Он хотел стать одновременно и писателем, и международным журналистом, кем угодно, лишь бы заполучить Тамару – высокую и золотоволосую, как прибалтка.
Однажды в середине июля поехали на дачу к любимому педагогу. Шли лесом, целовались. Тамара прислонялась спиной к соснам, испачкала смолой кофту. А потом они не выдержали напряжения чувств и желаний, легли в какую-то вмятину, устланную сосновыми иглами, похожую на осевшую могилу. Обнимались исступленно. Тамара не могла затормозить эмоции и готова была идти до конца, но Юрка так любил ее, что у него ничего не вышло. И это помнилось. А потом, в конце лета, она встретила своего Скульптора и вышла замуж очень быстро. Ее сокурсники в университете содрогнулись от предательства. Все видели, что у Юры настоящее чувство, какое выпадает человеку один раз в жизни. И оскорбились за него. И объявили бойкот. Юра ни в чем не участвовал. Он пребывал в прострации. Потом бросил ученье и уехал. Где он теперь? Он перестал тогда ее провожать. Однажды у нее поднялась температура, решила уйти домой. Подошла к нему, сказала:
– Мне плохо. Проводи меня.
Юра хотел пойти, но группа сомкнулась вокруг него молчаливым табунком. Кто-то даже взял его за рукав, дескать: не ходи, не унижайся. Он остался с группой. Неудобно было оскорбить их солидарность, которая была ему совершенно не нужна.
Тамара ждала и не понимала: почему он не движется с места. А он стоял с лицом, ослепшим от горя, и смотрел в никуда. Тамара пошла одна. Ей было действительно плохо. Земля плыла под ногами, лоб охватывало холодным обручем. И до сих пор она идет по жизни вот так, одна, шатаясь. А где-то стоит он с этим же лицом.
– Приехали, – сказал Ангел.
Тамара достала письмо, прочитала адрес. «Улица Хлебодарная, дом восемь».
На дорогу выскочили дети, с веселым гиком помчались рядом с «Джориком». Видимо, машина в их поселке появлялась нечасто, а такая – никогда. Как неведомый зверь о пяти ногах. Мутант.
Впереди всех бежала беленькая голенастая девочка с развевающимися волосами и походила на Тамару в детстве.
Из дома восемь вышла мать солдата. Она была нестарая, лет сорока пяти, но какая-то вся жесткая и жилистая, как выезженная лошадь. Чувствовалось, что на ней много возили и возят до сих пор.
– Ленчик! Ленчик же! Глянь, до Петька приихалы! – закричала она и ринулась в хату.
Тамара оглянулась на Ангела.
– Заходите, – посоветовал он.
– А вы? – спросила Тамара.
Она боялась остаться без него.
– А я на работу, – виновато улыбнулся Ангел.
– Сколько я вам должна?
– Нисколько. – Он обласкал ее лицо своими дымными глазами. – Мой бензин. Ваша красота. Всего вам доброго!
Он повернулся и пошел, не оборачиваясь, с прямой спиной. Вспомнила, как уходил Юра Харламов, когда они прощались в последний раз на трамвайной остановке. Запер в себе все чувства, цыкнул на них, и они притаились. До поры до времени. Уходил с прямой, негнущейся спиной.
– Та заходить же, боже ж мий! – Мать высунулась из избы.
Тамара, робея, ступила в дом.
Изба состояла из сеней и одной большой комнаты. Посреди комнаты стол. На столе арбузные корки, хлебные крошки. И мухи. Тамаре показалось, что в этом доме – конгресс мух. Они слетелись сюда со всего света. Никогда не видела столько мух одновременно.
Возле стены на широком диване поверх одеяла лежал Ленчик. Увидев вошедших, он поднялся, лицо его какое-то время было бессмысленным. Он не понимал, что происходит. То ли Ленчик не проспался с ночи, но тогда почему он был в брюках и лежал поверх одеяла? Может, он уже вставал, поел арбуз с хлебом и снова лег? Ленчик был здоровый, с гладким лицом, казался моложе своей жены. Видимо, она везла, а он погонял.
