И Игорь стал излагать Юле свои размышления по этому поводу. Юля слушала его, не проронив ни слова. В ее сознании постепенно начала вырисовываться стройная картина совершения преступлений. От того, что она узнала от Наташи и Шубина, у нее захватило дух. Такого интересного дела она не помнила.
– Теперь понятно, КТО этот человек и зачем ему понадобилось увидеть Холодкову и меня… Можно себе представить, что именно он собирается нам показать…
Она вспомнила свой разговор с Крымовым: он строго-настрого запретил ей отправляться в Багаевку с кем бы то ни было, интуитивно чувствуя бесполезность или опасность этой поездки. «В крайнем случае подключай Корнилова», – взволнованно неслось из трубки. Как будто он что-то знал…
– Надо действовать, у нас осталось мало времени… Нужно срочно разбудить Женю и все объяснить. Ей ни в коем случае нельзя выходить из дома… Как ты думаешь, мы сами справимся или надежнее все-таки будет обратиться за помощью к Корнилову?
И в это время раздался телефонный звонок. Когда Юля подносила трубку к уху, она уже догадывалась, чей голос слышит…
Глава 11
Он открыл глаза и увидел голубой потолок в темных пятнах плесени. Они когда еще собирались с братом сделать ремонт. Но если у Аристарха не было настроения вообще что-либо делать в этом старом доме, который он ненавидел и с которым у него было связано все самое худшее в жизни, то у Аркадия не было сил даже подмести, не то чтобы побелить потолки или покрасить рамы… Он умирал, быстро угасал, словно торопясь в другие миры, в которые верил, и терял не только силы, но и свой внешний облик, на глазах превращаясь в высохший, отвратительный скелет. Примерно такой же конец, по мнению Аристарха, ожидал и его. Рак сожрал не только брата, но и отца, и деда. И эта скотина, носящая безобидное (хоть и «клешнистое») речное название, зародилась и жила именно в этом доме, поскольку три последних поколения Озе жили здесь вплоть до своей мученической смерти. И что больше всего злило Аристарха в поведении брата, так это упорное нежелание радикально изменить свою жизнь, расправив крылья и подавшись в благостный перелет в теплые, американские края…
Аркаша умирал. Умирал гений. Но оставалась жить его тень – Аристарх, с которым они прожили рядом почти пятьдесят лет, отдавая все силы и время бесполезному, хотя и увлекательному процессу распада и размножения клеток, пробиркам, лабораторным экспериментам, муторному копанию в неблагодарной земле, институтским интригам и еще скотине, только иноземного происхождения, имя которой вызывало у Аристарха уже тошнотворные спазмы…
Он устал от этой идеи, как устал от нее и Аркадий. Они оба устали, несмотря на то что подошли к самому концу с блистательными результатами. Оставалось провести еще несколько экспериментов, только уже на американской почве, чтобы запатентовать изобретение. И тут лабораторию закрыли. Словно ее и не было. Словно не за ее дверями на протяжении нескольких лет совершалось таинство зарождения простейших клеток, миссия которых – нести смерть более величественной в своем масштабе смерти, от которой погибали тысячи и тысячи людей…
«Ты старый дурак», – твердил Аристарх, ухаживая за братом и укутывая его похожие на обглоданные кости ноги клетчатым изъеденным молью пледом. Он имел в виду его патриотизм, помешавший им обоим сделать себе загранпаспорта и, прихватив пухлую папку – результат многолетнего труда, ринуться навстречу новой, сверкающей солнечными бликами на океанских волнах жизни…
…Надо было подниматься с серой постели и жить дальше.
Он встал, ежась от холода, накинул на себя старый фланелевый халат, который трудяга Аркашка называл «обломовским», и подошел к окну. На улице все побелело от снега – конец осени раньше времени примерил на себя зимний покров. Картина распада некогда процветающего хозяйства Озе, которым так гордились братья, была налицо: захламленный двор; погибший еще летом от зноя палисадник с мальвами, который теперь напоминал цветочное кладбище; выстуженные, с болтающимися на ветру покосившимися дверями постройки, в которых раньше хранилась рассада; раздавленный временем курятник, который кормил их… Последние куры были зарезаны для поминок по Аркаше.
