Усилиями ОГПУ, которые внимательно направлял Сталин, были подготовлены материалы о существовании сети связанных между собой антисоветских организаций во многих государственных учреждениях. Вымышленная «трудовая крестьянская партия» (ТКП) якобы готовила свой приход к власти при помощи восстания. Кондратьева и его сторонников следователи ОГПУ обвиняли в связях с белоэмигрантскими группировками на Западе, а также с «контрреволюционной организацией» Суханова, Громана и других бывших меньшевиков — ей придумали название «союзное бюро меньшевиков». ТКП состояло якобы также в «информационно-контактной связи» с неким инженерно-промышленным центром — «промпартией» под руководством профессора Л. К. Рамзина. Помимо показаний о подготовке свержения советского правительства, связях с зарубежными антисоветскими организациями и спецслужбами у арестованных «вредителей» выбивали свидетельства о контактах с «правыми» и другими членами руководства страны, о желании «вредителей» включить лидеров «правых» в состав своих «правительств» после переворота и т. п. Такие обвинения были важной частью политической игры, которую вел в этот период Сталин для укрепления своей личной власти.
По поручению Сталина 10 августа Политбюро приняло решение о рассылке показаний арестованных по делу «трудовой крестьянской партии» всем членам ЦК и ЦКК, а также «руководящим кадрам хозяйственников»[100]. Однако «показания» профессора Макарова, в которых шла речь о том, что наряду с Сокольниковым, Рыковым и др., «вредители» намеревались включить в «коалиционное правительство» также Калинина, Молотов, руководивший делами в ЦК во время отпуска Сталина, рассылать не решился. 11 августа он послал по этому поводу объяснения Сталину, находившемуся в отпуске на юге. Молотов писал, что Макаров «пачкает» Калинина «намеренно»[101]. Однако Сталин был непреклонен. Он потребовал разослать все «показания». «Что Калинин грешен, в этом не может быть сомнения. Все, что сообщено о Калинине в показаниях — сущая правда. Обо всем этом надо обязательно осведомить ЦК, чтобы Калинину впредь не повадно было путаться с пройдохами», — писал Сталин Молотову[102]. 2 сентября 1930 г. в очередном письме Молотову Сталин вновь утверждал, что «вредителям» из группы Громана-Кондратьева «бесспорно» помогал Рыков, а Калинин также оказался впутан в это дело через своих сотрудников[103]. В результате сталинских требований 6 сентября 1930 г. Политбюро приняло решение разослать дополнительные показания Кондратьева, Громана, Суханова и других[104].
Рассылка «показаний» была действенным орудием манипуляций членами Политбюро. Припугнув Калинина, Сталин посылал очевидный сигнал и другим своим соратникам. Однако главной целью проводимой акции были «правые», в данном случае Рыков. Оборотной стороной массового недовольства правительством было неизбежное повышение популярности лидеров «правого уклона», предупреждавших о тяжелых последствиях скачков. Поэтому версия о моральной ответственности «правых» за «вредительство» вскоре показалась Сталину недостаточной. В ОГПУ начали разрабатывать другой «след» — о прямой причастности партийных оппозиционеров к деятельности «подпольных партий» и их «террористическим планам».
У нескольких арестованных преподавателей Военной академии были получены показания о подготовке «военного заговора», во главе которого якобы стоял командующий войсками Ленинградского военного округа, ранее начальник штаба Красной армии М. Н. Тухачевский, связанный с «правыми» в партии. Заговорщики, утверждало ОГПУ, готовились к захвату власти и убийству Сталина. 10 сентября 1930 г. Сталин получил все эти материалы от Менжинского. При этом Менжинский писал: «[…] Арестовывать участников группировки поодиночке — рискованно. Выходов может быть два: или немедленно арестовать наиболее активных участников группировки, или дождаться вашего приезда, принимая пока агентурные меры, чтобы не быть застигнутым врасплох. Считаю нужным отметить, что сейчас все повстанческие группировки созревают очень быстро, и последнее решение представляет известный риск»[105].
