- Я уверена, что вы Троянов. Как я могу к вам обращаться? - спросила я.
- Да просто по имени, Тихон, а с моей женой Мариной и мальчиками я вас познакомлю позднее. Я зашел на десять минут с вами познакомиться, к сожалению, должен уходить, дела. Я скоро позвоню, и мы что-нибудь организуем интересное, например, поедем в Берн или вдоль озера, пообедаем в ресторане. До свидания, - и моя рука утонула в его мягком пожатии.
Тихон Троянов был из тех интереснейших личностей, которые через разговоры, вопросы, мне задаваемые, рассказы (малые) о другой эмиграции приоткрыли мне настоящую жизнь России в изгнании. Тихон был ласков и внимателен ко мне и сам не подозревал, какую работу в моей голове проделали его осторожные беседы, сколько вопросов я себе задавала после каждой нашей встречи. Он был владельцем большой адвокатской конторы в Женеве, сейчас ее филиал Тихон открыл в Москве. В то время никто, а он тем более, не мог и мечтать о подобном. Кажется, он же вел дела по защите авторских прав только что выдворенного из СССР Александра Солженицына. Тихон Троянов был сыном священника, русский поток эмиграции через Югославию привел его в Швейцарию, где он женился на гречанке.
Тихон познакомил меня с недавно открытым православным приходом в Шамбези. Службы велись по-французски, а сама церковь помещалась в крипте большого греческого храма. Состав прихожан был довольно разнообразный, в основном швейцарцы, французы, перешедшие в православие, и русские. Вся атмосфера этой почти домашней церкви была необычна, она напоминала семейный очаг. Часто после воскресных служб все оставались и пили чай, гуляли, вместе устраивали интересные литературные встречи, на которые приглашались богословы и литераторы. Основателем этого прихода был сам Тихон Троянов.
Благодаря обширному охвату, если не разбросу, знакомств Ирина меня свела с Наташей Тенц и Таней Дерюгиной. Наташа в те годы была в активных хлопотах о помощи диссидентам. В ее большом доме подолгу жили Виктор Некрасов и Вадим Делоне. Она их по-матерински выхаживала и абсолютно безропотно сносила не всегда простые ситуации. Таня, которая совсем недавно потеряла мужа (Владимира Варшавского), находилась в тяжелом душевном состоянии. Меня, я помню, поразил глубокий траур ее души, не говоря об одежде, она долгие годы не снимала черного платья. Таня стала "подкармливать" меня книгами, о существовании которых я не подозревала, и тут раскрылся для меня новый мир. Я окунулась в чтение, дневное и ночное. За Солженицыным были Авторханов, Варшавский, Зиновьев, Войнович, журналы "Посев", "Грани" и многое другое, написанное в эмиграции с 1920-х по 1960-е годы. Это чтение взапой подтвердило во мне осознание лжи, которой нас питают в СССР.
Будто нахождение и соединение недостающих квадратиков в "головоломке" выстроило полную картину того, что скрывалось от нас и запрещалось, за что сажали и высылали инакомыслящих из страны. Я, конечно, о многом знала, но об очень многом не подозревала! Это была настоящая История России с кровью и трагедией, а чем больше я читала, говорила с Тихоном, Наташей и Таней, тем странней и непонятней выходили персонажи "ооновских" просоветских дам и господ, с удовольствием ездивших в страну утопической "бессобытийности" и обмана.
* * *
Каждый день был насыщен впечатлениями.
Примерно через неделю после приезда я предложила Ирине пойти со мной к тете Нине. Помню, что я очень волновалась, знала, что она только что пережила инсульт. Ей было девяносто девять лет, и, по рассказам отца, она внешне похожа на мою покойную бабушку. Удастся ли мне с ней поговорить, дойдет ли до ее сознания, что я ее внучка, - все эти опасения приводили меня почти в панику.
