– Женя, вы в состоянии отвечать на мои вопросы?
Холодкова, перед которой Наташа поставила чашку с чаем, опустила голову, как человек, почуявший приближение развязки.
– Какие еще вопросы? – буркнула она неуверенно. – Вы что, приютили меня лишь для того, чтобы задавать мне дурацкие вопросы?
– Расскажите нам, пожалуйста, как и за что вы убили вашу подругу Зою Пресецкую.
Глава 8
Наташа бухнула о стол сахарницей и села от неожиданности к Шубину на колени. Подскочила и тут же забилась в угол, по-кошачьи устроившись на деревянном ящике для овощей и обратившись в слух.
Холодкова между тем продолжала молча курить, словно и не к ней был обращен этот вопрос.
– Хорошо, тогда я отвечу за вас, а заодно и расскажу историю вашей жизни, начиная с того момента, как в ней появился мужчина по фамилии Бобрищев. Вы стали его женой в девяностом году, я правильно говорю?
Холодкова покраснела, но продолжала упорно молчать. Тогда Юля достала из кармана конверт, при виде которого Женя прикрыла рот рукой, словно сдерживая вскрик. Из конверта показался паспорт.
– Это ваш паспорт? – Земцова сунула документ Холодковой под нос и сразу же отдернула руку, боясь, что та схватит его и разорвет на мелкие части. – Бобрищева Евгения Леонидовна, приятно познакомиться. Законная супруга Бобрищева. Не так ли?
– Мы в разводе, – прошептала, глотая слезы, Холодкова, отворачиваясь к окну, не в силах смотреть в глаза Земцовой, так неожиданно раскусившей ее.
– Я догадалась. Ведь отсутствие штампа о разводе еще ни о чем не говорит, тем более что в этом конверте есть все: и свидетельство о заключении вашего с Бобрищевым брака, и, само собой, о расторжении брака. Вы прожили с ним два года?
– Это была не жизнь… Это человек, который находится в постоянном поиске…
– Согласна. Но тогда объясните, как же вам удавалось вплоть до сегодняшнего дня жить сразу по двум паспортам? Кто вы на самом деле – Евгения Холодкова или Евгения Бобрищева? Молчите? А я догадываюсь, что Бобрищев, разводясь с вами и по каким-то своим личным или коммерческим мотивам не желая скандала, откупился от вас, снабдив поддельным паспортом и, думаю, приличной суммой денег. Меня сейчас не интересует, чем именно шантажировали его вы, бывшая жена, но, думаю, причина кроется в каких-то денежных махинациях, в которые вы были посвящены. Я права? Итак, после развода с Николаем у вас появился еще один паспорт, деньги, благодаря которым вы смогли начать свое дело, ринулись с головой в коммерцию… Это похвально. Но возникает вопрос, почему вы разошлись с Бобрищевым? Молчите?.. Я понимаю, об этом трудно говорить, ведь Бобрищев бросил вас, чтобы уйти к Пресецкой. И, судя по всему, до того, как он изменил вам, точнее, официально объявил о своей измене, вы с Зоей не были знакомы. Я права?
– Да, я не знала ее… И увидела лишь после того, как он сам мне во всем признался. Я хотела его понять, я все делала для этого, но мысль о том, что он ушел к женщине, которая его не любит и спит с ним лишь из-за денег, убивала меня. Она не давала мне покоя. Да, я познакомилась с Зоей, не раскрываясь перед ней, кто я на самом деле. Она всегда воспринимала меня как существо среднего рода, которое в принципе не может понравиться мужчине. Но ведь Коля женился на мне, Бобрищев – часть моей жизни… Значит, когда-то я нравилась ему, он хотел меня. Теперь-то я понимаю, что я осталась бы для него хорошей женой, если бы позволяла ему жить свободно. Мы бы вместе занимались бизнесом, нас связывали бы в основном дружеские отношения, но не более. Я потом пожалела, что настояла на разводе. Коля, знаете какой?
