Я принялась изучать указания по маршруту. Но когда Джанин отключила телефон, мы заметили, что ни один из существующих съездов в них не перечислен, и до нас дошло, что мы заехали слишком далеко. Тогда мы притормозили и включили GPS, качая головами и смеясь над собой, самоуверенными школьницами, которые добыли маршрут из MapQuest, но не обращали на него внимания.
Леди GPS велела нам сделать разворот на 180 градусов и вернуться на шоссе, направляясь на юг. Мы заехали на 11,2 мили дальше, чем нужно. На 11 миль! Ой, ну и ладно, сказали мы и поехали на юг. Ехали, сплетничая, поедая поджаренный миндаль, и были уже в двух милях от нужного места, когда позвонил замечательный муж Джанин, Алан, из Европы. Его имя и номер телефона высветились на экране GPS, вытеснив карту. Громкий раскатистый голос Алана раздался в колонках, спрашивая Джанин, найдется ли у нее минутка, но она объяснила, что мы почти доехали до места и уже один раз пропустили свой съезд. Можно она перезвонит ему, как только доедем?
Все кусочки головоломки невозможной жизни Джанин и ее больного ребенка вроде бы сложились сегодня, и она не хотела никого никуда посылать – особенно мужа, который так устает. Но с его стороны в трубке воцарилось долгое скверное молчание. Было ясно, что он «в состоянии», а не просто в отъезде. И не просто в какой-то там стране, а в самой Германии.
– Отлично, – буркнул он. – Спокойной НОЧИ!
Она пыталась подольститься, поправить ему настроение и сказала, что перезвонит не позднее чем через пять минут, – но он отключился. Ой, ну и ладно, сказали мы снова, пожав плечами. Кажется, это стало нашей мантрой. На самом деле вышла еще и неплохая молитва.
За милю до нужного места по карте GPS мы снова стали сосредоточиваться, как дети. Мы попадали в санаторий почти за час до прекращения посещений. Леди GPS сообщила, что наш съезд будет через 0,3 мили.
И прямо в этот момент – дзынь, дзынь. Дзынь.
Номер телефона Кэти вытеснил карту с экрана. Транспортировщица из Хьюстона хотела задать еще один вопрос.
Мы обе рассмеялись, хотя до меня каким-то образом дошло, что мы снова пропустим поворот. Здесь повсюду были строительные знаки, мешавшие нам разглядеть съезды. Джанин приняла звонок.
Кэти хотела уточнить, точно ли в нашем городке только одно почтовое отделение.
Джанин сказала: «Точно» – и прикрыла рот ладошкой. Теперь мы уже бились в истерике: добрые подруги заливаются смехом в случаях, где есть серьезный риск описаться. Краем глаза я увидела, что мы вот-вот проедем поворот. Я взвизгнула, Джанин ударила по тормозам, но ей пришлось ехать дальше, иначе в нас врезалась бы машина, которая шла сзади.
Мы покачали головами и обратились к GPS за изменением маршрутной информации, и именно тогда я поняла, что под этой смешливой истерикой скрывалась истерика иного рода – с рыданиями и скрежетом зубовным. Мы проехали еще одну милю, ища съезд, но там были сплошные развалины и знаки объезда. Кажется, в жизни, на шоссе или в наших сердцах всегда что-нибудь или строится, или ремонтируется, или сносится для последующего строительства. Или убирают и расчищают свалку, оставшуюся от ремонта или сноса. Я вытирала глаза, немного смущаясь своих слез, и гадала, не найдется ли в гигантской машине Джанин салфетки. Нашла пачку в бардачке.
Притихшие, мы съехали на эстакаду, которая вывела нас обратно на Северное 101-е шоссе, и мы сделали поворот направо, потом еще раз повернули и еще, пока не затормозили перед санаторием, где лечился наш друг. Бз-з-з, просигналил мой Blackberry о получении SMS: жена нашего друга сообщала мне, что благодарна за то, что мы навещаем ее мужа, но ей обидно, что мы не взяли ее с собой. Она с удовольствием приняла бы участие в светском визите.
Я ответила ей, сидя на пассажирском сиденье, что люблю ее и прошу прощения, но это было спонтанное решение, и я выбежала за дверь, не успев ни о чем подумать.
Джанин осталась в машине и принялась названивать мужу в Германию. Можно было предсказать, что это будет нерадостный разговор. Я выбралась из машины и пошла к входной двери. И автоматически стала той самой ответственной тетушкой, вмешательства которой в свою пропащую жизнь, кажется, пожелал бы любой – организованной, позитивной, автономной.
