3. 50 год до Р.Х. В Иерусалиме хасмонеи начинают вести себя примерно так же, как казаки в XVII веке: употреблять слишком много крепких напитков, бить в барабаны, издавать дикие вопли, а потом, естественно, бросаются на эллинизированных. Тем, кто не обрезан, немедленно отрезают половой член тупым ножом. Гарнизон (в котором много и иудеев) пытается прекратить безобразие. Хасмонеи совершают ряд покушений на жизнь и здоровье должностных лиц, находящихся при исполнении служебных обязанностей. На каждого солдатика приходится сто хасмонеев, гарнизон перерезан или бежит.
Царь Птолемей VIII двигает регулярную армию и начинает таки немножко обижать сбесившихся дика… то есть я хотел сказать, героических патриотов Иудеи. Глава общины в Александрии, первосвященник Александрийского храма Михаил, посоветовавшись с членами синедриона Язоном, Василием и Андреем, предлагают царю использовать еврейское ополчение. А за это пусть царь, когда начнет продавать в рабство хасмонеев, сперва отдаст их на воспитание членам общины. Птолемей VIII, поразмыслив, отдать хасмонеев на воспитание не соглашается, потому что проведенные в Мусейоне опыты показали: хасмонеи не способны запомнить цифры большей, чем 35, а чтению, письму и приличному поведению они не обучаемы в принципе. Но он согласен дать преимущество евреям в покупке своих почти соотечественников. Дальнейшие события показывают, что правы были и цари, и первосвященники: потому что если новорожденных хасмонеев сразу уносить от родителей и воспитывать подальше от взрослых, уже страдающих культурным дебилизмом особей, они оказываются почти обучаемы, разве что чаще страдают лунатизмом и энурезом, чем дети нормальных евреев.
Прошу обратить внимание: во всех трех случаях еврейский вопрос оказывается «окончательно решенным», и в очень давние времена.
Но кого тогда ловили бы под кроватью современные «патриоты»?! Очень трудно представить себе, кто занял бы место зелененьких жидомасончиков, маленьких таких и очень вредных.
ВИРТУАЛЬНОСТЬ МИРОВОГО ИУДАИЗМА
Есть и еще одна, пусть очень малая, но весьма интересная вероятность… Представим себе, что не христианство, а иудаизм стал мировой религией во всей Римской империи.
Кстати говоря, виртуальность добрых царей сразу же делает вероятнее и эту виртуальность: иудейская культура все сильнее проникает в толщу античной, встречает ответное движение. В I-И веках по Р.Х. иудаистов было до миллиона в Римской империи – в основном на Востоке.
А если бы ассимиляция продолжалась? Если бы I-II вв. до Р.Х. были бы веками распространения иудаизма по империи? Тогда к I-II вв. по Р.Х. число иудаистов могло бы оказаться и больше. С одной стороны, чем больше сторонников и прихожан, тем сильнее позиции у религии, тем больше у нее шансов стать государственной религией. С другой стороны, ведь чем больше иудаистов в империи, тем обширнее среда, в которой и родилось христианство!
Так что представить себе иудаизм как государственную религию Римской империи, потом как религиозно-культурный фундамент европейской цивилизации вполне можно… Но при соблюдении двух важнейших условий:
1. Если иудаизм окончательно станет религией не племенной, а мировой. Нужно для этого немногое: громко, вслух заявить, что с точки зрения раввината Яхве – это Бог всех людей. Сначала он явил себя одному из колен израилевых, потом всему народу… А теперь вот нет оснований не считать его Богом для всего человечества.
2. Если иудаизм окажется способен впитать в себя античное наследство, примет в себя то новое, что принесла в мир античная цивилизация. То есть признать свободу воли, право человека на выбор, индивидуальную ответственность за свою посмертную судьбу как фундаментальные ценности.
– То есть иудаизм должен был бы стать своего рода христианством, и только тогда он мог бы стать мировой религией и сыграть в истории такую же роль? – ехидно спросят меня.
– Нет, — отвечу. – Христианство исповедует Христа как Сына Божия. Стать христианством ни одна религия не может по определению. Я предлагаю другое: провести мысленный эксперимент, при котором не ведется спор, был ли Христос, и если да, то был ли он мессией. Если встать на религиозную точку зрения, то сама постановка вопроса неправомочна: спорить и говорить надо именно о том, мессия Христос или не мессия. В обоих случаях все становится предельно ясно.
Но если рассуждать с позиций не религии, а науки, то Римской империи необходима была религия, обладающая определенными параметрами. Только такая религия могла бы стать фундаментом будущей европейской цивилизации.