– Какой?
Тут Женя оживилась, и на лице ее появилась мерцающая, задумчивая улыбка.
– Он не может отказать женщине. И если бы я по-прежнему была его женой, то лишь выиграла бы от этого. Посудите сами, быть женой такого мужчины, как Коля – это уже социальный статус, которого мне сейчас так не хватает. Образ никому не нужной женщины – вечного подростка стал моей визитной карточкой. А так, если бы мы жили с ним вместе и даже если бы он время от времени встречался с другими женщинами, то большая часть его любви и ласки все равно перепадала бы мне. Что вы смотрите на меня такими удивленными глазами? Просто вы никогда не были его женой. А Коля ласковый, добрый. Но Зоя не любила его. Уж я-то знаю. Мы стали с ней подругами и очень часто говорили с ней о Коле.
– Она была откровенна с вами?
– Изредка, я полагаю, да. Но она и не скрывала своей нелюбви от него. Коля это знал и страдал. Больше того, я думаю, именно это и притягивало его к ней… Знаете, как иногда бывает: чем хуже женщина относится к мужчине, тем больше он ее любит. Это закон, который я не в силах понять.
– Вы должны были ненавидеть вашу разлучницу…
– О нет, что вы! Тогда бы мне пришлось ненавидеть десятки женщин, с которыми встречался мой бывший муж. Нет, вы ошибаетесь, я не могла ее ненавидеть. Я любила ее. Вы снова смотрите на меня с недоверием… Но я, правда, любила ее. Я любила ее, как вещь, которую носит любимый мужчина. И пусть это воспринимается как цинизм, это правда. Когда Коля от меня ушел, я иногда, расчувствовавшись и окунаясь с головой в воспоминания, целовала чашку, из которой он пил чай… Это фетишизм… Но когда я видела Зою, ничего не подозревающую Зою, которую время от времени держал в своих руках Бобрищев, как вещь, за которую он платил и которой мог воспользоваться в любое время дня и ночи…
Юля слушала ее и не верила своим ушам. Никогда еще ей не приходилось выслушивать такие откровенные признания женщины-мазохистки, получавшей наслаждение от дружбы с соперницей, которая увела у нее мужа. Говоря о Пресецкой и своем Коле, Холодкова с плавной, даже несколько заторможенной речи перешла на почти истерический крик, быстро проговаривая слова, а иногда даже глотая их.
– Вам хотелось стать похожей на Зою?
– Да, конечно. Я же рассказывала вам…
И Юля вспомнила их первую встречу, когда они говорили о Зое.
«Меня-то сжигало любопытство, желание узнать, как живут такие женщины, как Зоя, чем они привлекают мужчин. Я даже стала покупать такие же духи, как у нее, ходила в те же парикмахерские и старалась быть хотя бы немного похожей внешне на нее. Но вот что давало ей мое присутствие, я долго не могла понять. А когда поняла, было уже поздно…»
Сегодня ее признания воспринимались совершенно по-другому. Тогда Женя пыталась внушить, что они с Зоей были нужны друг другу совершенно по другим причинам. Мол, Жене от нее нужен был образ для подражания, некий эталон женственности, который хотелось примерить на себя, а Зое от Жени нужны были только деньги! Теперь же каждое слово несло новый смысл.
«Деньги?» – «Безусловно. Она всегда могла взять у меня в долг. А это не так уж и мало».
– Вы любили ее? – Да, мне нравилось бывать у нее, видеть ее.
– Но если вы так любили ее, – подал голос Шубин, – то как же могли продавать в Москве ее картины, выдавая за свои? Ведь первые работы были выставлены в «Галерее АРТ» как принадлежащие кисти Евгении Бобрищевой… Зачем вам это было нужно? Неужели вы не понимали, что рано или поздно вам придется отвечать за свои поступки? Вы не боялись этого? Или для того и убили Зою, чтобы обман не раскрылся?