Однако Сталин явно не испугался предостережений руководителя ОГПУ Две недели спустя, 24 сентября, Сталин писал Орджоникидзе: «Прочти-ка поскорее показания Какурина-Троицкого (арестованные преподаватели военной академии. — О. X.) и подумай о мерах ликвидации этого неприятного дела. Материал этот, как видишь, сугубо секретный: о нем знает Молотов, я, а теперь будешь знать и ты. Не знаю, известно ли Климу об этом. Стало быть, Тух[ачев]ский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже антисоветскими элементами из рядов правых. Так выходит по материалам. Возможно ли это? Конечно, возможно, раз оно не исключено. Видимо, правые готовы идти даже на военную диктатуру, лишь бы избавиться от ЦК, от колхозов и совхозов, от большевистских темпов развития индустрии […] Кондратьевско-сухановско-бу-харинская партия, — таков баланс. Ну и дела […] Покончить с этим делом обычным порядком (немедленный арест и пр.) нельзя. Нужно хорошенько обдумать это дело. Лучше было бы отложить решение вопроса, поставленного в записке Менжинского, до середины октября, когда мы все будем в сборе. Поговори обо всем этом с Молотовым, когда будешь в Москве»[106].
Письмо Сталина показывало, что он хорошо понимал истинную цену этой очередной фальшивки ОГПУ, состряпанной, скорее всего, по наводкам самого Сталина. Иначе трудно объяснить благодушную готовность «отложить решение вопроса» еще на несколько недель, оставить «заговорщиков» на свободе, несмотря на сигналы Менжинского об опасности. Скорее всего, Сталин и не собирался арестовывать армейских генералов. Как и в случае с Калининым, по отношению к военным это была «профилактическая» акция. Кроме того, Сталину гораздо важнее было вновь скомпрометировать «правых». Последующие события подтвердили это. Вернувшись из отпуска в Москву, Сталин вместе с Орджоникидзе и Ворошиловым, видимо, где-то в середине октября, провели очную ставку Тухачевского с Ка-куриным и Троицким. Тухачевский был признан невиновным[107].
Однако забросив (несомненно, по приказу Сталина) разработку «заговора военных», в ОГПУ продолжали фабрикацию «дел» о «террористических организациях» и их связях с «правыми коммунистами». Соответственно, на руководителей «правых», прежде всего на Бухарина, возлагалась моральная ответственность за поощрение «терроризма», подготовку заговоров с целью физического устранения Сталина. Вернувшись в Москву, Сталин заявил об этом по телефону Бухарину. О том, как это произошло, сообщил сам Сталин несколько месяцев спустя на объединенном заседании Политбюро и Президиума ЦКК 4 ноября 1930 г.: «14 октября с.г. т. Бухарин позвонил мне в кабинет, где сидели в то время тт. Куйбышев и Молотов. Тов. Бухарин потребовал, чтобы я поговорил с ним по душам по некоторым “важным”, по его мнению, вопросам. Я ему ответил, что мне не о чем говорить с ним по душам. Я ему сказал, что странно было бы говорить с ним по душам, в то время как он, т. Бухарин, своей необузданной личной агитацией против Сталина культивирует террористов среди правых уклонистов. Я сослался при этом на террористическую группу Смирнова-Орлова (правые уклонисты), связанную непосредственно с Углановым, а значит и с Бухариным»[108]. Бухарин 14 октября 1930 г. ответил на эти обвинения эмоциональным письмом: «Коба. Я после разговора по телефону ушел тотчас же со службы в состоянии отчаяния. Не потому, что ты меня “напугал” — ты меня не напугаешь и не запугаешь. А потому, что те чудовищные обвинения, которые ты мне бросил, ясно указывают на существование какой-то дьявольской, гнусной и низкой провокации, которой ты веришь, на которой строишь свою политику и которая до добра не доведет, хотя бы ты и уничтожил меня физически так же успешно, как ты уничтожаешь меня политически»[109]. Бухарин требовал личной встречи и объяснений со Сталиным. Сталин заявлял, что готов только к официальным объяснениям на Политбюро.
