Комм: В Швейцарии под Лозанной есть прекрасный ресторан «Дени Мортан». В первой двадцатке мирового рейтинга. У него 22 подачи в спектакле. Сижу у него как-то и наблюдаю за столом, где ничего не едят, у них все забирают назад, приносят и уносят. Дени говорит: я должен пойти посмотреть. Возвращается вот с такими глазами. За столом оказался шеф-повар французского ресторана с двумя мишленовскими звездами. Он говорит: «Он меня спросил, а еда-то будет? Я ему посоветовал в Лион вернуться и там у себя пожрать».
Собчак: Скажите, а почему среди шеф-поваров такого уровня нет женщин?
Комм: Для меня еда – вкус. Вкус – вещь очень сексуальная. Абстрагируемся от пожрать. Если люди действительно понимают эту культуру, ощущают ее, они получают удовольствие близкое какому-то возбуждению. Среди шефов практически нет «голубых». Обычно все шеф-повара – ярко выраженные самцы. Легко добиться вкусового эффекта при мощных составляющих, но как добиться того же самого на полутонах? Для этого нужно что-то сверх рецептуры. Мужчины передают эту свою гиперсексуальность.
Собчак: Стало быть, женщин с такими качествами нет?
Комм: Ко мне приходила девушка устраиваться на работу, я ей объяснял, что у меня в штате нет женщин, потому что я их очень люблю, а эта работа им физически не по силам. Это как шпалы укладывать.
Собчак: Неприличный вопрос от Ксении из Москвы. Как ни крути, а колонка про секс: (потупившись) интересует оральный. Я при всем скромном жизненном опыте вкусовые разности все же чувствую. Уверена, что это связано с едой. Что нужно съесть мужчине, чтобы...
Комм: Это штука индивидуальная. Это мужчине нужно договориться со своей партнершей и только путем экспериментов, часто повторяющихся сравнений и дегустаций... Вопрос серьезный, между прочим. Допустим, если у одного мужчины от какого-то продукта сперма будет вкусной и сладкой, то другой, съев то же самое, может добиться совершенно иного результата. Действуйте как у Жванецкого – «как истинный ученый – все на себе».
Собчак: То есть каких-то народных историй...
Комм: Народные истории – это «Малахов+». Все зависит от группы крови, возраста, активности-спортивности... Желудок, печень, микрофлора с годами меняются.
Собчак: Удивительно, шеф-повар сумел поддержать самый сексуальный разговор за всю историю будуарной колонки.
Соколова: Подожди, продолжим. А женщинам что надо съесть?
Комм: Вы никогда не замечали, что моча ваша меняет запах?
Соколова (подумав): Малахов нам рассказывал.
Комм: Чтобы не заниматься эквилибристикой, следите за запахом мочи. Замечаете, что вы съели, и когда этот запах будет для вас... Конечно, это не «Шанель № 5»...
Собчак: Странную сцену застал молодой человек: Ксения стояла над унитазом и внюхивалась...
Соколова: С утра напилась «Шанель» в надежде на лучшее...
Собчак: Я думаю, если с утра выпить «Шанель», уже будет все равно.
Соколова: Какое поле для экспериментов. А вот и устриц принесли. Говорят, что это афродизиак, потому что вкус похож на женщину.
Комм: Ну, устрицы тоже разные, вкус у них разный...
Соколова: А какие устрицы правильные?
Комм: Бывают честно сделанные и нечестно. Есть определенные ареалы, где устрицы великолепны, – Канкаль, Бискайский залив, Северное море, наш Дальний Восток. Чем холоднее вода, тем жирнее устрицы и, соответственно, вкуснее.
Собчак: С одним вашим близким другом мы обсуждали «Варвары» – какая вкусная еда... И он говорит: так это же понятно, когда в шальные 90-е все нюхали, глотали таблетки. А эта ваша пеночка, протертости – такая классическая еда наркоманов. Верно?