Холодкова снова потянулась за сигаретой. Но, не раскурив ее, вдруг захохотала. Истерично, дико и громко.
– Послушайте, – заговорила она, содрогаясь всем телом, – зачем вам это надо? Вы же прекрасно знаете, что произошло потом…
– Нам интересно знать, с чего вообще все началось? Как вам пришло в голову поехать в Москву, именно в галерею Майера? Кто подсказал вам эту мысль? Откуда ветер дует?
– Майер – директор «Галереи АРТ», – пояснил Шубин, поворачиваясь к Наташе, для которой это имя прозвучало впервые. – Немец, толковый человек, он мне рассказывал о своих первых впечатлениях от картин Зои… Он был просто потрясен…
– Так как вы, Женя, угадали, что Зоины работы нужно показывать именно в этой галерее и именно Майеру? Вы были знакомы с ним раньше? Кто вас познакомил? Бобрищев?
– Он здесь вообще ни при чем! Нет… Я прочитала о его галерее в одной московской газете случайно, я действовала наобум…
– И что же было в этой газете?
– Да обычная рекламная статья, написанная очень хорошим языком. Это сам Майер писал о своей галерее, о том, насколько повысился в мире интерес к молодым российским художникам… Он приводил примеры, имена, рассказывал о перспективах, выставках… Я взяла подаренный мне Зоей натюрморт, тот самый, который понравился в свое время одному местному художнику, и повезла в Москву. С оказией, я ехала туда по своим делам… Майера тогда не было, я показала работу его помощнику, он сказал, что Майер в Дюссельдорфе, что вернется не раньше следующей недели. И я, недолго думая, оставила работу этому помощнику вместе с запиской, в которой был номер моего домашнего телефона здесь, в С.
– И он позвонил вам?
– И он позвонил вам?
– Да, представьте себе, позвонил. Спросил, нет ли у меня еще что-нибудь этого автора… А мне как раз снова надо было отправляться в Москву. Я прихватила еще несколько работ, купленных у Зои, и повезла в Москву. Вот и все. Майер охал и вздыхал…
– А вы не находили себе места от зависти, ведь так? И все равно, я не понимаю, зачем вам понадобилось везти ее работы в Москву? Вы что, интуитивно чувствовали, что ее работы дорогого стоят? Отвечайте!
– Юля, вы вот считаете себя умной женщиной, а сами думать никак не хотите… Пораскиньте вашими драгоценными мозгами и представьте себе ситуацию. Я, Бобрищев, Зоя. Зоя рисует, чем сильно раздражает Колю.
– Почему, кстати?
– Да потому, что сама Зоя вдруг стала относиться к своим занятиям живописью слишком уж серьезно. Она даже забывала, когда к ней должен был прийти Коля, а потому встречала его, по уши вымазанная в краске, от нее за версту разило скипидаром. Мало того что она всячески провоцировала его на разрыв, демонстрируя свое полное равнодушие, так теперь еще и «эти дурацкие картины», как говорил Коля… Он считал, что она рисует назло ему.
– Боже, какая глупость!
– Но мы с ним не верили, что в ней проснулся талант…
«Мы с ним»? – Юля покачала головой.
– Ну, рисовала она, злила его, он даже собирался выбросить все ее картины и мольберт. А что же произошло потом?
– Ничего особенного. Просто, поразмыслив хорошенько, я вдруг пришла к потрясающему выводу, от которого мне стало так хорошо на душе, что вы даже себе представить не можете… Ведь Зоя – аллегория удачливости. Ей всегда и во всем везло. Разве что она еще не встретила человека, которого бы полюбила. Но она была любима, у нее были деньги, которые падали на ее красивую голову прямо с неба, так чего еще желать?
– И что же это за вывод?