Вопрос: мог ли иудаизм стать такой религией, приобрести такие параметры? Оставаясь, естественно, при этом самим собой, иудаизмом.
Вот я описал эти параметры, и читатель легко «опознал» в них важнейшие признаки христианства. Но иудаизм, который сделал бы обязательным исповедь, окончательно запретил бы любые жертвы Богу; иудаизм, который произнес бы знаменитое «несть ни эллина, ни иудея пред ликом Яхве», вовсе не становится христианством. Сохраняется религия, ждущая мессию.
Мессию, который так и не пришел. Мессию надо ждать, а чтобы дождаться, надо изучать священные тексты, строить синагоги, праздновать субботу и другие установленные праздники.
Я понимаю, что описанная мною картина больше всего напоминает ночной кошмар антисемита: все население Римской империи, а потом и Европы поголовно превращается в евреев!
Но ведь произошло нечто не менее странное, и, с точки зрения язычника, ничуть не менее кошмарное: вся Римская империя, потом вся Европа начинает молиться причудливому Богу, зачем-то полезшему на крест! Просто Европе нужна была именно такая религия.
Но что неизбежно: это вселенский характер религии. Это уже не иудаизм, а какой-то яхвеизм – потому что не называть же исповедание Яхве всеми племенами и народами по племенной верке одного из этих народов.
И неизбежен раскол между ортодоксами иудаизма и теми, кто хотел бы идти вперед. Раскол между иудаизмом фарисеев и перерастающем в яхвеизм иудаизмом многоплеменной вольнодумной диаспоры.
Тоже что-то родное, не правда ли?
В чем-то принятие яхвеизма было бы хуже христианизации: все же иудаизм – религия, не использующая зрительных образов. Яхвеизм вполне мог бы прервать традицию и ваяния, и живописи, или, по крайней мере, загнать ее куда-то на периферию европейской культуры. Так ведь произошло и в мусульманском мире, где традиция живописи и ваяния удавлена была всюду, куда приходил ислам; сохранилась живопись только в Персии, да и то в довольно слабых формах.
А раз иудаизм (яхвеизм?) – менее наглядная религия, меньше способная взывать к самым примитивным эмоциям, то он и менее доступен самым отсталым слоям населения и самым далеким от цивилизации племенам. Это чревато войнами еще более жестокими, чем велись за христианизацию Германии, Прибалтики и Скандинавии.
Но в чем-то яхвеизация и лучше: иудаизм и его потомок яхвеизм требует образования! Европейская цивилизация могла бы состояться как более культурная, более «книжная», чем в ее христианском варианте.
Не очень-то просто представить себе Раввина Римского, который спорит с королями и герцогами о размерах своей светской власти да заодно отлучает от яхвеизма Верховного Цадика Константинопольского. Тем более трудно представить себе шумные сборища раввинов, бешено спорящих между собой о смысле буквы «алеф» в такой-то строке Священного писания и делающих из этого далеко идущие выводы о том, кто должен быть вассалом короля Франции, а кто – герцога Нормандии. Или, скажем, какие формы могли бы принять народные ереси яхвеизма или ях-веистский протестантизм.
Представить себе Мартина Лютера с пейсами или яхвеистс-кого Патриарха Всея Руси в халате и лисьей шапке, украшенной золотой звездой Давида, взывающего «Яхве! Яхве! Яхве!» во время крестного… то есть, я хотел сказать, во время звездного хода, мне как-то еще тяжелее – кружится голова, а перед глазами словно лопаются какие-то мутные шарики. Но в том-то и дело, что это вполне могло состояться. Иудаизм и христианство довольно долго, около трех столетий, соревновались – кому из них стать религией всех жителей империи. Иудаизм не дотянул совсем чуть-чуть…
А счастье было так возможно, так близко.
Выводы
1. Для того, чтобы иудеи не предпочитали «своих» чужим, а начали бы заниматься более осмысленными делами, нужно немногое – следует только быть терпимыми к их обычаям, не оскорблять их веру и стараться нести дух не конфронтации, а сотрудничества. И все!
2. Евреи очень чувствительны к зову более высокой культуры и охотно ассимилируются – вплоть до полного в ней растворения. Если евреев не трогать – по возможности просто не обращать на них внимания и обращаться с ними справедливо, — они легко перенимают новое, и третье поколение ассими-лянтов уже не очень помнит, кто были их бабушки и дедушки, что они думали про законы кашрута, обрезание и светлые подвиги национальных героев – Иисуса Навина, Эсфири и Мор-дохая.