Комм: Не спорю. Внимание: понты. Любой гурман вам скажет, что устрицы с лимоном – это неправильно. Как только вы выжимаете лимонный сок, вы убиваете в себе на ближайшие 5–10 минут все рецепторы. Но есть психологическая зона комфорта. Как оставить чутьчуть привкус лимона, не убив вкус устрицы? Желированный лимон в «шампуне» настолько нежен, что не обжигает ни язык, ни небо.
Соколова: А шампунь из чего?
Комм: Я должен вам объяснить, как это есть. Держите вот так и – в рот.
Собчак (облизываясь): Ловко это как у вас.
Соколова: Очень вкусно.
Комм: Ко мне как-то зашла гостья, французская аристократка, мы еще с женевского Green знакомы. Зашла с мужем, они поели. Прибегает мэтр и говорит: все, они тебя зовут, не знаю, что там будет. Я подхожу к столу. Она на меня смотрит и говорит: «Вы знаете, молодой человек, я только что изменила мужу...» Я думаю, может, я чего не понял, не стал уточнять, застыл. А она продолжает: ваша еда вызывает оргазм.
Соколова: Мне кажется, кулинария – это такая потрясающе трагичная вещь. Ты делаешь, делаешь это блюдо, и в одну минуту, смятое ложкой, оно в чьем-то желудке.
Собчак: Мы недавно рассуждали о детях, почему они едят всякую дрянь.
Комм: Вкусу нужно учиться. Хлеб с маслом, яичница, жареная картошка вкусны на уровне «Мурки». Устрица с первого раза никому не нравится, как и трюфель.
Собчак: Это вопрос разводки.
Соколова: Уста младенца глаголят истину.
Собчак: А фрукты – клубника, сливки – это все действительно из области любовь-морковь?
Комм: Это все из области секс-шопа.
Собчак: Конфеты и ананас – вернемся к «Мурке» – и две бутылочки для нас.
Комм: Да, алкоголь тоже работает. Почему в России буксует история с вином? Сколько здесь о нем писали. Если бы столько писали о гастрономической культуре, в Москве уже было бы двадцать «Варваров» и тридцать «Жерабомов». Но национальный вид досуга – сыт, пьян, лицо в салате.
Собчак: Когда мы здесь впервые ужинали, обсуждали, почему ресторан называется «Варвары». Мой Димка (Савицкий. – Прим. ред.) говорит: ну как же, все понятно. Комм вечером приходит домой, жена ему: «Ну чего, Толь, как на работе?» И Анатолий после ужина с тверскими лохами, которые просят «кока-колу» к устрицам, отвечает сквозь слезы: «Ты не понимаешь, они все варвары, варвары, варвары».
Невидимый эфир
Собчак: Леонид, мы решили не обсуждать с вами то, что обсуждают с вами все, а именно – политику, а в соответствии с названием рубрики поговорить о сексуальности.
Парфенов: А кто вас обязывает говорить со мной о сексуальности?
Соколова: Просто нашему тандему серьезных тем в этом уважаемом издании не доверяют.
Собчак: Мы хотели к вам обратиться как к гуру и попросить дать нам мастер-класс будуарной журналистики.
Парфенов: Я в этом жанре не работал.
Собчак: Тем не менее скажите, должен ли быть сексуальным телеведущий?
Парфенов: Не знаю. Это химия, ее трудно разложить на составляющие. Кто-то публике нравится, кто-то – нет. Нет единого закона. Так же как нет никакой единой России, кроме той, что неспроста пишется в кавычках. Такая у меня пословица.
Собчак: Хорошо, сузим ракурс. Вот мы с Ксенией уже третий год берем эти интервью и, не побоюсь этого слова, пользуемся разными приемчиками и, я бы даже сказала, чарами. Сексуальный фактор играет большую роль.