– Даже не вывод. Просто я нашла ее ахиллесову пяту, вот и все. Зоя была уверена абсолютно во всем, за исключением… своих картин. Для нее мнение о ее живописных работах значило, как я вдруг поняла, очень много. И лишь в этом она была уязвима. Как же после этого не попытаться поставить ее на место? Внушить мысль, что ее рисунки – мазня, ничего не стоящие упражнения?
– Ну так и устроили бы ей встречу с местным экспертом, критиком, не знаю…
– Я и устроила. Пришел один такой человек, посмотрел работы и сказал, что они талантливы, но все равно это «самодеятельность»… Сказал и ушел, а я осталась наедине с Зоей и явилась свидетельницей полной ее растерянности. Я никогда прежде не видела ее в таком состоянии. На нее было тяжко смотреть! Но тут же на моих глазах произошла метаморфоза, которую я никогда не забуду. Зоя нашла в себе силы убедить меня, что мнение местного критика для нее ничего не значит. Она говорила о провинциальном менталитете, о зависти, о том, что «нет пророков в своем отечестве», и несла прочую подобную чушь. А я наслаждалась… Хотя потом поняла, что она не шутит. И вот тогда я намекнула ей, что было бы неплохо показать ее работы в Москве, настоящему профессионалу, ценителю искусства… Я вспомнила о той статье, которую прочитала в поезде, и решила для себя, что в свою следующую поездку непременно возьму подаренные мне Зоей пару-тройку работ. Кроме того, я сфотографировала те картины, которые пылились у нее в кладовке. Вот так я и оказалась на Кутузовском проспекте, в «Галерее АРТ», принадлежащей Майеру.
– Зоя знала о том, что вы собирались показать ему ее работы?
– Знала, но посмеивалась надо мной, подтрунивала, чем вызывала во мне еще более низменные чувства… Она, мне кажется, понимала, зачем все это нужно мне… Но опять же она никак не могла связать это с Бобрищевым. Ей казалось, я просто завидую ей и хочу доказать, что ее занятия живописью – блажь…
– Значит, вы поехали в Москву, оставили картины помощнику Майера, затем, когда стало ясно, что уже сам Майер заинтересовался ими, вы стали потихоньку скупать у Зои ее картины и отвозить в Москву. Она знала что-нибудь о Майере? О том, что он в восторге от ее картин и что ему удалось продать несколько работ в частные коллекции Европы и Америки?
– Разумеется, нет, – пожала плечами Женя. – Вы такие странные… Я что же – враг себе?
– Но она хотя бы знала, что вы встречались с ним и у вас был разговор?
– Да, я сказала ей, что в Москве критики еще злее и что мне бы не хотелось доставлять ей боль.
– Прямо так и сказали?
– Да, представьте себе.
– Но зачем было выдавать ее работы за свои?
– Просто так получилось…
– А что вы предприняли, чтобы обезопасить себя на тот случай, если Зое станет известно о том, что вы ее попросту грабили?
– Абсолютно ничего. Я продавала ее картины и часть денег отдавала ей, говоря, что «загнала твои работы на Арбате». Она была счастлива. «Раз эти снобы, москвичи, покупают мои картины, значит, это не так уж и плохо…» Кроме того, не забывайте, я на протяжении нескольких лет помогала ей деньгами… Да и вообще мне даже хотелось бума, взрыва… Мне доставляло удовольствие представлять ее лицо в тот момент, когда обман раскроется и она узнает, что я заработала на ней несколько тысяч долларов. А тут мне в голову пришла еще одна идея. И хотя она требовала от меня некоторых усилий, все равно…
– Вы захотели родить Бобрищеву ребенка?