Выводы
1. Для того, чтобы иудеи не предпочитали «своих» чужим, а начали бы заниматься более осмысленными делами, нужно немногое – следует только быть терпимыми к их обычаям, не оскорблять их веру и стараться нести дух не конфронтации, а сотрудничества. И все!
2. Евреи очень чувствительны к зову более высокой культуры и охотно ассимилируются – вплоть до полного в ней растворения. Если евреев не трогать – по возможности просто не обращать на них внимания и обращаться с ними справедливо, — они легко перенимают новое, и третье поколение ассими-лянтов уже не очень помнит, кто были их бабушки и дедушки, что они думали про законы кашрута, обрезание и светлые подвиги национальных героев – Иисуса Навина, Эсфири и Мор-дохая.
3. Вот когда евреев начинают убивать, разрушать их синагоги и заставляют отрекаться от своего способа поклоняться Богу – этого они почему-то не любят и в ответ на репрессии довольно быстро сплачиваются, объединяются, обвиняют в своих бедствиях другие народы, ну прямо согласно польской поговорке: «Если еврей чихнет в Кракове, в Варшаве ему тут же ответят: «На здо-ровьичко». А некоторые из них так вообще перестают интересоваться всем остальным миром.
Исходя из всего написанного в этой главе, я берусь дать отличный совет всем врагам гонимого племени: если вы действительно хотите искоренить евреев, прекратите их преследовать. Лучше всего, будьте подчеркнуто безразличны к национальности людей в вашей стране, а к религии и обычаям евреев сохраняйте интерес и уважение.
И тогда, дорогие враги племени иудейского, вы быстро достигнете своей цели – евреи начнут исчезать! Тут же, не пройдет и трех поколений, появятся те, кто начнет перенимать вашу культуру, изучать ваш язык и вообще растворяться в иной общности. А через пять поколений для изучения евреев придется производить археологические раскопки.
С другой стороны, нет ничего хуже преследований. Размахивать «Библиотечкой русского антисемита» – это прекрасный способ не только заработать в морду, но и обеспечить евреям путь в грядущие века. Воистину: «стрелял, стрелял в него этот белогвардеец и раздробил бедро, и обеспечил бессмертие».
Глава 2. Стереотип пацифизма
НА РЕКАХ ВАВИЛОНСКИХ И СИБИРСКИХ
Существует устойчивое мнение, что евреи не любят и даже боятся оружия. Они физически хилые, и уж, конечно, очень плохие солдаты. Одно из классических антисемитских описаний – описание тощего противного мужика с тонкогубым недобрым ртом и явной симптоматикой несварения желудка, мироеда и грубого тирана. И притом типа, способного пользоваться только рафинированно мирными способами подавления и унижения людей. Хитрой казуистикой, иезуитством и враньем он вымотает вам душу и все нервы… Но применить физическую силу этот тип не способен, да и чересчур слаб физически. А уж взять в руки что-то острое, тем более что-то, хотя бы теоретически способное сделать «пух!»… Этого еврей якобы сделать не способен совершенно органически.
Самое удивительное, что этот фольклорный персонаж существует и в представлении самих евреев! По крайней мере, некоторой части евреев. Вот хотя бы описание того, как вымышленный Л. Фейхтвангером великий актер Либаний играет еврея Апеллу: «Они хотят заставить его поклоняться своим богам, светлому Ор-музду и темному Ариману. И так как он отказывается, они начинают дергать его за бороду и за волосы и рвут до тех пор, пока он не падает на колени… они отнимают у него для алтарей своих богов ту горсточку денег, которые он скопил, и убивают троих из семи его детей. Он хоронит своих трех детей, он ходит между тремя маленькими могилками, затем садится и поет старинную песнь: «На реках вавилонских мы сидели и плакали» [58, с. 387]. Так он и плачет, нелепый и беспомощный дурак, для кого-то отвратительный, для кого-то трогательно-жалкий, а для кого-то просто жалкий, без всяких «трогательно»: по вкусу. Так и слоняется по свету, из Парфии в Египет, оттуда в Рим, и иезде его обижают и гонят, и везде «покорно, в дикой тоске, поет он, покачиваясь, свою старую несню: «На реках вавилонских мы сидели и плакали…»[58, с. 389].
Чем привлекает народные сердца эта нелепая аналогия то ли Ивана-дурака, то ли Емели, лежащего на печи, понять трудно.