Парфенов: А я вас покритикую. Читал ваше интервью с Мацуевым. Вы там такие вежливые-вежливые, а потом обсуждаете, что он первый классический музыкант, не похожий на задрота. Он тему подхватывает. Но вы не смеете метафору продолжить. Спросили бы его: Денис, а каково по капле выдавливать из себя задрота? Но вы опять стали вежливыми. Сами себя испугались. Прием не отработали до конца.
Собчак: Критика принимается. Особенно от вас как автора ряда приемов, которыми теперь пользуется все отечественное телевидение.
Парфенов: Я никогда не задумывался о приемах. Когда мне говорят, что кто-то использует мои приемы, я совершенно не представляю, что, собственно говоря, используется. Мне мама всегда рассказывает, что опять какой-то дурак пошел трясти башкой, как я тряс, когда в детском саду стишки читал. Это я знал от мамы, но сам не думал: дай-ка я потрясу башкой, и это произведет впечатление, потому что будет в одном ритме с речью.
Собчак: Мне кажется, вы лукавите. Я лично читала одно из ваших интервью, где вы говорите, что точно понимаете, какой должна быть длина предложения, сколько предложений в вопросе, как монтировать, как подойти. И что это все – чистая технология. Мне это очень понравилось.
Парфенов: Это технически. Сюжеты делаются тысячами, а производят впечатление процент или два. Бывают случаи, когда люди спустя годы говорят: вот это было здорово. Мне кажется, нельзя просчитать, как это совпадет потом с настроениями людей. Они же, перед тем как сесть на тахту или с чего они там смотрят телевизор, что-то делали? Они с неким бэкграундом пришли.
Соколова: Но ТВ именно на этот бэкграунд и рассчитывает.
Парфенов: Как вы можете рассчитывать, если это воздействие на подсознание? Оно непредсказуемо! Понимаете, какая штука. Правил здесь нет и быть не может. Возьмем лучшие кадры мирового кино: вот идет Мазина в финале «Кабирии», и почему-то это трогает. А «Восемь с половиной» так не трогает, потому что слишком напридумывали...
Соколова: Очевидно, это какое-то попадание во всеобщие ожидания. И попытка приподнять людей над собой с помощью обнажения очень глубоких и чувствительных вещей, выраженных очень простыми средствами. Как-то так.
Собчак: Но вернемся к телевидению. Очевидно, что вы, Леонид, создали очень притягательный образ ведущего, которому подражают, пародируют. Мы пытаемся разложить на составляющие ваш стиль, химию вашего обаяния.
Соколова: Что такого в вас находила та тенька 55+, которая, как известно, и есть главная телеаудитория большой страны?
Парфенов: Я уверен: причина того, что мне подражают, в одном – не предложено вообще никакого стиля. Наше телевидение вопиюще бесстильно, оно абсолютно праздное в этом смысле, оно делается никак. То есть как-то делается, но без всякой задачи, стилистической в том числе. В результате предложенная хрен знает когда мода так и остается единственной, потому что больше нечего слизывать.
Соколова: То есть вы предложили моду?
Парфенов: Нет, я какой был, такой и был. Я много раз пытался объяснить, что я не актер. Максимум, чему я научился, это меньше сутулиться, потому что оператор, который меня снимает восемнадцать лет, шипит: «Ща штативом промеж лопаток как дам!» А произношу комментарии я так же, как читал стишки на елке в детском саду, – энергично говорю и в такт трясу башкой.
Соколова: Просто акт самоуничижения какой-то! Зрительское восприятие несколько отличается от вашего собственного.
Парфенов: У меня нет собственного восприятия. Каждый раз, когда меня называют Леонид Парфенов, я вздрагиваю. Я для себя Леня, а фамилию не вспоминаю.
Соколова: А я вас когда вижу на экране, считываю совсем другое: вот сидит стильный, холодный, отстраненный и практически асексуальный человек.
Парфенов: Очень интересно. То, что я холодный, слышу впервые. Видите, на вашу аудиторию моложе 55+ я произвожу совсем не то впечатление, потому что то, что вы описали, на рейтинг и успех не работает.