Он повернул голову в сторону теплицы – она с весны не отапливалась: проржавели трубы, да и вся система орошения была ни к черту…
Тонкий слой снега убелил серые прямоугольники стеклянной крыши, под которой замерзала тропическая отрава. Все было кончено. И не только с теплицами.
Аристарх посмотрел на часы. Через шесть часов ему предстояло встретиться с Земцовой и Холодковой. Сгустки плоти, которые должны стать тленом, не более…
Он гнал от себя страх, но тот липкой паутиной опутывал сознание, воссоздавая в памяти картины того страшного вечера, наполненного запахами горячей ресторанной пищи и орущими звуками, которая считалась музыкой…
Дальше все крутилось, как в немом кино – кадры сменялись один другим, показывая ему крупным планом улыбающихся красивых женщин с яркими – красными, фиолетовыми, зелеными – пышными париками…
…Он спустился вниз, поставил чайник, и ему снова послышался этот звук, похожий на треск. Или нет, все же хруст. Хруст под его пальцами, его руками – «грабками». Жесть так не хрустела, как эта теплая и живая твердость, которую надо было сдавить так, чтобы в мозг не поступали кровь и кислород…
С кружкой, наполненной горячим кофе, он поднялся снова наверх, сел на стул и уставился на втиснутую под стекло фотографию Аркаши.
«Я стал убийцей… И виноват во всем ты. И ты знаешь об этом… Ты сделал все для того, чтобы ничего не изменилось и меня постигла бы та же участь, что и нашего отца, и тебя… Я ненавижу этот дом, эти теплицы, эту серую и тоскливую жизнь, наполненную тяжелым трудом и безысходностью. Ты посмотри на мои руки, ты видишь на них кровь? Не видишь… Тебе хорошо, ты уже ничего не видишь и не чувствуешь. Так знай: если раньше на моих руках была кровь с мозолей, ведь это я копал землю и ломал жесть, чтобы прокормить тебя, пока ты не выучишься и не встанешь на ноги, то теперь это кровь невинно убиенных женщин… Ты хочешь спросить меня, не раскаиваюсь ли я в том, что сотворил? Я отвечу тебе: раскаиваюсь, только теперь это уже не имеет никакого значения. Мне надо идти до конца. Я хочу закончить свои дни здесь, в этом богом забытом доме, а не в тюрьме. Ты знаешь, как погиб наш сосед, что с ним сделали в тюрьме. А ведь он и мухи не обидел. Его с кем-то спутали, приняли за убийцу и посадили, как бешеного зверя, в клетку, где его и разорвали на куски уже настоящие звери… Лишь за то, что он внешне был похож на убийцу малолеток. Он до сих пор стоит у меня перед глазами – тихий человек, колющий дрова в своем дворе или помогающий жене развешивать белье… Пусть уж лучше я засну здесь, на продавленном диване, где закрыл глаза всем вам и тебе, Аркадий, но только не среди нелюдей там, в аду… И я заплатил высокую цену за возможность умереть дома… Ты там, наверху, и ты все видел, знаешь, как я искал этого человека, как умолял его приехать. Прости, что я воспользовался тобой, как если бы ты был живой… Но ты же веришь мне, что я только хотел довести НАШЕ дело до конца?! Ты же веришь мне?