Ирина стала лучше передвигаться со своим костылем и гипсом, поэтому мы пошли к Ниночке пешком. Спустились вниз под горку, в старую часть города, и помню, как подошли к стенам старинного здания, увитого кроваво-красным плющом. Здесь находилась Армия Спасения - убежище для людских душ, где можно было встретить и молоденькую наркоманку, которой помогали вылечиться, и одинокого пожилого человека. После смерти мужа (а потеряла она его рано) тетя Нина окончила богословские курсы и стала помогать людям своими проповедями, советами. Она была здесь всеми любима и уважаема, вела широкую переписку с самыми разными людьми, даже за пределами Швейцарии, к ней приезжали посетители.
В доме царил швейцарский порядок. Нас поднял пенальный деревянный лифт на пятый этаж, и девушка, одетая во все черное, провела до двери. Маленькая, почти крошечная старушка утопала в огромном, с прямой спинкой, расшитом гобеленовым рисунком кресле. Под ногами у нее стояла скамеечка с довольно высокой подушкой, пышные белые волосы были аккуратно уложены, нос с "армянской" горбинкой, черные глаза смотрели на нас с нескрываемым удивлением. Передо мной была копия моей покойной бабушки! Отличия я заметила позже, а они были в выражении лица, мягкости движений, ласковости повадки и почти детской веселости.
Строгостью и скромностью убранство комнаты походило на келью. Ничего лишнего, белые стены, полка с книгами, Библия, свеча.
- А где же Игорь? - первое, что услышала я, подойдя к ней. Я решилась ее обнять, но мне показалось, что до нее невозможно дотронуться, такая хрупкость, невесомость и прозрачность была в ее теле. - Он обещал мне, что вернется, а сам уехал... туда... далеко на Север. - И она очень осторожно кивнула головой в сторону окна.
- Это ваша внучка, Ниночка, ее зовут Ксения! Вам Игорь о ней рассказывал! - Голос Ирины напугал ее, она как-то взметнулась взглядом на меня, потом на Ирину. "Зачем я беспокою ее", - подумала я, видно, почувствовав, что жила она в потустороннем мире и ей было не до нас.
- Я думаю, нужно говорить тише, пусть она сама начнет спрашивать, сказала я Ирине. Меня поразил русский язык тети Нины, без малейшего акцента. Она смотрела на меня и не понимала, кто я.
- Они там, наверху, мне очень многое обещали, я с ними всегда спорила, но у них дурной характер...
Я взяла ее детскую ручку в свою, у меня навернулись слезы. Не могла я найти слов, чтобы навести ее на разговор. Как жаль, что она живет уже другим, нам пока неведомым. Отец мог с нею говорить, он часами сидел рядом, рисовал ее, у них было общение. Руки своей Ниночка не отдергивала, а, как больной ребенок, доверчиво сжимала в кулачок и разжимала пальцы. В этот момент ей принесли обед, и я сказала девушке, что покормлю Ниночку. Самой ей было уже трудно справляться с ложкой и держать чашку в руках. "А ты сама попробуй, это очень вкусно", - угощала она меня. Кормление из ложки, маленькими глотками, потом передышка перед чем-то протерто-мясным и компот. "Нет, компот, пожалуйста, ты съешь, они это замечательно готовят..." Я все улыбалась в ответ и вытирала салфеткой ее губы.
- А... Вы, значит, дочь Игоря? Вы Ксения? - неожиданно спросила она.
- Да, я Ксения.
- Вы не уедете, как Игорь? Вы останетесь? Мы с вами будем разговаривать...
- Нет, я уеду обратно, у меня там сын. - У меня от волнения был комок в горле.
- Почему все остались там, почему все уезжают на Север? Но мне там... наверху... - и она подняла свой маленький пальчик, - мне сказали, что вы будете здесь. И я вас вижу здесь, на моем месте, - каким-то загадочным полушепотом произнесла Ниночка. - Вы что же, несчастны в семейной жизни? Такого я услышать не ожидала от нее.
- Знаете, у меня есть мама, сын, и это уже много, - ответила я, понимая, что отца нужно оставить для нее, не нужно ее обделять.
- А у меня теперь есть Игорь! - И она засияла глазами, лукавой улыбкой девочки, которая хотела сохранить секрет.