– До Петька приихалы! – подобострастно проговорила мать Петька. Ленчик поднялся, сделал начальственное лицо и подошел к столу.
– Значить, так… – значительно начал Ленчик. Тамара увидела, что у него разные глаза. Один – голубой. Другой – карий. Бывает у природы такая прихоть, а может, брак.
Ленчик стал рассказывать, путая русскую речь с украинской. Мать Петька засматривала ему в лицо и мелко кивала. Видимо, Ленчик считался мозговым центром семьи. И даже всего поселка. Позже выяснилось, что он сторож при складе.
А дело было так: Петько тянулся к учебе, как подсолнух к солнцу, окончил восемь классов, пошел работать в колхоз. Тамара это знала из письма. Далее, он женился на Лидке, девочке со своей улицы, с которой ходил вместе в школу. Петько перешел жить в Лидкин дом, пошел в «прыймаки». Но Ленчик приготовился активно участвовать в создании новой семьи, «думаю, сарайчик поставлю, колодец выбью». Ленчик постоянно подчеркивал свою заинтересованность в судьбе Петька. Это показалось Тамаре подозрительным.
– Вы ему отец или отчим? – спросила она.
– Неродный, – вмешалась мать. – Его отец умер, из-за коровы.
– Забодала? – поразилась Тамара.
– Та ни. Мы ее продалы, вина купылы. Два ящика. Ну, вин и вмэр.
– А-а, – поняла Тамара. – Значит, из-за вина, а не из-за коровы.
– Какая разница, – недовольно вмешался Ленчик. – Нету человека, та и всэ.
– Значит, вырыли колодец. А дальше что?
– А дальше ребенок родился. Девочка. А Лидка ему каже: «Иди домой, я тобою не нуждаюсь». Петько прыйшов до нас. А я кажу: раз есть дытына, надо жить. Вин пойшов до Лидки. А она каже: «Ты поганый, иди з глаз». Он прыйшов до нас. Так вин ходыв туда-сюда, пока не уйшов в ряды Советской армии. А дальше вы всэ знаете.
Почему Петько оказался в тюрьме, Тамара не поняла. Она собралась задать этот вопрос, но открылась дверь и вошел Ангел. Взяв стул, сел возле Тамары как ни в чем не бывало.
– А работа? – спросила Тамара.
– Я подумал: а как вы будете возвращаться, – ответил Ангел.
– А работа? – снова спросила Тамара.
Юра пожал бровями, развел руками, дескать, что поделаешь. Его лицо выражало искреннее сожаление в адрес прогулянного дня.
– Товарищу повторить? – спросил Ленчик.
– Повторить, – сказал Юра.
Ленчик повторил теми же самыми словами, с теми же паузами. Тамара поняла: он уже говорил это много раз, и выучил на память, и каждый раз одинаково высветлял свой образ неустанной заботой о пасынке. Но снова было неясно, каким образом Петько оказался в тюрьме.
– А что вы знаете о машине? – спросила Тамара.
– Та яка машина? Дэ та машина? – забеспокоилась мать. – Вин ее и не бачив в глаза. А теща каже: ты ее прогуляв. Отдай гроши за полмашины. А дэ гроши? Ну, вин ее погоняв.
– Топором? – спросила Тамара.
– Та вы идить, побачьте. Вона здорова, як лошадяра…
– А где она живет?
В избу вошла девочка, та самая, что бежала за машиной. Прижалась к Ленчику.
– А я их бачила, – сказала она.
Тамара поняла, что девочка – дочка Ленчика.
– Проводи до Лидки, – попросила мать. – Вона вам покаже.
Девочка покраснела от радости и пошла из избы. Тамара и Юра вышли следом.
– Ничего не поняла, – созналась Тамара.
– А чего тут не понимать? – удивился Юра. – Он никому не был нужен.
– Вы Петька повэрнэтэ до дому? – спросила девочка.
– А он тебе кто?
