, что онъ писалъ басни. Вѣдь онъ былъ фригіецъ? Нѣтъ, я не знаю.
Ребенокъ — дѣвочка школьнаго возраста! Я посмотрѣлъ на нее, — она была большого роста, но не съ развившимися еще формами; ей было приблизительно такъ 15, 16 лѣтъ; у нея были длинныя смуглыя руки безъ перчатокъ.
Можетъ-быть, сегодня вечеромъ она развернула справочный словарь на словѣ Эзопъ.
Господинъ Макъ разспрашивалъ меня объ охотѣ.
Что я больше всего стрѣляю. Одна изъ его лодокъ всегда къ моимъ услугамъ; мнѣ стоило только сказать. Докторъ не сказалъ ни слова. Когда компанія удалялась, я замѣтилъ, что докторъ немного хромалъ и опирался на палку.
Съ тѣмъ же чувствомъ пустоты, какъ и раньше, я возвращался домой и что-то напѣвалъ про себя со скуки. Эта встрѣча подъ навѣсомъ не произвела на меня никакого впечатлѣнія; лучше всего я запомнилъ промокшую насквозь грудь рубашки господина Мака, на которой торчала брилліантовая застежка, тоже мокрая и безъ блеска.
III
Передъ моей хижиной былъ камень, высокій сѣрый камень.
У него было выраженіе благожелательства ко мнѣ; казалось, онъ видитъ меня и знаетъ, когда я; прохожу по дорогѣ. Я охотно направлялъ свой путь мимо этого камня, когда я по утрамъ выходилъ изъ дому, и мнѣ казалось, что я оставляю за собой добраго друга, который будетъ дожидаться моего возвращенія.
Наверху, въ лѣсу началась охота. Можетъ-быть, я стрѣлялъ что-нибудь, можетъ-быть, и нѣтъ. А тамъ, за островами лежало море въ тяжеломъ покоѣ.
Часто я стоялъ на верху на холмахъ и, взобравшись очень высоко, я смотрѣлъ внизъ; въ тихіе дни парусныя суда совсѣмъ не двигались впередъ; тогда я могъ видѣть въ теченіе трехъ дней одинъ и тотъ же парусъ, маленькій и бѣлый, какъ чайка на водѣ. Но порой, когда поднимался вѣтеръ; горы исчезали вдали, поднималась непогода, югозападный вихрь, и разыгрывалось зрѣлище. Я былъ зрителемъ. Все было въ туманѣ, земля и небо сливались въ одно, море вздымалось, въ извивающихся воздушныхъ танцахъ создавая людей, лошадей и развѣвающіяся знамена. Я стоялъ подъ защитой скалы и думалъ обо всемъ; моя душа была напряжена. Богъ знаетъ, думалъ я, что еще сегодня увижу и зачѣмъ море открывается передъ моими глазами. Можетъ-быть, я увижу сейчасъ, въ эту минуту, нѣдра, мозгъ земли, увижу какъ тамъ происходитъ работа, какъ тамъ все кипитъ
Эзопъ былъ неспокоенъ, по временамъ онъ поднималъ морду и нюхалъ воздухъ. Онъ страдалъ отъ непогоды, его ноги дрожали; такъ какъ я ему ничего не говорилъ, онъ улегся между моихъ ногъ и тоже какъ и я пристально смотрѣлъ на море. И не слышно было нигдѣ ни звука, ни слова, только глухой шумъ вокругъ моей головы.
Далеко на морѣ стояла скала. Она стояла отдѣльно. Когда море бросалосъ на эту скалу, она казалась какимъ-то чудовищнымъ винтомъ, она становилась на дыбы; нѣтъ, это былъ морской богъ, который приподнимался весь мокрый, и смотрѣлъ и фыркалъ, такъ что волосы и борода становились колесомъ кругомъ его головы.
Затѣмъ онъ опять погружался въ кипящій круговоротъ.
И среди этой бури на морѣ показался маленькій черный, какъ уголь, пароходъ.
Когда я вечеромъ отправился на пристань, маленькій черный пароходъ былъ уже въ гавани; это былъ почтовый пароходъ. Много народу собралось на набережной, чтобы посмотрѣть на рѣдкаго гостя; я замѣтилъ, что у всѣхъ безъ исключенія были голубые глаза, хотя и разнаго оттѣнка.
Въ нѣкоторомъ отдаленіи стояла молодая дѣвушка съ бѣлымъ шерстянымъ платкомъ на головѣ; у нея были очень темные волосы, и платокъ какъ-то особенно рѣзко выдѣлялся на ея волосахъ. Она съ любопытствомъ смотрѣла на меня, на мой кожаный костюмъ, на мое ружье; когда я съ ней заговорилъ, она смутилась и отвернула лицо. — Ты всегда должна носить бѣлый платокъ, — сказалъ я: — онъ тебѣ очень идетъ.