И не смотри на меня так. Все требует жертв. Считай, что я принес жертвоприношение. Женщины были красивы на редкость. И тот, кто управлял мною сверху ли, снизу, то есть из преисподней, я уж теперь и не знаю, помогал мне. Осталось привести в исполнение два последних приговора, и все закончится. Я буду спокоен. Пройдет месяц-другой, дело закроют, и я смогу, наконец, заняться домом, отремонтирую теплицы, куплю цыплят, а весной мы помянем тебя с друзьями-соседями… Я приведу в порядок твою могилку, а то земля уже просела, надо бы подправить, посадить цветы и сирень… Знаешь, Аркадий, у меня сегодня трудный день. Ты не возражаешь, если я возьму с собой твой карабин? Хотя ты и так знаешь, что я уже приготовил „сайгу“ и зарядил… Вот видишь, а ты переживал, что зря отдал деньги. Оружие должно быть. Жизнь того требует…»
…Через два часа у него заболел живот. Страх, как ледяное слабительное, сковал его изнутри. Он без конца смотрел на часы, а когда услышал во дворе какой-то гул, сначала и не понял, что случилось.
Подбежал к окну и увидел незнакомого человека во дворе. Тот стоял, задрав кверху голову, словно увидел его в окне второго этажа.
Аристарх метнулся к столу, развернул судорожными движениями карабин, замотанный в тряпки, и, проверив, заряжен ли он, вернулся к окну. Во дворе уже никого не было. А шаги на лестнице ему показались?
Сердце его рухнуло вниз, провалилось куда-то в стонущие и без того кишки, а лицо стало мокрым от пота.
«Эй, есть кто дома?» – услышал он и понял, что человек во дворе – не галлюцинация, что за ним пришли.
Розовое пятно проплыло перед глазами – он зажмурился и снова открыл их: так и есть, к воротам дома – а ему было отлично видно сверху – медленно подъезжал перламутровый «Фольксваген».
Розовое пятно проплыло перед глазами – он зажмурился и снова открыл их: так и есть, к воротам дома – а ему было отлично видно сверху – медленно подъезжал перламутровый «Фольксваген».
Все еще не веря в сокрушительность логики, с помощью которой кто-то, кроме покойного брата, мог вычислить его, Аристарх бросился к выходу, оттуда на лестницу, чтобы встретить незнакомца огнем…
Он палил, держа тяжелое оружие в слабеющих руках, как ему казалось, в человека, но тот, успев затаиться где-то в невидимом для него пространстве, крикнул из своего укрытия, что у него в руках пистолет и если Аристарх не прекратит стрелять, он убьет его одним выстрелом… И случилось еще нечто, помешавшее ему застрелить незнакомца: тот сказал что-то насчет свидетельских показаний, из чего он понял, что к нему пришли как к свидетелю, который мог слышать ИХ разговор…
И еще он услышал фамилию Бобрищев. «По делу об убийстве Бобрищева…» – орал человек, которого он все еще не видел.
Швырнув дымящееся оружие, он почти скатился с лестницы и тут же был сбит сильным ударом, после чего оказался прижатым лицом к полу… Из разбитого носа потекла теплая кровь…
«Как тебя зовут все-таки, сукин ты сын, – услышал он над самым ухом полный ненависти голос, – Толя или Аристарх?»
Его привезли на квартиру к Зое Пресецкой. Белый как мел, Аристарх долго не мог перешагнуть порог хорошо известной ему квартиры, но Шубин подтолкнул его в спину:
– Проходи… Тебя ждут…
И тот вошел.
Он вошел и увидел большой стол, за которым сидело несколько человек. В том числе – у него волосы зашевелились на голове! – и убитые им несколько раз в его воспаленном воображении женщины – Земцова и Холодкова. Хотя он мог и ошибиться, поскольку Земцову он видел лишь раз, да и то в сумерках, когда та заходила в подъезд своего дома…
Что же касается Холодковой, то он имел возможность рассмотреть ее много раньше, при ярком электрическом свете, да только смотрел он тогда все больше на другую женщину, которая до сих пор стояла перед его глазами…
– Моя фамилия Земцова, – отвечая на его немой вопрос, проговорила Юля, следя за тем, как Аристарх обходит стол и садится на приготовленное для него, хорошо освещенное место. – Присаживайтесь… Разговор будет долгим.
