На аудиенцию к Склянскому я пошел вместе с женой. Не оставлять же ее здесь одну совершенно беззащитную и беспомощную в незнакомом и чужом для нее времени.
Кабинет начальника жандармского управления был большим с огромным дубовым письменным столом и огромным портретом самодержца Российского за спиной. От этого хозяин кабинета казался маленьким и щупленьким, хотя роста и комплекции был примерно моей. Да мы тоже в этом огромном кабинете не чувствовали себя уютно.
– Отец Петр, – сказал подполковник Отдельного корпуса жандармов, – а ведь я приглашал только одного вас. А даму я не приглашал.
– А это не дама, господин начальник отделения, – сказал я, – жена моя, матушка Дарья и она должна знать, что супруг ее человек чистый во всех отношениях. Так что, не стесняйтесь, если есть что на меня, то будьте так любезны…
Как бы ни лили грязь на жандармов того времени, но нашим жандармам не помешало бы что-то взять от людей того времени, которые при всех особенностях их службы оставались людьми чести, а оборотни в их составе исчислялись единицами и изгонялись из службы самым беспощадным образом, после чего их долго в обществе не принимали. Как можно относиться к человеку, которого из жандармского управления изгнали? Это не тот человек, который пострадал из-за дуэли или по несчастной любви.
– Так вот, отец Петр, – начал подполковник Склянский, – поступил на вас донос, что вы занимаетесь незаконной предпринимательской деятельностью, не платите налогов и собираете деньги на вооружение боевых ячеек социал-демократической партии. Что скажете, святой отец? Ведь врачевание ваше можно отнести к незаконной предпринимательской деятельности. Патента у вас нет. За визиты вы плату берете, а налогов не платите.
– Чем платить налоги, ваше высокоблагородие, – спросил я его, – морковкой и яйцами, молоком и сметаной? Так в банке их не примут и квитанцию не выдадут, что в качестве налогов принято пять с половиной морковок, десять яиц целых и пять битых. А вот, что касается «Манифеста Коммунистической партии» господ Маркса и Энгельса, то это посерьезнее будет. Чувствуется, что на участке вашем социал-демократы гнездо свили, раз доносчики анонимные об этом в своих доносах пишут. И письмо-то женским почерком исполнено, с завитушечками? Никак кто-то из курсисток, а они в курсе, что делается в студенческой среде и среди мастеровых. Вот тут-то и нужно контролировать все химические кружки, стрелковые секции, магазины по продаже химических материалов и ружейные лавки. Революцию будут делать господа дворяне и недоучившиеся студенты, которые потом станут министрами и маршалами революции. Вот, ваше высокоблагородие, здесь и нужно сосредотачивать все усилия закона, отбросив всякую демократию в отношении тех, кто хочет уничтожить государство Российское.
Подполковник встал, заложил руки за спину и стал мерить шагами свой огромный кабинет. Наконец, он остановился напротив моей жены и сказал:
– Сударыня, уговорите вашего супруга пойти на работу в корпус жандармов. Нам такие люди нужны позарез. Я даю слово, что по сану его и чин будет соответствующий, штаб-ротмистр Петр Распутин. Звучит! Сударыня, только на вас и уповаю.
Моя Дарья как будто все время прожила здесь:
– Спасибо, господин подполковник за столь лестное предложение, но нам его нужно обдумать, а потом отец Петр даст свой ответ. Правильно, милый? – обратилась она ко мне.
Я кивнул головой.
Вот так закончилась моя встреча с правоохранительными органами Российской империи. Хотя, кажется, закончилась не совсем.
– Господин подполковник, – спросила Дарья, – извините за нескромность, но вы прихрамываете из-за травмы ноги?
– Пустяки, сударыня, – бодро ответил подполковник, – пройдет, что-то в боку колет.
Жена внимательно опросила подполковника о симптомах и как врач сделала заключение. У подполковника аппендицит и он подлежит немедленной госпитализации. Был вызван военный врач из медицинского управления генерал-губернатора Степного края, который подтвердил диагноз, поставленный моей супругой.
У врачей оказалось много тем для общих разговоров, и моя жена напросилась ассистировать при операции господина Склянского. Оперировал находившийся здесь с оказией профессор медицинского факультета Казанского университета.
После операции профессор вышел и сказал мне:
– Отец Петр, ваша дражайшая супруга меня удивили несказанно. Я даже не могу понять, чья медицинская школа в ней превалирует, но это и наша школа, и не наша школа, даже мне, старику, не зазорно у нее поучиться. Весьма польщен знакомством с таким талантливым медиком.