- Ниночка, вы должны понять, что Игорь отец Ксении! - настаивала Ирина уже в третий раз. Но было чувство, что она как бы не слышит и не видит Ирины.
- Вы внучка Сони, и моя тоже, вам здесь будет хорошо... И я постараюсь с ними наверху поговорить. Когда я с ними спорила об Игоре, они не согласились, но теперь я уверена, что смогу их убедить, и вы останетесь на моем месте.
У меня разрывалось сердце от нашего разговора, и вдруг, обратившись к Ирине, она сказала:
- Ах, вы та самая дама, которая была у меня вместе с Игорем!
- Да, и я делаю вот эти красивые украшения, - как-то особенно вызывающе сказала Ирина, позвякивая золотой цепью перед глазами старушки. Потом она стала снимать с себя брошку, браслеты, кольца и примерять все это на Ниночке, которая совершенно растерялась под этим золотым дождем.
- Это очень красиво... - безразлично сказала она.
- Пойдем, пожалуйста, Ирина, пора уходить... - тянула я Ирину за руки, которые не переставали украшать мою тетю Нину. - Мы сейчас уйдем, Ниночка, но я скоро вернусь одна и буду у вас часто бывать! - Я обняла ее кукольные плечики и поцеловала.
- Я буду вас ждать, очень ждать...
Помню, что я прыгала через две ступеньки вниз по лестнице, обливаясь слезами. Деревянного лифта я ждать не могла, а Ирина, не понимая, что со мной происходит, обиженно поджала губы. Встреча с Ниночкой была для меня шоком эмоциональным. Перевоплощение бабушки через столько лет, ее загадки в словах, полубред, полутайны, невесомость и почти отстраненность, призрачность. Желание и невозможность поговорить, вернуть пожилого и больного человека в мир реальный поднимает в нас много чувств - смесь раздражения, нетерпения, а бывает, и гнева. Связано это, скорее всего, с тем, что мы не можем простить старения нашим близким и любимым людям. Ведь мы помним их ясный ум, память, а мир, в котором они теперь пребывают, страшит нас и напоминает, что и мы там будем. Как знать, а может быть, старик видит и знает гораздо больше, чем мы, и то, что нам кажется бредом потерявшего рассудок, на самом деле есть тайна подсознания.
Ведь слышат и чувствуют младенцы в утробе матери, так почему же стоящий на пороге небытия человек может показаться нам полоумным? Душа человеческая вечно жива и пребывает в пространстве, нам неведомом.
Я почти жалела, что взяла Ирину с собой. Ко всему прочему я не могла найти слов, чтобы объяснить ей всю ее бестактность и грубость.
Уже у самого выхода из дома стояла огромная белесая швейцарка. Она тупо и удивленно посмотрела на мое заплаканное лицо. Видимо, это ее обеспокоило (она знала, что я навещала свою тетушку), и она стремглав кинулась вверх по лестнице.
НК = NK
На мою долю выпало много болезней, начались они с самого рождения и несколько раз приводили почти к смертельному исходу. Стоило мне родиться в декабре 1945 года, в голодном, холодном послевоенном Ленинграде, как в возрасте четырех месяцев я заболела дизентерией. От полного истощения и обезвоженности мое маленькое тельце превратилось в скелетик. Лекарств не было, спасло чудо. Позднее, лет с пяти, я начала болеть всеми детскими болезнями подряд, длилось это года два. В дополнение ко всему - скарлатина с дифтеритом и лечение в "Боткинских бараках". В больнице я находилась почти шесть месяцев, с небольшими промежутками на побывку домой. Позже я постоянно болела ангинами, что сулило осложнения на сердце, а следовательно, мне нельзя было заниматься спортом, хотя я больше всего любила танцевать, кататься на коньках и плавать. При моей любви к животным (а в ленинградских дворах было всегда изобилие кошек) я подобрала помоечного кота, который меня искусал. Оказалось, что он болел "бешенством", и скоро сдох, а я была приговорена терпеть 200 уколов в свой детский животик.