Он сел и еще раз внимательно огляделся. Кроме человека, привезшего его сюда, и этих двух женщин, он никого, пожалуй, и не знал. Что им всем от него надо? Что они о нем знают?
– Этого человека зовут, конечно, не Толя, – сказала Юля, не сводя с него глаз. – Его полное имя: Аристарх Мефодьевич Озе. Он – родной брат покойного профессора Аркадия Мефодьевича Озе, того самого биолога, который занимался изучением и выращиванием грибка фузариуса. Вы сами расскажете нам, что это за грибок, или…
– Я не знаю, о чем вы говорите… Да, моя фамилия Озе, я брат покойного Аркадия, но что из этого? Я – пенсионер, живу на даче и никому не приношу вреда.
– Вы живете не на даче, а в загородном доме своего покойного брата. Первое время после его смерти вы еще как-то сводили концы с концами, поскольку у брата в доме хранились наличные деньги, но когда они кончились, вы вспомнили о существовании больших и к тому времени уже разрушенных теплиц, построенных профессором Озе позади сада.
– «Построенных профессором Озе»? – передразнил он. – Да я сам, своими руками их строил, пока ему не дали добро на его дурацкие исследования и не разрешили проводить эксперименты в государственных теплицах… Я выращивал там огурцы, чтобы нам было на что жить… И после его смерти тоже занимался огурцами…
– Правильно, вы выращивали огурцы, но только не в тех теплицах, где росла кока, оставшаяся после многолетних опытов вашего брата. Зачем вашему брату понадобилась кока? Зачем он ее выращивал, вы тоже не знаете?
– Понятия не имею ни о какой такой коке…
– Одна из лабораторий института «Микроб», которой заведовал много лет тому назад ваш брат, занималась именно биологическими особенностями этого необыкновенного растения, но – и вы это прекрасно знали! – не способом его выращивания, адаптации или районирования применительно к нашей поволжской местности, а НАОБОРОТ… Не так ли, Аристарх Мефодьевич?
– Я ничего не знаю об опытах брата, – вяло проговорил он, чувствуя, как его внутренности непроизвольно закручиваются узлом и мешают ему дышать.
– Да, вы не были введены в штат его лаборатории. Но в силу своих способностей и призвания лет двадцать являлись помощником профессора: принимали участие в его экспериментах, ухаживали за исследуемыми им растениями, вели журналы, ставили совместно с братом опыты и даже собирались лет восемь тому назад сбежать с ним в Америку, не так ли?
Все это и многое другое о профессоре Озе Юля знала со слов одноклассницы Наташи Зимы – Кати Носовой.
– Ничего такого не было. Мой брат был дураком, дураком и помер. Если бы не его куриные мозги, мы бы сейчас жили не здесь, – он нервно обвел тонкой дрожащей рукой вокруг, – и не так… – его лапка с узловатыми пальцами брякнулась на стол, как срезанная, а маленькая птичья голова на тонкой шее мелко затряслась. Жидкие сальные волосы, облепившие череп, вызывали у всех присутствующих отвращение, а грязный воротник некогда белой сорочки и вовсе свидетельствовал о том, что Аристарх последние дни жил чуть ли не под землей, в канализации, настолько он был грязен и вонюч.
– Да, ваш брат не согласился бежать с вами в Америку. Быть может, причиной послужил его проснувшийся и так сильно раздражающий вас патриотизм, а может, просто его болезнь… Но главное, что вы никуда не поехали. В силу причин политического, я не знаю, финансового ли характера, но работы по исследованию фузариуса в институте были прекращены. Лабораторию закрыли, людей распустили…
– Свиньи! Это они, те, кто это сделал, и убили моего брата!..