– А что, господин профессор, говорят, в Казани все так же правят местные ханы? – спросил я.
– Что вы, что вы, – замахал на меня руками профессор, – удивляюсь я вам, отец Петр, иногда вы так современны в суждениях, что просто диву даешься вашей прозорливости в политических и научных вопросах, а иногда мыслите так, как будто только что вышли из леса от вашего учителя-отшельника. Когда последний Казанский хан Ядыгар-Мухаммед хан был крещен под именем Симеона, Казанское царство стало одной из жемчужин Российский империи. Герб царства входит в Российский герб, и Казанская губерния стала равной среди равных под рукой государя нашего. Татары и русские одинаковые граждане наши и разве что только количество мечетей выделяет Казань из других российских городов. С 1552 года это часть России. Нет, батенька, никогда не будет, чтобы ханы вернулись на казанский престол и требовали отделения от России, перейдя на татарский язык и ущемляя во всем русских. Ни Тифлисская, ни Бакинская губернии никогда не отделятся от России. Даже чеченцы в Грозненской губернии являются добросовестными подданными русского царя. Если государь наш, прости господи, лишится разума и скажет всем губерниям, чтобы они были суверенными от России настолько, насколько они захотят, то врачебный консилиум может потребовать отречения такого царя от престола и народ российский поддержит требование врачей.
Я смотрел на него и думал, насколько же легковерна и идеалистична наша интеллигенция. Она еще будет участвовать во всех революциях. Будет радоваться, и глотать воздух «свободы». Будет недоумевать, когда те, кого она вела на баррикады, будут расстреливать ее. Будет молчать, когда на смену культуре придет пролеткульт, не понимая, что интеллигенция уже закончилась и никогда больше не возобновится, несмотря на полученные высшие образования и ученые степени. Интеллигентность – это не деньги и не положение в обществе, интеллигентность – это состояние души, человеческий геном, если хотите, который не восстановить с помощью генной инженерии.
Глава 36
Мы хорошо жили в прошлом веке. Жена консультировала в городской больнице и вела прием больных на дому. Я готовился к путешествию в каменный век, определяя точку, с которой я ушел в вечность с банкой краски на шее. Уходить сюда пришлось второпях, и я как-то не догадался оставить какую-то заметку на земле, где мы очутились с женой в 1904 году. Я нанял извозчика и ездил с ним по дорогам вне городской черты.
– Чего ты вымеряешь, – говорил я себе, – сто метров сюда, сто метров туда, попадешь туда, куда надо, ты лучше вспоминай сколько раз ты крутил кольцо, когда пытался снять его с измазанной краской руки.
Примерное место я определил, вбил колышек и привязал к нему белую тряпочку. К путешествию я готовился основательно. Купил баночку масляной краски, ветошь и скипидар для смывания краски. Все положил в сумку, нанял коляску без возчика и вместе с женой выехал к месту старта. Раз уж жена знает, что я могу перемещаться во времени, то не страшно, если она узнает и больше. Мне пришлось ее успокаивать, что все, что я писал о женщинах в своих книгах, просто выдумка для украшения повествования, женщины всегда украшают любую историю. Конечно, жена с сомнением отнеслась к моим объяснениям, но нельзя упрекать мужчину в супружеской измене, если нет никаких доказательств этой измены.
Приехав на место, я переоделся, надел сумку, взял в руки палку с привязанным к ней сыромятным ремнем крупным камнем-голышом, который я нашел на берегу реки. Моя дубина будет посильнее той, чем та, которой будет вооружен мой противник. На всякий случай я сделал и рогатку, благо в детстве своем баловался этим оружием городской ребятни с удивлением наблюдающей за тем, что камень из рогатки летит намного дальше, чем брошенный рукой, и способен разбить стекло у соседки, которая все время бурчит о том, что по нам тюрьма плачет. Сама поплачешь без стекла, а мы посмеемся над этим.
Перед уходом я проинструктировал жену по обращению с лошадью и сказал, чтобы она ждала меня здесь. Если меня не будет до вечера, то пусть едет домой и живет до моего приезда. Если что, то придумает себе амнезию по поводу своего прошлого.
Я намазал палец краской и стал крутить его влево. Через какое-то время у меня потемнело в глазах, и я очутился на опушке леса. Густая трава по колено, а невдалеке песчаная проплешина, рядом с которой росло огромное дерево. И тишина. Абсолютная тишина. Хотя нет, подул легкий ветерок, и я услышал, как зашевелился лес, издавая шелест, который в тишине слышен как явственный звук. Где-то хрустнула ветка.