– Вин мий брат.
– Ты по нему скучаешь?
– Вин зи мною балакал.
– Разговаривал, – перевел Юра и пошел к машине, ступая пружинисто, как баскетболист. В его походке была уверенность молодости и жизни, и показалось, что все как-то обойдется и в Тамариной жизни, и в жизни Петька.
Тамара была благодарна Юре за то, что он ее сопровождает. Как бы защищает. Отгораживает собой ото всего трамвая. Чувство, что тебя отгораживают, было забытым. Скульптор по сути являлся вторым сыном, притом – трудным и больным. И мать последнее время все забывала, впадала в детство. Так что получалось, она – одна с тремя детьми. А тут – кто-то идет впереди, открывает перед ней дверцу машины, переводит незнакомые слова. Тамара будто провалилась в свою молодость, когда не было невроза, а только бездна энергии, легкое тело и ожидание счастья каждую минуту.
Жену Петька звали Лидия. У нее были глазки маленькие и черные, как арбузные семечки. Фигура походила на цифру восемь: один кружок на другом. Нижний побольше.
Лидия стояла возле дома, подозрительно смотрела на приближающуюся машину.
Девочка первая выскочила из «Джорика».
– Ага, Лидка, – закричала она. – Будэшь знаты, як ты мэнэ гнала?
– Колы це я тэбэ гнала? – искренне удивилась Лидка.
– Ага, я до тэбэ прыйшла з Тонечкою погулять, а ты мэнэ: иди к бису.
– Колы це я тэбэ гнала? – удивилась Лидка.
Девочка считала Лидку врагом, и ей казалось, что она привезла на ее голову справедливое возмездие. Петька отпустят, а Лидку посадят. И девочка торопилась свести личные счеты.
– Я из газеты. – Тамара достала удостоверение.
Она достала просто так, для проформы. Ей всегда верили на слово. Но Лидка протянула руку, взяла документ и внимательно изучила, сверяя лицо с фотографией. Как на таможне. Удостоверившись, что документ не фальшивый, сухо пригласила:
– Проходыть в хату.
В хате было чисто, в тюлевых занавесочках, вышитых подушках. Видимо, Лидка была неплохой хозяйкой.
За столом сидела девочка лег пяти, дочка Петька. Раскрашивала картинки цветными карандашами. На вошедших она посмотрела без интереса.
– Идить у двир! – велела Лидка девочкам.
Старшая сгребла маленькую на руки и понесла из избы.
Маленькая закрутилась в ее руках, как таракашка.
– Ты мэнэ повинна слухаты, я тоби титка.
Тамара поняла, что девочки состоят в родстве: племянница и тетка. Притом тетка старше племянницы года на три.
Лидка дала Тамаре и Юре стулья, а сама осталась стоять, как бы намекая, что разговор должен быть коротким. Она не намерена рассусоливать. Лидка была необаятельная и не хотела нравиться. Может быть, ей неприятно было внедрение посторонних людей в дом и в душу.
– Простите, – виновато начала Тамара. – Вы не могли бы рассказать, как все получилось?
– Що всэ? – уточнила Лидка.
– Почему вашего мужа посадили в тюрьму?
– Нэ я ж його посадыла. Суд.
– Я понимаю. Но вот… в день преступления, как это все было?
– Ну, мы сталы вэчором тэлэвызор дывытися, «Чотыры танкиста и собака». Прыйшов Славик, прынис пляшку.
– Пляшка – это что? – Тамара обернулась на Юру.
– Це бутылка, – ответила Лидия. – Петько говорыть: «Дай закусыты». А я кажу: «У мэнэ нэ идальня». Ну, они выпилы. Потом Славик каже: «Я у вас ночуваты останусь». Я ему: «У мэнэ не готель». Тоди вины пишлы з дому. Потим Петько вернувся и маты порубав.
– Топором? – спросил Юра.
– Ну да, секирою.
В это время во дворе завизжали дети, что-то не поладили. Залаяла собака. Послышался зычный окрик, перекрывающий детские голоса и собачий лай. В хату решительно вошла Лидкина мать – могучая старуха, широкая, как шкаф.