Въ эту минуту къ ней подошелъ широкоплечій человѣкъ въ исландской рубашкѣ; онъ назвалъ ее Евой. Вѣроятно, это была его дочь. Я зналъ широкоплечаго человѣка, это былъ кузнецъ, мѣстный кузнецъ. Нѣсколько дней тому назадъ онъ ввинтилъ въ мое ружье новую капсюльку.
А дождь и вѣтеръ продолжали свою работу и согнали весь снѣгъ. Въ продолженіе нѣсколькихъ дней надъ землей вѣяло враждебное и холодное настроеніе, ломались сухія вѣтви, и вороны слетались стаей и каркали. Но это продолжалось недолго; солнце было близко, и въ одно прекрасное утро оно взошло изъ-за лѣса. Когда всходитъ солнце, мнѣ кажется, будто нѣжная полоса пронизываетъ меня съ головы до ногъ. Съ тихой радостью я вскидываю ружье на плечо.
IV
Въ эту пору не было недостатка въ дичи; я стрѣлялъ все, что мнѣ хотѣлось, — зайцевъ, тетеревовъ, бѣлыхъ куропатокъ, а если мнѣ случалось бывать на берегу и какая-нибудь морская птица приближалась ко мнѣ на разстояніе выстрѣла, я стрѣлялъ также и ее. Хорошія были времена: дни становились длиннѣе, воздухъ прозрачнѣе; я снарядился на два дня и отправился въ горы, на вершины горъ; я встрѣтилъ тамъ горныхъ лопарей и получилъ у нихъ сыръ, маленькій, жирный кусокъ, отзывавшійся травой. Я не разъ бывалъ тамъ. Возвращаясь домой, я всегда подстрѣливалъ какую-нибудь птицу и совалъ въ свой ягдташъ. Я садился и привязывалъ Эзопа веревкой. Въ милѣ отъ меня лежало море; отвѣсы скалъ были черные и мокрые отъ воды, которая струилась по нимъ, капала и струилась все съ тѣмъ же тихимъ звукомъ. Эти маленькія горныя мелодіи развлекали меня въ то время, когда я сидѣлъ и смотрѣлъ вокругъ. Вотъ струится этотъ маленькій, безконечный звукъ здѣсь въ одиночествѣ, подумалъ я, и никто не слышитъ его, никто не думаетъ о немъ, а онъ журчитъ себѣ и журчитъ.
И когда я слышалъ это журчаніе, горы не казались мнѣ такими пустынными. Порой что-то происходило. Громъ потрясалъ землю; какой-нибудь кусокъ скалы отрывался и летѣлъ внизъ въ море, оставляя за собой дорожку каменной пыли. Въ эту минуту Эзопъ поднималъ голову и удивленно нюхалъ непонятный для него залахъ гари. Когда растаявшіе снѣга образовали расщелины въ горахъ, достаточно было выстрѣла или громкаго крика, чтобы оторвать громадную глыбу, которая затѣмъ катилась внизъ…
Такъ проходилъ часъ, а можетъ-быть, и больше: время шло такъ быстро. Я освобождалъ Эзопа, перебрасывалъ ягдташъ на другое плечо и возвращался домой. День кончался. Внизу, въ лѣсу, я непремѣнно выходилъ на свою старую знакомую тропинку, на узкую ленту тропинки съ удивительными изгибами. Я обходилъ каждый изгибъ: у меня было время, не нужно было спѣшить, дома меня никто не ждалъ. Какъ властелинъ свободно бродилъ я по мирному лѣсу. Я шелъ медленно. Мнѣ это нравилось. Всѣ птицы молчали, только глухарь начиналъ токовать вдали. Они вѣдь всегда токуютъ.
Я вышелъ изъ лѣсу и увидалъ передъ собой двухъ людей, двухъ гуляющихъ людей. Я догналъ ихъ. Это была Эдварда. Я зналъ ее и поклонился. Ее сопровождалъ докторъ. Я долженъ былъ показать имъ свою сумку. Они осмотрѣли мой компасъ и ягдташъ. Я пригласилъ ихъ въ свою хижину. Они обѣщали какъ-нибудь зайти.