– А откуда вы знаете? Гм… с вами не соскучишься. Все правильно. Я решила нанести еще один удар по ее самолюбию. Ведь все знали, что она не могла иметь детей. Я пригласила Колю на ужин, напоила его и, чего уж там, затащила к себе в постель. Один бог знает, чего мне это стоило! Захотела реанимировать его прежнее ко мне чувство… Он приходил ко мне еще несколько раз, и тогда я впервые почувствовала, что он меня жалеет. У него были такие глаза, такие… Я, если честно, так и не поняла, разозлилась я на него за это чувство или нет.
– Вы забеременели? – Юля задала этот нетактичный вопрос скорее из любопытства и, сознавая это, испытала угрызение совести.
– Да, представьте себе, я забеременела. И объявила ему об этом. А дальше уже начала просто шантажировать, угрожая обо всем рассказать Зое. Это были самые приятные дни моей жизни…
– Что вы хотели от него? Чтобы он вернулся к вам?
– Да, я хотела опять выйти за него замуж. Я уже говорила вам про статус.
– Вы собирались обо всем рассказать Зое?
– Вы имеете в виду то, что я была раньше замужем за Колей? Да, безусловно. Готовила ей, точнее им двоим, бомбу. Хотя мой шантаж строился на том, что я буду молчать при условии, что Коля женится на мне, я все равно бухнула бы им в глаза всю правду. Всю. Я мечтала объявить и о своем предстоящем замужестве, и о беременности, и о том, что неплохо заработала на Зоиной наивности и глупости… И пусть, начиная с этого момента, художница Евгения Бобрищева перестала бы существовать и у Майера были бы неприятности, если бы Зоя приехала в Москву, все равно меня уже невозможно было остановить.
– Но у вас что-то не получилось? – проронила Наташа.
– А… Это ты, мышка? – Холодкова снисходительным тоном продолжила, обращаясь к ней: – Да, ЧТО-ТО не получилось. Я повезла в Москву Зоины картины и надорвалась… Моя беременность закончилась прямо в поезде… Я потеряла Колиного ребенка, а вместе с ним и себя…
И она разрыдалась.
– Вы убили Зою, чтобы и дальше продавать ее работы? – теперь уже спросила Юля. – Вы что же, задушили ее?
Холодкова вытерла слезы, выпрямилась на табурете и откинула волосы назад. Подобралась вся, словно готовясь к еще более неприятной ей части разговора.
– Я не убивала ее. Хотя мысленно представляла ее себе в гробу раз сто… У меня развилось довольное сложное чувство к ней. И я, быть может, и убила бы ее, честное слово, если бы не роман Бобрищева с этой пьянчужкой Званцевой. Эта связь вообще не укладывалась у меня в голове. Ира была яркая женщина, я понимаю, она всегда нравилась мужчинам, но не той изысканной красотой, какая была у Зои, а другой, вульгарной, но и привлекательной в чисто сексуальном плане. Бобрищев не скрывал от меня своих отношений с Ирой, и когда я спрашивала его, что он в ней нашел, пожимал плечами, а то и просто улыбался… И улыбка у него была при этом какая-то гаденькая, – захлебывалась она своей злостью, и в уголках ее рта начала скапливаться сероватая пена. («А ведь она психически нездоровый человек…») – Вы можете мне, конечно, не поверить, но, когда погибли Зоя с Ирой, только тогда до меня, наконец, дошло, что я из всех живущих на земле больше всего ненавижу эту слащавую рожу, этого Бобрищева, который долгие годы являлся большим упреком всей моей жизни…
– Поэтому вы решили все свалить на него? И даже дали против него показания в прокуратуре?
– Да. А что?
– Когда Зое стало известно, что вы обманывали ее, наживаясь на ее картинах?
– Когда она увидела репортаж о работе таможни в «Шереметьево-2»… У одного из покупателей Майера возникли проблемы с провозом ее натюрморта, сюжет был снят и показан по телевидению, причем камера весьма удачно выхватила само полотно, в котором Зоя сразу же признала свою работу… И хотя потом все закончилось благополучно и картина уехала в Германию, свое черное дело журналисты сделали.