20 октября конфликт между Сталиным и Бухариным обсуждался на закрытом заседании Политбюро. Политбюро, как и следовало ожидать, поддержало Сталина, приняв решение: «Считать правильным отказ т. Сталина от личного разговора “по душам” с т. Бухариным. Предложить т. Бухарину все интересующие его вопросы поставить перед ЦК»[110]. Однако победа Сталина была омрачена активным поведением Бухарина, который обвинял Сталина в нарушении заключенного между ними перемирия и в конце концов демонстративно покинул заседание. Именно об этом сообщил своим сторонникам С. И. Сырцов, благодаря чему информация о заседании сохранилась в материалах следствия по делу Сырцова-Ломинадзе. Как писал в своем заявлении арестованный по этому делу А. Гальперин, «тов. Сырцов рассказал, что на Политбюро 20 октября обсуждалось письмо Бухарина тов. Сталину, что в этом письме Бухарин пишет, что признает свои ошибки и спрашивает, “что от него еще хотят” Потом рассказал о том, что тов. Сталин отказался принять тов. Бухарина для личных переговоров и что ПБ одобрило ответ тов. Сталина т. Бухарину. Указывая на значение, которое тов. Сталин придавал этому письму тов. Бухарина, тов. Сырцов сказал, что при обсуждении этого вопроса тов. Сталин предложил завесить окна»[111]. В доносе Б. Резникова, который положил начало делу Сырцова-Ломинадзе, этот эпизод описывался так: Сырцов «сообщил самым подробным образом, что было и о чем говорилось на П.Б. Он говорилось так подробно, что счел необходимым сообщить даже такую подробность: “Сталин велел закрыть окна, хотя дело было на пятом этаже” Он сказал, что во время второго выступления т. Сталина Бухарин ушел, не дождавшись конца. После этого Сталин прекратил свою речь, заявив: “Я хотел его поругать, но раз он ушел, то не о чем говорить” […] Сырцов сказал, что письмо (Бухарина. — О. X.) написано от руки, и Сталин читал его никому не отдавая»[112].
Вопрос о Бухарине на заседании 20 октября рассматривался в связке с сообщением руководителей ОГПУ (Агранова, Менжинского, Ягоды) о показаниях «вредителей». Политбюро приняло по этому поводу следующее решение:
«а) Сообщение ОГПУ о последних показаниях членов ЦК промпартии о террористической деятельности принять к сведению и предложить продолжить дальнейшее расследование.
б) Предложить ОГПУ вопросы о необходимых арестах согласовывать с Секретариатом ЦК. Диверсантские группы арестовывать немедленно.
в) Обязать т. Сталина немедленно прекратить хождение по городу пешком.
г) Признать необходимым в кратчайший срок перевести секретный отдел ЦК со Старой площади в Кремль.
д) Поручить т. Ворошилову ускорить дальнейшую очистку Кремля от ряда живущих там не вполне надежных жильцов»[113].
Делом «промпартии», которое упоминалось в постановлении Политбюро от 20 октября, Сталин занимался лично. В связи с подготовкой этого дела сохранился уникальный документ, свидетельствующий как о роли Сталина в фабрикации обвинений, так и о механизмах его взаимодействия с руководством ОГПУ. В ответ на записку Менжинского от 2 октября Сталин направил ему подробные указания о том, в каком направлении следует вести допросы арестованных по делу «промпартии», каких именно арестованных и какие конкретно «показания» от них получить[114]. Именно на основании сценария, изложенного Сталиным в этом письме, центральным пунктом обвинений на открытом процессе по делу «промпартии» в конце ноября — декабре 1930 г. было положение о подготовке интервенции против СССР силами остатков белых армий и внутренних «антисоветских организаций» при поддержке Франции, Польши, Румынии и прибалтийских государств. Подсудимые «признавались» именно в том (и теми словами), в чем требовал их «признания» Сталин в письме Менжинскому.