Соколова: Почему это? По-моему, абсолютно на него и работает. Недосягаемость – это сексуально.
Собчак: Холодность – сексуально.
Соколова: А почему вы такой холодный?
Парфенов: Как айсберг в океане! Да не холодный я! Сутулый разве что.
Соколова: Так я и думала, что с вами непросто будет за секс поговорить.
Парфенов: Никакого секси-образа я специально не конструировал. В кадр вошел довольно поздно. До этого я работал за кадром, а до того вообще в газетной журналистике.
Соколова: Писали заметки в газетки, брали интервью?
Парфенов: И заметки, и интервью, и репортажи «как живешь, первичная», и отклики на смерть Брежнева, и про рабочую смену комсомольско-молодежных бригад.
Соколова: Что-то совсем несексуальное.
Парфенов: Я поступил в Ленинградский университет в 1977-м и помню газету «Смена», где главным редактором был Геннадий Селезнев, а куратором обкома комсомола – Валентина Матвиенко.
Собчак: Прекрасные люди!
Парфенов: Фантастические! Периодически случалось закручивание гаек. Это означало, что рок-группы надо было называть ансамблями. Приливы оттепели и заморозков.
Соколова: Приливы – это у женской аудитории 55+.
Парфенов: Тогда что-то разрешалось и было запрещено. Как сейчас. Все же знают, чего можно, а чего нельзя.
Соколова: А как они это знают? Из воздуха ловят?
Парфенов: Нынешняя журналистика не является журналистикой – во всяком случае, на федеральных каналах и в новостях, а является неким ритуальным показом того, что должно считать новостями. Два человека зрелых лет, повелители страны, под одну цифровую камеру занимаются самодеятельным жэковским театром. И этот протокол – их принужденные реплики – выдается за репортаж.
Соколова: Получается как-то несексуально.
Собчак: Ну почему же? Путина находят сексуальным миллионы женщин. У него в этом смысле высокий рейтинг.
Парфенов: Мы же не знаем, как бы было, если бы была конкуренция? У вас в комнате одно окно, и какой у него рейтинг?
Собчак: Подождите, но у нас же есть Дмитрий Анатольевич Медведев!
Соколова: Тоже просто ходячий секс!
Собчак: Владимир Владимирович, по-моему, обладает совершенно отличной от вашей, Леонид, но примерно настолько же холодной сексуальной энергетикой. Мне ужасно стыдно делать это признание, но три-четыре раза Владимир Путин являлся мне в эротических снах.
Соколова: Знаешь, Собчак, GQ – это, безусловно, площадка для выражения лояльности кровавому режиму, но не до такой же степени! Я от тебя такого не ожидала.
Собчак: Я сама от себя не ожидала! Все думала, к чему он мне приснился?
Парфенов: Наверное, к деньгам.
Соколова: К деньгам снится говно.
Собчак: Этой блистательной фразой можно было бы закончить наше интервью.
Соколова: Мне кажется, нашему гостю есть что сказать на эту тему.
Парфенов: Я могу только про коллективные грезы вспомнить, как комментировал – в «невидимом эфире» у Киселева на RTVI – дивные кадры, когда Путин с Медведевым выходят из Спасской башни, и их так долго-долго тянут камеры. Чем далее они тянут, тем становится все более ясно, на что это похоже. Это же Дольче и Габбана! Вот показали коллекцию. 143 миллиона моделей вынесли коллекцию политического сезона 2007/2008, и теперь вышли на аплодисменты сами авторы. И чем дольше они идут, тем понятнее, кто постарше и полысее – это Доменико Дольче, а кто помоложе и поволосатее – Стефано Габбана.
Соколова: Вот после такого женская аудитория 55+ и не может успокоиться по ночам, мучимая эротическими приливами и снами.