В пятнадцать лет меня отвезли по "скорой" на операционный стол с диа-гнозом "аппендицит", разрезали при местном наркозе и, пока копались в кишках, обнаружили, что аппендикс мой находится в другой стороне. Срочно стали переделывать наркоз и останавливать кровотечение. Операция из банальной превратилась в четырехчасовую схватку со смертью, но самая лучшая и гуманная медицина в мире, приложив нечеловеческие усилия, меня спасла. После этого я долго входила в жизнь и мне было прописано лекарство от спаек в животе. Однажды в аптеке девушка, которая готовила эту микстуру, ошиблась дозировкой и приготовила всю смесь в десятикратной пропорции, отравление было как от сильного яда.
Я вышла замуж, и моя первая беременность оказалась внематочной. Обнаружили это поздно, но когда положили на операционный стол, кровотечение было сильнейшее. Тут уж меня постарались спасать изо всей мочи, да так, что я, "проснувшись", поняла, что побывала в клинической смерти. Сколько это длилось, сказать не могу, только когда меня вернули к жизни, вокруг толпилось много врачей с довольно бледными и перепуганными лицами. Объяснений я не получила, а когда они ушли, соседки по палате мне многое рассказали. Сама я долгое время не понимала, откуда вернулась, так как чувство отделения души от тела, легкости ее по выходе из плоти и лицезрение себя с высоты потолка приводило меня в полное недоумение. Я пережила превращение своей души в стальной блестящий шар, невесомый, подвижный, и отделение или выход себя из тела. Я парила по операционному залу, видела, как врачи что-то проделывают с моим телом, слышала, как они говорят между собой, различала перепуганный голос медсестры, мальчика-анестезиолога. Но потом скорость передвижения твоей души мчит тебя дальше! Помню, как я влетела в ярко освещенный коридор, свет в нем настолько силен и бел, что режет глаза - неземной свет. Коридор, по которому я лечу, пуст и чист, скорее похож на гигантскую трубу. Чуть позже начинаю слышать голоса, распознаю в них знакомые, но среди них есть и чужие. Кто-то из них мне говорит, что нужно лететь дальше, и зовет все вперед... чем глубже я удаляюсь в пространство, тем страшнее мне делается, а гигантская труба, как туннель, все больше превращается из прямой в бесконечные повороты. И в какой-то момент меня одолевает невероятный страх - если я не остановлюсь, то обратно уже никогда не вернусь. Слышу голос, который мне говорит: "Соберись с силами, остановись, не мчись дальше, а то будет поздно..." Чувствую, будто одна сила тянет вперед, а сама я делаю колоссальное, нечеловеческое усилие и приказываю себе остановиться перед очередным поворотом, за которым совершенно отчетливо сознаю тьму и безвозвратность. Очнулась я оттого, что меня лупила по щекам здоровенная медсестра, руки и ноги мои почему-то были привязаны к решетке железной кровати, и человек пять безмолвных врачей пялились на меня с обреченным видом. В тот момент, когда я открыла глаза, кто-то громко сказал: "Твою мать, наконец-то!" Это радостное восклицание было для меня замечательным возвращением на землю.
Многие годы я никому не рассказывала о пережитом ощущении. У меня было смешанное чувство радости, страха и того, что я заглянула в нечто запредельное, о чем не нужно рассказывать. Боялась я и того, что никто мне не поверит. Первый, кто услышал мой рассказ, был Н. К., в Женеве.
Долгий постельный режим привел к тому, что я читала с утра до ночи. Это было мое основное развлечение.
Библиотека в нашем доме была прекрасная, еще дедом и бабушкой собираемая, поэтому аппетит свой я утоляла постоянно и с огромной пользой.