Было двадцать минут восьмого, что означало, что на посещение осталось сорок минут. Мой друг ждал у дверей и встретил меня словами о том, что он волновался, уж не случилось ли с нами чего-нибудь, и у него был настолько расстроенный вид (я с ужасом понимала, что мы опоздали, а я терпеть не могу, когда люди опаздывают, даже на ужин или в кино, не то что в такой ситуации, как эта), что я заплакала.
Слезы выступили на глазах и побежали по щекам. Конечно, в своем почтенном возрасте я уже знаю, что смех и рыдания в корне связаны, но так хотелось принести другу мир божий, и жизнь, и утешение – пусть недолгое. Разве я о многом прошу?
Ну что ж, такое везение.
Друг повел меня на экскурсию. У него была собственная комната с семейными фотографиями и книгами. Там было мило. Я вдышалась в этот факт, в эту забавную демонстрацию того, как, бывало, строишь прямую траекторию к своей цели и как вместо нее оборачиваются события в реальной жизни – промахи мимо съезда, и Кэти, и сердитый муж, и обиженная жена, и хаос нашей жизни, дергающий нас за подол, точно приставучий двухлетний карапуз, – и как в то же самое время оказываешься там, где и хотела быть.
Мы на минутку присели на кровать в его маленькой комнатке, и тут вошла Джанин, все еще раздраженно мотая головой по поводу того, о чем говорила с мужем. Теперь она выглядела опустошенной и бледной, как истинная мать ребенка с опухолью мозга. Она и мой друг обнялись. Вдруг возникла всеобщая неловкость, словно наше время истекает – вот-вот выйдет совсем. Такова одна малюсенькая проблемка с благими намерениями: всегда возникают незваные голоса, которые жалуются, сплетничают, достают и не дают покоя. Всегда. Зернышко – мотив – может быть чудесным: сплошь сострадание и бескорыстие, желание услужить, пригодиться, но есть и остальное дерьмо, которое идет «в нагрузку». Из-за всего этого требуется намного больше энергии и окольных путей, чтобы попасть куда бы то ни было. Хоть бы и в Ронерт Парк.
Такова одна малюсенькая проблемка с благими намерениями: всегда возникают незваные голоса, которые жалуются, сплетничают, достают и не дают покоя. Всегда
Мужу Джанин хотелось всего лишь утешения. Жене нашего друга хотелось всего лишь принятия, общества и товарищества в тяготах. Кэти из транспортной компании хотела составить план возвращения машины Джанин и отпраздновать завершение самой трудной, самой печальной из возможных цепочек – семья и машина вместе дома после такого пробега.
Для того чтобы быть найденным, надо на некоторое время потеряться.
Окольные пути и бесконечные помехи продолжались и внутри санатория, где заблудшие души бродили по коридорам или оцепенело сидели перед скверно работающим телевизором в гостиной; двое уединились в закутке, где мой друг планировал посидеть и поговорить с нами. Сюда я хотела принести свое проклятое утешение – и все комнаты для гостей-утешителей оказались заняты! Ужас!
Для того чтобы быть найденным, надо на некоторое время потеряться.
Друг повел нас в кухню, где несколько человек сидели за большим столом, странные и печальные. Чудовищно полная женщина с татуировкой на шее занимала место рядом с истощенным мужчиной со стеклянными глазами. За столом не было для нас места.
Разочарование мелькнуло на лице друга, он вздохнул, но мы уверили его, что это не имеет значения. Взяли себе по пластиковому стаканчику с холодной водой, и он повел нас дальше, в маленькую библиотеку. Там тоже были странные люди, сидящие на стульях, а также «ботанического» вида молодой человек с исцарапанным бритвой лицом, который крепко обнимал самого себя, игнорируя посетителей.
Потом, как бывает почти всегда, Бог прислал нам ангела-хранителя, который заметил наши расстроенные топтания по кругу. Да и трудно было не заметить: мы напоминали изнуренных лосей. Наша ангелица проходила мимо, направляясь к дежурной на проходной, чтобы подбросить ее домой, когда закончится смена. Казалось, она поняла, что нам нужно немного побыть вместе. И сказала:
– Есть идея. Лично я обожаю тусоваться в гараже. Это укромное и спокойное местечко.
И мы втроем оказались в тихом полутемном гараже с лампами, кофейными столиками, понатыканными везде напольными вентиляторами, коробками, полками с книгами и велосипедными шлемами. Это было похоже на комнату отдыха пациента с накопительским расстройством. Ангелица включила торшер. Вот он – рай!