По решению Политбюро для руководства процессом была создана комиссия, в которую вошел Сталин. По предложению комиссии Политбюро постановило разослать на места директиву о «разъяснительной работе» и о проведении в первый день процесса массовых демонстраций под лозунгами «мобилизации масс против военной интервенции и укрепления обороноспособности»[115]
Безусловные документальные доказательства как фабрикации дела «промпартии», так и личного участия Сталина в подготовке сценария этого дела являются исключением только в некоторой степени. Хотя другие столь откровенные письменные указания Сталина чекистам пока неизвестны, многочисленные документы доказывают, что Сталин и до дела «промпартии», и после него являлся инициатором различных карательных кампаний и арестов отдельных лиц. Во многих случаях Сталин определял направление фабрикации дел, вплоть до конкретных сценариев для следователей. Фабрикация дел о «террористических организациях» и причастности к ним партийных оппозиционеров в 1930 г. была своеобразной репетицией политических процессов 1935–1938 гг., во время которых политические оппоненты Сталина были сначала посажены в тюрьму, а затем расстреляны. В 1930 г. все закончилось «мирно». Бухарин в ноябре 1930 г. опубликовал в «Правде» заявление, в котором признал правильность решений XVI съезда ВКП(б), осудил всякую фракционную работу и попытки скрытой борьбы с партийным руководством (читай — Сталиным). Сталин пока не хотел и не мог идти на более решительные меры. Все провокации этого периода преследовали сравнительно скромные цели: создать условия для окончательного подавления оппозиции, запугать всех недовольных и колеблющихся. Очередным шагом на этом пути было показательная расправа над группой партийных функционеров во главе с С. И. Сырцовым и B. В. Ломинадзе.
Дело Сырцова-Ломинадзе
Дело Сырцова и Ломинадзе было отражением важной тенденции, усиливавшейся в партии по мере явного провала сталинских авантюристических планов. Недовольство Сталиным начало распространяться и среди части тех партийных функционеров, которые ранее поддерживали его в борьбе с «правыми». Осознавая трагизм положения в деревне и несостоятельность индустриального скачка, они искали некий средний путь между политически дискредитированными «правыми» и все более радикальным Сталиным. Эволюция взглядов C. И. Сырцова может служить примером таких поисков[116].
Сырцов был моложе многих советских лидеров (родился в 1893 г.) и, соответственно, позже их (только в 1913 г.) вступил в партию. Но произошло это при условиях, которые в дальнейшем предопределили благоприятный поворот в судьбе Сырцова — первыми его шагами в партии руководил Молотов. Так же, как и многие другие советские лидеры, Сырцов был недоучившимся студентом, поменяв скамью Петербургского политехнического института на скамью подсудимого и ссылку в Сибирь. В годы Гражданской войны воевал на юге, где познакомился с некоторыми из будущих соратников Сталина (например, с Орджоникидзе). В 1921 г. попал в аппарат ЦК на должность заведующего отделом. В 1926 г. был направлен секретарем в Сибирский краевой комитет ВКП(б). В начале 1928 г. в его судьбе произошел случай, о котором мог мечтать любой партийный функционер — в Сибирь с известной миссией организации чрезвычайных хлебозаготовок прибыл сам Сталин. Акция, не в последнюю очередь благодаря Сырцову, прошла успешно. Сразу же после решающей победы над группой Бухарина, в мае 1929 г., Сталин провел назначение 36-летнего Сырцова на пост председателя Совнаркома РСФСР, который до него занимал по совместительству Рыков. В июне 1929 г. Сырцова ввели кандидатом в члены Политбюро[117]. Однако молодой выдвиженец не оправдал надежд вождя, оказался строптивым и слишком самостоятельным и к тому же в ряде случаев солидаризировался со своим непосредственным начальником по правительственной линии Рыковым.