И еще, когда мне было лет четырнадцать, помню, что стали меня одолевать мысли о поиске своей второй половины. Особенно о том, что должен где-то существовать именно "живой" человек, который меня спасет и защитит. Я не была церковным ребенком, молилась, но в храм ходила редко, а вера в Бога пришла гораздо позже. Может быть, под воздействием книг, музыки, театра, атмосферы, волнующей и будоражащей воображение, - это были девичьи мечты о "прекрасном принце"? Но, как ни странно, сейчас я могу сказать о них как о подсознательном и вполне реальном ожидании такого "принца". Тогда мне казалось, что поиск бессмыслен и космичен. Я часто совершала одинокие прогулки по берегу Финского залива, гуляла по самому прекрасному городу в мире, любила смотреть в ночное бездонное небо, когда ты кажешься себе песчинкой в пугающей галактике. Мне всегда было хорошо одной и было хорошо в городе на Неве; даже осенние наводнения, ветер, дождь и длинные темные месяцы, переходящие в белые ночи, вполне соответствовали моей натуре. Нервозность и беспокойство атмосферы Питера, красота особенная, трагическая, не похожая на венецианскую. У меня в Ленинграде было много встреч и ненужных, плохих ошибок, от которых костенеет душа и теряется надежда.
Но, возвращаясь к юности, еще не покрытой коростой, предчувствие, что когда-нибудь я встречу свою половинку и мы будем как одно целое, у меня всегда теплилось. В жизни любовь и смерть приходят неожиданно. У меня это случилось в момент моего забытийного отчаяния от осознания невозможности такой встречи.
И вот, в канун 2000 года, раздался телефонный звонок и голос дорогого мне человека сказал, чтобы я открыла "Брокгауз и Эфрон" и прочла бы фригийское сказание о Филемоне и Бавкиде: "В прекрасно обработанном Овидием фригийском сказании благочестивая чета старых супругов радушно приняла, посетивших их в образе утомленных спутников Зевса и Гермеса. Остальные жители этой страны обошлись с ними негостеприимно. Тогда в наказание за это Боги затопили эту местность, но хижина Филемона и Бавкиды осталась невредимой и, более того, была обращена в роскошный храм. По желанию испуганных супругов Боги сделали их жрецами этого храма и послали им в награду одновременную смерть - они были превращены в деревья: Филемон - в дуб, а Бавкида - в липу".
* * *
За неделю до своего отлета в Нью-Йорк Ирина сообщила мне, что мы поедем куда-то за город, а вечером к нам в гости придет Никита. Именно он, по согласованию с Ириной, должен был меня "пасти" в ее отсутствие. Ничего мне о нем не рассказала Ирина - только, что работает синхронным переводчиком в ООН да временно снимает квартиру у Тани Дерюгиной (Варшавской), которая нас повезла за город на своем автомобиле. Таня с самого начала путешествия стала плакать и говорить, что ей эта поездка не нужна и что лучше бы она осталась дома, чем везти нас в такую даль. Душевное состояние ее было тяжелым. Нам с Ириной оставалось мрачно молчать всю дорогу, а Таня, рыдая, боролась с рулем, потом было какое-то мимолетное истерическое чаепитие в гостях и столь же тяжелое возвращение в Женеву. Даже природа предвещала грозу, все небо затянуло огромной черно-синей тучей.
До сих пор помню этот день в деталях. С самого утра мне казалось, что должно произойти нечто катастрофическое, а Танино состояние это предчувствие беды только усугубляло. Она вела машину на огромной скорости, лишь к вечеру, когда наконец наше путешествие закончилось и мы добрались до Женевы, я с облегчением вздохнула.
- Таня, поднимись к нам, вместе поужинаем, - пригласила ее Ирина.
Но бедная Таня махнула нам на прощание рукой в перчатке и скрылась в темноте переулка на своей белой машине. Сердце мое билось, как молот. Будто я бежала в гору с рюкзаком на плечах. Ноги, руки, плечи, все тело болело. Мы с Ириной стояли перед нашим домом и растерянно смотрели вслед машине. Очевидно, мы обе думали об одном и том же - состояние Тани было ужасающим! Очнулись мы от шума мотоцикла, который затормозил рядом с нами. Человек в шлеме и коричневом твидовом пиджаке приглушил мотор и помахал нам рукой в большой кожаной перчатке.