Еще более удивительный факт – в реальной жизни тоже встречаются евреи, напоминающие то ли «тонкошеего Аарона» из антисемитского анекдота, то ли еврея Апеллу.
С Гришей К. я познакомился случайно. Мой близкий друг, Андрей Г., был почему-то неравнодушен к этому человеку с вечно луковой физиономией, выражавшей примерно такую мысль: «О! Как ужасен этот мир! Сколько в нем скорби и тоски!».
О чем и как вообще можно общаться с Гришей К., я не в состоянии понять сегодня, не был в силах понять этого и двадцать лет назад, когда мы оба стали гостями Андрея Г. в его экспедиции. Попытки Гриши вести беседы о том, как хорошо жить в Одессе, наталкивались на мое полнейшее недоумение.
Мой рассказ о том, как работают экспедиции исследователей океана – плывут люди на корабле Академии наук до тропиков, проводят интереснейшие исследования, наталкивался на недоуменно вытаращенные глаза Гриши, и этот мой рассказ немедленно получал своеобразный комментарий из Гришиных уст. Мол, заходят эти корабли в разные интересные порты, и можно привезти из тех иностранных портов кучу тряпок… Таких нейлоновых тряпок, таких дефицитных, столько стоящих внутри страны! Гришины восторги по поводу академического таки гешефта заставляли уже меня тупо вылупливать глаза… Мне было совершенно неинтересно, какие лифчики, блузки и кофты привозят гешефтмахеры из таких поездок. Гриша обалдевал от того, что с виду нормальный человек занимается и даже всерьез интересуется наукой, а не лифчиками. На второй же день вымученных разговоров и взаимного неодобрения произошло следующее…
В этот вечер я, совершенно случайно, положил охотничье ружье поперек крыльца экспедиционного домика. Положил из чистой лености; устал за день, проведенный в лесу, и вместо того, чтобы сразу почистить и повесить, куда полагается, убежал на реку, — помогать другу вытаскивать на берег лодку. Андрей не спешил, мы долго с ним болтали и курили, а ружье все это время так и лежало на крыльце. Через два часа я пришел с Енисея и обнаружил Гришу за странным даже для него занятием: Гриша нервно вышагивал вдоль крыльца, судорожно курил сигарету за сигаретой. Он явно давно хотел зайти в домик, но почему-то не решался… При моем появлении затравленный взор Гриши уперся в ружье… Я убрал злополучную двустволку, Гриша с огромным облегчением вошел; автор же сих строк, скажу совершенно откровенно, впал в самую глубокую задумчивость.
Дальнейшие события доказывают только одно: до какой степени нас, интеллектуалов, опасно провоцировать на разного рода эксперименты. Гриша уехал из экспедиции спустя всего несколько дней, и все эти дни оружие было сущим проклятием Гришино-го существования. Ружье оказывалось в его спальном мешке, за ужином оно падало прямо на голову Гриши, а когда бедный Гриша шел в уборную, на задвижке деревенской дощатой будочки тоже оказывалось ружье.
Я издевался над Гришей до тех пор, пока не убедился: Гриша готов приложить любые усилия, чтобы не переступать через ружье и не прикасаться к нему ни под каким видом. Он готов был не спать, не ужинать и не входить в домик. При этом Гриша не возмущался, никак не обсуждал своего поведения, не пытался ни о чем договариваться, а молчаливо страдал. На реках сибирских он заламывал руки и плакал, совершенно как еврей Апелла на реках с менее продолжительным ледоставом; но, что характерно, демонстрировал стойкость… правда, не очень понятно, на кой черт нужную в такой ситуации.
… А теперь давайте так: достаточно мне сделать далеко идущие выводы из этой истории – и какое сильное подтверждение получит пресловутый стереотип!
Но вот беда: сразу же после моего приезда из экспедиции, буквально в тот же вечер, мама позвала меня к телевизору:
– Ты посмотри, что они делают!
«Они» – это были плохие израильские агрессоры, обижавшие хороших арабов. Диктор объяснял, до чего они отвратительные, эти агрессоры, но кадры оказались интересны сами по себе: пригибаясь к земле и озираясь, агрессоры с характерными национальными носами пробирались через дымящиеся развалины, и прямо под ногами пробиравшихся, временами стрелявших через огонь и дым агрессоров валялось нечто с полуоторванной головой – не берусь судить, с плохой головой или с хорошей, видно не было.
После этих кадров Гришино поведение представало, скажем так, не в роли единственно возможного. Увлекаться далеко идущими выводами не стоило, а стоило сесть и осмыслить происходящее. После чего я впал в еще более глубокую задумчивость.