Парфенов: Уверяю вас, Путин снится не только женщинам. Я полагаю, мужчинам – к деньгам – он снится даже чаще.
Соколова: Это уже навязчивая коллективная гомоэротика получается. Без дядьки Фрейда не разобраться. Но смотрите, что получается. Путина – человека, мягко говоря, физически малопривлекательного – власть сделала абсолютно сексуальным. Телевизор, видимо, обладает сходным магическим эффектом. Скажите, Леонид, как по-вашему, красивому ведущему больше доверяют, чем некрасивому? Или в телевизоре некрасивых не бывает?
Парфенов: А я откуда знаю?
Соколова: Вы там долго работали. Я не лично про вас говорю, вообще есть такой момент?
Парфенов: Спасибо за комплимент! «Доверяют ли красивым ведущим – я, конечно, не про вас!»
Соколова: Я этого не говорила. Вы кажетесь мне холодным – и только.
Парфенов: По-моему, главное – это попасть в ожидания. Вот в ваши я, видимо, не попал.
Собчак: Слушайте, вот есть очень умный, дико начитанный, очень интеллигентный человек – Дмитрий Быков. Но когда он в шортах (!) что-то вещает про кино у Гордона, ему веришь гораздо меньше.
Парфенов: Это называется «совсем не старается». Есть огромное количество людей, деятелей культуры, которые полагают, что «ящик» – это не ремесло. «Я книжки умные пишу, поэтому приду подарочком, еще все спасибо скажут, в ножки поклонятся».
Собчак: А что скажете про Гордона? У него была маразматическая ночная передача. Я, правда, ни слова не понимала, но оторваться не могла.
Соколова: Такой же эффект дает вдумчивое курение травы. Но Гордон определенно дешевле.
Парфенов: Я не стану включать телевизор, чтобы слушать умные и непонятные мне разговоры. Чтобы заинтересовать зрителя, этого мало, по-моему. Надо менять картинку.
Собчак: А Соловьев? Мне кажется, при всех претензиях к нему он профессионал.
Соколова: А по-моему, мужчина вполне бездарен. Просто усидчивая посредственность.
Собчак: Ты, Соколова, не умеешь быть объективной! Объективно Соловьев – профессионал, просто он подонок. Я считаю, что человек может быть подонком и при этом быть хорошим профессионалом. Одно другому не противоречит.
Соколова: Я считаю, что качество, именуемое «подонок», сильно ограничивает профессионализм в человеке.
Собчак: Не согласна.
Парфенов: Я программы Соловьева не смотрю. Мне мешает его тон, я не могу это воспринимать. На 13 этажах в «Останкино» нет людей, не любящих себя, но Соловьев в смысле любви к себе в кадре побил рекорд самого Диброва. У Димы было какое-то нагловатое ростовское шармирование. А у Соловьева все чудовищно серьезно. Совсем без самоиронии.
Соколова: А вы сейчас можете в каком-либо качестве на ТВ вернуться?
Парфенов: Нет. В текущем эфире действует негласный запрет на профессию. Так что я делаю только историко-культурные фильмы. Вот сейчас, к двухсотлетию Гоголя, на Первом канале вышло две моих серии.
Собчак: Но вы хотели бы?
Парфенов: Меня избавили от проблемы выбора. То, чем сегодня занимается отечественное ТВ, я делать не могу. Пиар власти – это не журналистика. Повторы одного и того же про маньяков – это не журналистика. Кроме того, вся стилистика безобразна и скучна.
Собчак: А вы не чувствуете своей собственной ответственности – как журналиста – за создавшуюся ситуацию? Во время перестройки ТВ смотрели все – оно было абсолютно живое.
Парфенов: Да, но довольно скоро постперестроечная журналистика стала обслуживать элиту так же, как это было при советской власти. Демократы первой волны и журналисты идеально воспроизвели матрицу. Помните на питерском ТВ Бэллу Куркову, которую называли подставкой под микрофоном Анатолия Собчака?