– С газеты, – сухо объяснила ей Лидка.
Мать тут же склонила голову к плечу, остановив на лице благостное выражение.
– Хрыстыною мэнэ зваты, – пропела она на одной ноте, как на клиросе.
– Простите, это вас зять ударил топором? – удивился Юра.
– А я ничого нэ помятаю, – речитативом проговорила Христина. – Вин мэнэ вдарыв, я ничого нэ помятаю.
Христина уставилась в никуда, всем своим видом изображая жертву, у которой отшибло память. Но Тамара поймала ее птичий, остренький, все секущий глаз. При определенных условиях из нее бы получилась неплохая характерная актриса. Тамара хотела задать ей еще несколько вопросов, но поняла, что это бесполезно. Христина не собиралась выходить из образа.
Тамара обернулась к Лидии.
– Вот тут в письме сказано, что вы хотели отравить мужа, но он отдал пищу собаке и собака отравилась.
– А дэ та собака? – спросила Лидка и с неподдельным удивлением посмотрела на Тамару.
– Я не знаю, – сказала Тамара. – Я у вас спрашиваю.
– А дэ та собака? – снова спросила Лидка с той же интонацией.
Было ясно, что в этом доме больше ничего не добьешься.
Тамара поднялась.
– А какую роль сыграла машина? – спросил Юра. Его как автомобилиста больше всего волновала машина. – Он ее выиграл?
– Ну а як же. У газети писалы. Газеты ж не брешуть. Це ж пресса.
– Продав та прогуляв, – отозвалась Христина. Видимо, не могла смолчать. Это была ее болевая точка.
– Вы хотите, чтобы его выпустили? – спросила Тамара.
Женщины промолчали. Они боялись: если Петька выпустят, он вернется и «дорубает» их обеих.
– Нэ знаю, – сказала Лидка. – Як суд порешит, хай так и будэ.
Председатель колхоза оказался на месте. Он удивился, что журналистка приехала из самой Москвы по такому пустому и ясному делу.
– Как вы считаете, его правильно осудили? – спросила Тамара.
– Абсолютно правильно. – Председатель говорил по-русски. – Его жена абсолютно довела до такого состояния, но страна у нас большая. Поезжай в любой конец и спокойно трудись. А если каждый начнет хвататься за топор, так это ж топоров не хватит.
– А что за история с машиной? – спросил Юра.
– Та он ее не выигрывал. В часть к ним пришел корреспондент, спросил: какие новости в боевой и политической подготовке? Петько возьми да и скажи, что он выиграл «москвич». А сам ни боже мой.
– Наврал? – удивился Юра.
– Ну да.
– Зачем?
– Дурак, – сказал председатель. – Теперь за дурость свою сидит.
– А корреспондент не перепроверил? – удивилась Тамара.
– Он не подумал, что Петько брешет. Хиба ж такое брешут? Вин поверив, та и всэ.
– А откуда вы знаете?
– Так суд же был выездной. Показательный. Весь поселок присутствовал, и корреспондент тот был. Как свидетель.
– Петько хороший был работник? – спросила Тамара.
– Сначала, как пришел из армии, то хорошо работал. А потом опустился, бриться перестал, спал в хлеву вместе со скотом. Я его спрашую: что с тобой? А он мне: не могу так больше жить. Помогите. Я вызвал их з Лидкою вместе, говорю: вы оба молодые, не поганые, чего вам не жить? А она: буду с ним жить, если отдаст деньги за полмашины, которые он прогулял. Я тоди ее выгнал, а ему говорю: ты мне за свою жену больше не разговаривай, а то обматерю. Та шо мы за них гутарим? Пойдемте, я покажу вам, яки у нас парники, яки у нас доярки. А який Вадим…
– Вадим – это кто? – спросила Тамара.
– Бык. Такого и в Испании немае. Его б в корриду, он бы всех тореадоров к такой матери пораскидал.