Судя по некоторым документам, Сырцов еще до назначения на пост председателя СНК РСФСР поддерживал с Рыковым достаточно близкие контакты. В 1927 г. в высших партийных кругах циркулировали слухи, что Сырцов на пленуме ЦК собирается поддерживать кандидатуру Рыкова в генеральные секретари ЦК ВКП(б). Сырцову пришлось по этому поводу писать опровержения на имя Орджоникидзе и Молотова[118]. Несмотря на этот инцидент, Сырцов продолжал доверительную переписку с Рыковым и позже демонстрировал ему поддержку даже тогда, когда «правые» явно терпели политическое поражение в борьбе со Сталиным. Так, 18 февраля 1929 г. Сырцов писал Рыкову: «Организация с тревогой прислушивается к сообщениям, идущим из Москвы. Большое удовлетворение у публики вызывает сообщение, что ты не присоединился к отставке Бухарина-Томского[119] […] Видимо, у вас в Москве заварилась большая каша. Боимся, что [это] сорвет работу и поднимет активность мужика […] Очень хотелось бы, чтобы вся эта история не кончилась политическим ущербом для тебя лично»[120].
Пока не совсем понятно, почему, несмотря на подобные отношения между Рыковым и Сырцовым, Сталин решил назначить последнего на ответственный пост в Москву и ввести в Политбюро. Возможно, Сталин не был достаточно осведомлен об их контактах. Возможно, выдвигая нейтрального по отношению к Рыкову Сырцова, Сталин демонстрировал свою непредвзятость, но надеялся, что благодарный Сырцов полностью перейдет на сторону сталинской группы. Возможно, что значительную роль в этом назначении сыграли тесные связи Сырцова с Молотовым и Орджоникидзе.
После переезда Сырцова на новую должность в Москву неизбежными стали его постоянные служебные контакты с Рыковым. Как председатель СНК РСФСР Сырцов принимал участие в работе различных органов правительства СССР, в частности входил в регулярно заседавшее под руководством Рыкова совещание председателя СНК СССР с его заместителями. Неоднократно Сырцову приходилось решать многие вопросы во взаимодействии с союзным Совнаркомом. Под воздействием нараставших проблем Сырцов все больше склонялся к тем оценкам положения в стране, которые давали «правые». Причем, разочарованный сталинской политикой, он осторожно, но публично высказывал некоторые из своих опасений. В начале 1930 г. Сырцов выпустил большим тиражом достаточно критическую брошюру «О наших успехах, недостатках и задачах». В июле 1930 г. на XVI съезде партии он говорил не только о победах, но и проблемах. Рыков, судя по всему, чувствовал настроения Сырцова и относился к нему с особым расположением. В письме с юга 7 сентября 1930 г. Сталин предупреждал Молотова: Рыков «заигрывает» с Сырцовым[121].
Через несколько дней после этого предупреждения стало очевидно, что Рыкова и Сырцова связывает чуть ли не общая политическая позиция. Скандал произошел на заседании Политбюро 16 сентября 1930 г. при рассмотрении кредитного плана, и уже на следующий день, 17 сентября, был подробно описан Молотовым в письме Сталину, который находился на юге. В ответ на критику в свой адрес Рыков поставил вопрос о нарастании инфляции, о наличии несбалансированного платежного спроса в деревне на огромную сумму — 4 млрд руб. В связи с этим он выдвинул предложения о продаже по повышенным ценам ряда дефицитных товаров, в частности сахара, как средство смягчения финансового кризиса. Он заявил также, что Политбюро не уделяет должного внимания хозяйственным трудностям. К Рыкову, как сообщал Молотов Сталину, «присоединился Сырцов, с совершенно паническими правооппортунистическими заявлениями насчет того, что нельзя решить создавшихся трудных вопросов в хозяйстве мерами ГПУ, что “нужны радикальные меры”, что об этих последних сейчас трудно говорить “ввиду отсутствия руководителя партии” (т. е. Сталина. — О. X.) и т. п.»[122].