– Возможно. Но мы сегодня говорим о вас. Профессор умирает, оставляя после себя журналы и кипы папок с научными разработками. Первое, что приходит вам на ум, это продать их. Вам ничего не стоит это сделать, поскольку люди, работавшие с Аркадием Мефодьевичем, у которых имелись аналогичные материалы, деградировали и отправились на помойку собирать протухшую колбасу и испорченное мясо, а то и на кладбище…
Это Наташа Зима тоже узнала от Носовой, которая в красках расписала историю одной профессорской семьи. Оставшись без средств к существованию после закрытия лаборатории Озе, бездетные муж и жена Крестьяниновы, не найдя работы и так и не дождавшись пенсии, чтобы выжить, стали собирать объедки на загородной свалке, а вскоре и умерли.
– …а оставшиеся в живых и здравомыслящие махнули на Запад и занялись новыми исследованиями…
– Как же, «новыми»! Те, что поумнее и помоложе, наверняка прихватили туда кое-какие Аркашины бумаги, – пробубнил зло Аристарх. – Разве ж теперь что узнаешь?
– Перед вами возникла проблема: кому продать этот научный материал? К кому обратиться? – между тем продолжала Юля. – Как заинтересовать этим грибком местных или московских толстосумов, которые ни черта не смыслят в биологии? Как объяснить им выгоду от приобретения рукописей и самого грибка, который спокойно плодился себе в самой дальней оранжерее, пожирая коку? Ведь что представляет собой этот грибок?
Озе сидел и тряс головой, глядя на окно, за которым проплывали блики от фар проезжающих машин. Крупные хлопья снега, касаясь стекла, медленно оплывали и сахаристыми островами сползали вниз, розоватые, подсвеченные уличным фонарем… Он молчал, вспоминая другие времена и своего брата, свои планы и надежды, которые рухнули по вине людей, сидящих вот за этим столом и ничего не смыслящих в жизни… и в смерти, которая, как и все на земле, условна.
– Ваш брат, профессор Озе, нашел разновидность грибка фузариуса, поражающего кусты коки, растения, из листьев которых получают кокаин. Фузариус паразитирует на корнях многих культурных растений и может полностью уничтожить урожай. Но самое главное заключается в том, что споры этого грибка способны годами удерживаться в почве. Именно этой проблемой и этими многолетними экспериментами и занимался ваш брат. Он хотел доказать, насколько важны эти эксперименты для всего человечества, поскольку наркотики охватили всю планету, и фузариус мог бы сгубить целые плантации коки и тем самым сильно сократить количество этого популярного наркотика… Но кокаин не выращивают в нашей стране. Кока растет в Южной Америке, стало быть, пусть они там из-за коки и переживают… Так, вероятно, решили в правительстве, и эти эксперименты были прекращены, а огромная теплица с кокой в нашем Ботаническом саду переориентирована на выращивание цветов. Единственным местом, где еще сеяли и выращивали коку, была ваша Багаевка, где и находится приусадебный участок профессора. Вам есть что добавить, «профессор»?
Озе резко вскинул голову и посмотрел на Земцову ненавидящим взглядом. Его только что назвали профессором. Правда, с опозданием на несколько десятков лет. А чем он, собственно, не профессор? Что, Аркадий был умнее его? Скорее удачливее. И язык у него был отлично подвешен. Да и внешне он выглядел, как настоящий профессор. Одна бородка да румяные щеки чего стоили! А кто виноват, что он, Аристарх, уродился таким невзрачным, да еще и заикой. Но если заикание с возрастом прошло, то мясо на тонкий и хрупкий скелет так и не наросло, да и росту не прибавилось. По его мнению, он не стал профессором исключительно в силу своего физического несовершенства. Но разве кому-то было до этого дело? И разве кто знал: чтобы выучить своего брата и кормить его, он зарабатывал деньги жестянщиком, работая до седьмого пота, выделывая из жести бидоны и канистры и продавая их на рынке. Он, такой маленький и внешне хрупкий, своими крепкими и умными руками превращал жесть в теплый воск, заставляя принимать нужные ему формы. Аркаша еще называл его руки «грабками», сильными, с мертвой хваткой… А кто помогал строить теплицы?!