– В другой раз, – улыбнулась Тамара. – Нам еще надо в городской суд успеть. Дело просмотреть.
– Зачем? – удивился председатель. – Все ж ясно.
– Мы должны отреагировать на письмо, – объяснила Тамара.
– А кто писал?
– Петько.
– Надо ж, всю Москву взбулгачил. Сел за свою дурость и сиди. И не отрывай людей от дела.
Во дворе правления колхоза околачивался мужик – правдолюбец. Или просто сплетник. Или то и другое, потому что бывает трудно провести грань между правдой и сплетней. Несмотря на жару, он был одет в черные суконные штаны и пиджак.
Сплетник подошел к Тамаре и, тыча ей в бок прямыми жесткими пальцами, торопясь, будто боялся, что его не дослушают, сообщил, что Лидка курва и Петька она не любила. Это знает весь поселок. Она вышла за Петька замуж назло Ваську, с которым гуляла «з самых лет».
– А самые – это сколько? – спросила Тамара.
Мужик не ответил. Он торопился довести мысль до конца. Видимо, привык, что его не дослушивают, и приспособился не останавливаться.
Васько обещал жениться на Лидке, но передумал и уехал в город. В городе девушки с завивкой и маникюром. Что ему Лидка. Тогда Лидка вышла за Петька. Назло Ваську, который оказался не человек, а «пройдысвит». Однако после свадьбы Васько снова возник. Старая любовь не ржавела. Петько ушел в армию и там ввел корреспондента в «оману».
– В заблуждение, – перевел Юра.
– Зачем? – спросила Тамара.
Сплетник торопливо объяснил, что Самусенки, то есть Лидка и теща, жадные до того, что за копейку зайца догонят. А тут целый «автомобиль». Петько рассчитывал купить Лидкину любовь. Петько с машиной – это уже совсем другое дело, чем один Петько. Когда же он вернулся без «автомобиля», теща спросила: «Зятю, а дэ ж твоя машина?» Они уже привыкли к своей мечте, а Петько их будто бы обокрал. Они его затравили, и Петько тещу порубал. Васько испугался и исчез. А сейчас, когда Петька посадили за решетку, он у Лидки живет. Стационарно.
– А сейчас он где? – удивилась Тамара.
– Та е, е… Петьку трэба було б его порубаты, а нэ тэщу. Що тэща? Вот и маешь… тэща жива-здорова, Лидка з Васьком, а Петько в тюрьми.
– Вам его жалко? – спросила Тамара.
– А як же! Одиннадцать самых кращих рокив собаци под хвист. З-за цией курвы, господи прости…
К сплетнику подошла женщина в ситцевом сарафане, взяла его за шиворот и повела, как подростка. Он послушно заперебирал ногами. Видимо, эта коллизия была для него привычной.
Тамара догадалась, что, помимо восстановления истины, правдолюбец хотел немножко заработать. Но у него не получилось.
В Днепропетровск возвращались молча. Тамара устала. Хотелось есть. Юра задумчиво смотрел вперед. Они окунулись в чужую беду, и она, казалось, пристала к их коже, одежде. Невозможно было стряхнуть. В общем, картина выстраивалась: Васько, как поняла Тамара, был «пройдысвит», а по-русски – прохвост. Он пользовался оголтелой любовью соседской девочки, которая любила его с шестнадцати, а то и с пятнадцати лет. Но рассчитывал жениться на дочери Онассиса. В конце концов удалось же русскому парню жениться на молодой миллионерше, а он чем хуже. Но с миллионершами в Днепропетровске не густо, Васько вернулся в поселок. А возможно, старая любовь не ржавела, как сказал правдолюбец. Лидка попала в колесо. Она хотела выскочить из колеса, выбросив Петька. Но Петька не так легко оказалось выбросить. Он выложил на стол свои козыри: машина. Он ее сам выдумал. Но из неправды получается еще одна неправда. Петько тоже оказался в колесе и попытался выскочить из него, разрубив топором. И выскочил в тюрьму.