Наступилъ вечеръ. Я пошелъ домой и развелъ огонь, изжарилъ птицу и поужиналъ. Завтра опять будетъ день… Тихо и спокойно кругомъ. Весь вечеръ я лежу и смотрю въ окно; лѣсъ и поле покрыты какимъ-то волшебнымъ блескомъ. Солнце зашло и окрасило горизонтъ жирнымъ краснымъ свѣтомъ, неподвижнымъ, какъ масло. Небо повсюду открытое и чистое. Я пристально смотрѣлъ въ это ясное море, и мнѣ казалось, что я лежу лицомъ къ лицу съ основой міра, и сердце мое стучится навстрѣчу этому небу, какъ-будто тамъ нашъ пріютъ. Богъ знаетъ, подумалъ я про себя, зачѣмъ горизонтъ одѣвается сегодня въ лиловое и въ золото; можетъ-быть, тамъ наверху праздникъ съ музыкой звѣздъ и съ катаніемъ на лодкахъ внизъ по теченію рѣкъ. Похоже на это. И я закрылъ глаза, и мысленно присутствовалъ на этихъ катаньяхъ, и мысли за мыслями смѣнялись въ моемъ мозгу… Такъ проходилъ не одинъ день. Я бродилъ и наблюдалъ какъ растаяли снѣга, какъ сошелъ ледъ. Нѣсколько дней я не разряжалъ своего ружья, такъ какъ у меня были запасы. Свободный, я бродилъ по окрестностямъ и предоставлялъ времени итти своимъ чередомъ. Куда я направлялся, вездѣ было на что посмотрѣть, что послушать, за день все понемногу измѣнялось, даже ивнякъ и можжевельникъ ждали весны. Я спускался, напримѣръ, къ мельницѣ; она была все еще замерзшей; но земля вокругъ нея была утоптана съ незапамятныхъ временъ, и было видно, что сюда приходили люди съ мѣшками, полными зеренъ, чтобы смолоть ихъ. Я ходилъ тамъ вокругъ, какъ-будто среди людей; на стѣнахъ было вырѣзано много буквъ и чиселъ. Ну, хорошо!
V
Нужно ли мнѣ продолжать писать? Нѣтъ, нѣтъ. Только немножко, для моего собственнаго удовольствія и потому, что это помогаетъ мнѣ коротать время, когда я разсказываю о томъ, какъ наступила весна два года тому назадъ и какой видъ имѣла земля въ то время. Отъ моря и земли распространялся запахъ увядшей листвы, гнившей въ лѣсу, слащаво пахло сѣрнистымъ водородомъ, а сороки летали съ вѣточками въ клювахъ и вили свои гнѣзда. Еще нѣсколько дней, и ручьи начали вздыматься и пѣниться; то здѣсь, то тамъ можно было увидать капустную бабочку, а рыбаки возвращались со своей ловли. Пришли двѣ купеческія яхты, нагруженныя рыбой, и стали на якорь противъ рыбосушильни; и тогда появилась вдругъ и жизнь и движеніе на самомъ большомъ изъ острововъ, гдѣ сушилась рыба. Все это видно было изъ моего окна.
Но шумъ не доносился до моей хижины, и я какъ прежде былъ одинъ. Порой приходилъ кто-нибудь мимо; я видѣлъ Еву, дочь кузнеца; носъ у ней былъ въ веснушкахъ.
— Ты куда идешь? — спросилъ я ее.
— Въ лѣсъ, за дровами, — отвѣтила она спокойно. Въ рукахъ у нея была веревка для дровъ, а на головѣ бѣлый шерстяной платокъ. Я посмотрѣлъ ей въ слѣдъ, но она не обернулась.
Послѣ этого прошло нѣсколько дней, и я никого не видѣлъ. Весна приближалась, и лѣсъ свѣтился. Мнѣ доставляло большое удовольствіе слѣдить за дроздами, какъ они садились на верхушку деревьевъ, смотрѣли на солнце и кричали. Иногда я вставалъ въ два часа утра, чтобы принять участіе въ этомъ радостномъ настроеніи, овладѣвавшемъ птицами и животными, когда восходило солнце. Весна пришла и для меня, и въ моей крови застучало что-то, какъ чьи-то шаги. Я сидѣлъ въ своей хижинѣ, думалъ о томъ, что мнѣ нужно привести въ порядокъ мои лесы и удочки, и тѣмъ не менѣе я и пальцемъ не шевельнулъ, чтобы что-нибудь сдѣлать: радостная, смутная тревога зародилась въ моемъ сердцѣ. Вдругъ Эзопъ вскочилъ, замеръ на своихъ вытянутыхъ ногахъ и отрывисто залаялъ. Къ хижинѣ подошли люди; я быстро снялъ свою шляпу и слышалъ уже въ дверяхъ голосъ фрёкенъ Эдварды. Она и докторъ зашли ко мнѣ запросто, подружески, какъ они обѣщали. Я слышалъ, какъ она сказала: — Да, онъ дома! И она вошла и протянула мнѣ руку, совсѣмъ какъ маленькая дѣвочка. — Мы здѣсь и вчера были, но васъ не было дома, — объяснила она.
Она сѣла на мое одѣяло, на нарахъ, и осмотрѣлась кругомъ; докторъ сѣлъ рядомъ со мной на длинную скамейку. Мы разговаривали, болтали; я разсказалъ имъ, какіе звѣри водятся въ лѣсу и какую дичь я теперь не могу стрѣлять, потому что на нее наложенъ запретъ. Въ данное время нельзя было стрѣлять глухарей.
Докторъ и теперь говорилъ немного; но когда онъ случайно замѣтилъ мою пороховницу, на которой была изображена фигура Пана, онъ началъ разсказывать мнѣ о Панѣ.