– Возможно, старая ветка упала под напором ветра, – подумал я и обернулся.
Метрах в двадцати от меня стояло стадо обезьян. Похоже, что это гориллы.
– Какие гориллы в Сибири? – сказал я себе. – Здесь горилл отродясь не было. Их в зоопарках штук с десяток наберется, и никто их на выпас не отпускал. А тут их немало, примерно десятков пять будет вместе с детенышами. Хотя, не совсем они похожи на горилл. Больше на людей похожи, но на таких, какие жили в незапамятные времена на заре зарождения человечества.
Я достал из сумки ветошь, намочил ее скипидаром и очистил руку от краски. Я уже хотел крутить кольцо, чтобы возвращаться, но зычный крик за спиной, – «А-а-а-а-а-а», – остановил меня.
Заросший волосами верзила, с отнюдь не обезьяним лицом и с дубиной в руке, шел ко мне навстречу. Непонятно, то ли он собирался поприветствовать меня, то ли собирался огреть меня дубиной. Вероятнее всего, что намерения у него были отнюдь не мирные. Я оскалил зубы, закричал во всю мочь своих легких и поднял дубину с камнем. Этим я остановил своего противника, который стоял в раздумье, стоит или не стоит нападать на меня?
Я знал, что противник силен и махание дубиной может окончиться для меня плачевно. События никогда не повторяются до мельчайших подробностей, всегда есть нюансы. И то, что мне повезло в первый раз, не говорит о том, что мне может повезти и во второй раз.
Я достал рогатку, вложил в кожаную вставку галечник и пустил камень в верзилу. Стук камня по его голове слышали все. И лучше всех слышал верзила. Нас разделяло десять шагов, а я уже ударил его. Я выстрелил камнем еще раз и верзила попятился. Он не понимал, почему ему так больно, хотя я ничего ему не сделал. Инстинкт самосохранения заставил его отойти немного назад в готовности отразить мое нападение. Оборона – это тоже вид борьбы и не самый худший. А я не собирался нападать. Я спокойно начал крутить кольцо в обратную сторону.
Я прокрутил кольцо примерно столько же раз, сколько крутил для того, чтобы попасть сюда. У меня потемнело в глазах, и я очутился в чистом поле вдали от города, который виднелся вдали. Вид его ничем не отличался от того, каким он был во время моего ухода. Где я? До или после и насколько? Я как следопыт искал следы колышка, вбитого мною на поле или следов от коляски. Следов нет. Значит – я до. Чуть кольцо вперед. Все равно, никого нет, но зато есть следы колес коляски. Так – я уже после. Чуть назад. Смотрю, в коляске сидит заплаканная жена.
– Ты чего плачешь? – спросил я ее.
– Тебя уже целые сутки нет, – всхлипывая, ответила она.
Милая ты моя, дождалась все-таки. Сколько бы ты ждала, если бы мне пришлось там драться?
– Поедем домой, – сказал я, – нам нужно отдохнуть и кое о чем подумать.
Глава 37
Хозяйка обеспокоилась нашим суточным отсутствием. Встретила нас причитаниями и слезами радости по поводу возвращения. Все-таки, чувства людей трансформируется временем и обществом. Как-то нынешние отношения выхолащиваются, становятся ближе к отношениям каменного века, где каждый сам по себе и объединяется только из-под палки вожака.
Еще через день дежурный поручик жандармского управления привез моей жене корзину роз от подполковника Склянского в качестве благодарности за спасение его жизни, как было сказано во вложенной карточке.
С женой мы часто ходили на представления драматического театра, где ставились не только трагедии господина Шекспира, но и комедии господина Мольера и музыкальные постановки австрийских композиторов господ Штрауса и Кальмана. В городе существовало несколько театральных кружков, хотевших иметь в составе членов мою супругу и, естественно, меня. Были литературные и музыкальные кружки. Вообще культурная жизнь в губернском городе кипела. Как сейчас. В уездах все было потише, и культурные люди считались на единицы. Это сейчас телевизор является проводником культуры. Но какой культуры? В основной той, которая непотребна и та, которая запоминается мгновенно и навсегда, как мат.
В той жизни, откуда я вернулся, останется в памяти существ предание о том, что появлялся какой-то человек, который мог повести их вперед, но вожак своим рыком и дубиной показал, что он не собирается общаться с ним и не позволит никому учиться у пришельца. Но то, что они не одни на земле, заставит пытливый ум сделать что-то такое, чего не делал еще никто. Взять и потрогать руками вдруг смягчившуюся под дождем землю и понять, что обилие влаги превращает землю в жидкость, а небольшое количество влаги позволяет превращать красную землю в тот вид, который придумает фантазия существа и в застывшем виде эта земля уже хранит влагу, не проливая ее на землю.
Я пришел в тот мир и остановил процесс. Собственно говоря, мой приход в этот мир остановил процесс вхождения отца Петра Распутина в мир царской семьи. Он был там, но сейчас уже никто не вспомнит, что он там был. В том мире был и будет старец Григорий Распутин, у которого не будет соперников, и который будет глушить болезнь цесаревича Алексея внушением и способствовать тому, чтобы революция против самодержавия свершилась, уничтожив вслед за Распутиным тех, кого он компрометировал своим присутствием и делами своими.
В ювелирной мастерской я сделал заказ на изготовлении серебряной копии кольца Нефертити. Мало ли что. Оригинальное кольцо нужно хранить. Мастера постарались на славу. Кольца не отличить один от другого. Хотя и просил не ставить никакого клейма на кольцо, но какой же мастер не оставит свой след? Я уже потом нашел маленькое, еле заметное клеймо – СКФ – Степной край Федоров. Не страшно.
Нам было пора уезжать. Я оставил свои вещи у квартирной хозяйки, сказав, что поеду провожать свою жену, которой нужно поехать в Курскую губернию к своим родителям. Возможно, что мне еще придется на некоторое время уехать.
Мы с женой приехали в знакомое нам место и отпустили возчика, сильно его удивив тем, что остаемся одни в поле. Я обнял свою жену и крутанул кольцо на один оборот вправо. У меня потемнело в глазах, и когда я стал что что-то различать, то увидел, что мы стоим около дома. Я снял с пальца кольцо Нефертити и надел копию. Ключи были в кармане. Я открыл магнитным чипом дверь в подъезд, на лифте мы поднялись на свой этаж и вошли в квартиру. Дома был беспорядок. Услышав открывающуюся дверь, выглянули соседи.
– Здравствуйте Владимир Андреевич и Дарья Михайловна, – сказали они, – вы так внезапно куда-то исчезли, а ведь у вас делали обыск и не понятно, что там искали, но не нашли ничего, что хотели найти. Так в протоколе и написали, что ничего относящегося к делу найдено не было. И мы в том протоколе расписались. Мы удивились, когда вы исчезли, а вот они не удивились. Что же все-таки случилось, а?
Я стал рассказывать что-то о петле времени, которая находится в нашей квартире, и эта петля иногда выносит нас неизвестно куда. Соседи верили и не верили. Спросили, далеко ли нас унесло, раз мы два дня не были дома.
– Далеко, – рассмеялись мы и закрыли свою дверь. Я видел широкие глаза соседки, которая разглядывала старорежимные наряды моей жены.
Позвонил в университет. Мне ответил потускневший голос Ван Дамминга:
– Владимир, у нас катастрофа. Все, что мы откопали и так бережно сохраняли, превратилось в обыкновенную глиняную пыль. Оставшиеся фотографии нельзя считать доказательством, потому что нет ни одного предмета, которые могли бы подтвердить подлинность фотографий. То ли был какой-то массовый гипноз, то ли было какое-то воздействие на умы тех людей, которые находились в районе раскопок, и мы принимали за желаемое то, что мы находили. И мы не нашли ничего, даже сохранившиеся бревна превратились в пыль. Есть одна раскопанная земля. Для чего мы все это копали – не известно. Сейчас предстоят большие работы по регенерации этой местности. Единственный документ – это расшифровка вами неизвестных знаков, которые превратились в прах. Ни о какой Нобелевской премии никто даже и не заикается. Что делать?
– Профессор, зачем отчаиваться? – успокоил я его. – Мы на пороге события огромной важности – материализация внеземного сознания. Массовое воздействие на сознание сотен и миллионов людей. Ведь кроме нас это видели бесчисленное количество людей. Когда они это видели, предметы существовали. Когда внеземное сознание поняло, что оно довело до нас нужную информацию, оно исчезло, исчезли и все результаты материализации. Все горит, но не горят только рукописи. В моем новом романе это будет свидетельством фантастичности всех происходящих событий и научном гении американского и российского ученых. Как вам такая версия?