Каждый из нас занял собственный диванчик, мы сдвинули их потеснее и предались приятной фамильярной беседе. Теперь казалось забавным то, что мы сумели так заблудиться – с картой, GPS, проложенным маршрутом…
Мы получили свою маленькую передышку. Я благодарила Бога за краткий миг покоя. Кто знает, может быть, случится еще один. Неизвестно, в какую форму он выльется и какие препятствия надо будет преодолеть, чтобы ощутить его. Но наши лица светились любовью и изумлением от того, какое прекрасное решение было найдено в столь скромных обстоятельствах.
Нужно быть благодарным всякий раз, как доберешься до какого-нибудь безопасного и хорошего места, даже если оно оказывается не совсем тем, куда ты направлялся.
Гараж дал нам вкус нормальности, которого никто из нас уже долгое время не чувствовал из-за разных печалей и странностей. Нужно быть благодарным всякий раз, как доберешься до какого-нибудь безопасного и хорошего места, даже если оно оказывается не совсем тем, куда ты направлялся.
Небо снова переменилось, когда мы вышли во тьму. В нем еще оставались намеки на умирающий закат. Мы втроем стояли у открытой двери, любуясь. Когда пребываешь во тьме, приходится пытаться вспомнить, что это танец: тьма, свет, тьма, свет, сумерки… Или когда ты на солнце, но собираются тучи, сразу думаешь: о, боже, ну вот, теперь будет холодно и мокро, и пошло оно все к черту. А потом тебе может припомниться, что, когда в прошлый раз сгущалась тьма, твои друзья проливали в нее маленькие тоненькие лучики света, – и ты вспоминаешь одну штуку, которая вроде как помогала, и еще один шаг, который можно сделать, и, может быть, еще что-то, что можно попробовать. Вспомнилось то, что однажды рассказала моя подруга Таша: когда она с друзьями ходит в пешие походы, они оставляют путевые вешки для отставших – кучки камней у тропы – чтобы показать, что здесь пошли направо или налево. Я должна была рассмеяться, стоя здесь, в распахнутых дверях: если уж карта, маршрут, GPS и многочисленные дорожные знаки не помогли нам, разве заметили бы мы сложенную из камней вешку? Ну да – в глубине души я именно так и думаю. Мы добрались сюда сегодня, имея достаточно времени, и здесь было тепло, и были стаканы с холодной водой. Камни, отмечавшие наш путь, были желанием наших сердец быть здесь друг для друга. Через окно, рядом с которым мы стояли, обнимаясь на прощание, было видно, как наша заботливая ангелица надевает куртку, а дежурная показывает свои заметки мужчине, готовому заступить на вахту.
Радость миру
Мой пастор Вероника сказала вчера, что Бог велит нам ликовать. Никогда еще это не было так нужно, как сейчас, когда мир сильно болен. Ибо радость – это лекарство.
Сан-Квентин, возможно, не первым приходит на ум как место для поисков радости, но мы с подругой Нешамой отправились туда на прошлой неделе учить заключенных рассказывать истории. Мне предстояло работать с ними над тонкостями писательского ремесла, а Нешама, которая обрела свой голос благодаря устной традиции, собиралась поделиться тем, чему научилась, работая в гильдии, в которой люди учат друг друга рассказывать подготовленные истории со сцены.
Мой пастор Вероника сказала вчера, что Бог велит нам ликовать. Никогда еще это не было так нужно, как сейчас, когда мир сильно болен. Ибо радость – это лекарство.
Я была рада оказаться там – по ряду причин. Во-первых, поскольку Иисус говорил, что все, что ты делаешь для последнего из Его людей, ты делаешь для Него; пожизненно приговоренные в пенитенциарных учреждениях – последние люди в этой стране. Он также обещал, что Бог прощает и тех, кого нельзя любить и прощать: отбывающих пожизненное заключение, и меня; может быть, и вас.
Во-вторых, мой отец преподавал английский язык и письмо в Сан-Квентине в 1950–60-е годы. Он публиковал в «Нью-Йоркере» рассказы о своих учениках, а потом написал биографию Сан-Квентина; я росла, слыша его рассказы об учениках и о самом этом месте. Он не погрязал в сложных моральных и этических материях – правах жертв, рецидивизме… Просто учил заключенных читать хорошие книги, говорить на хорошем английском и писать. Мой отец относился к ним с уважением и добротой, его главной философской и духовной позицией была следующая: не будь задницей. Мы с братьями не раз стояли у ворот Сан-Квентина вместе с ним и его друзьями: и в знак протеста, и безмолвными свидетелями – всякий раз, когда кого-то собирались казнить в газовой камере.
Мой отец относился к ним с уважением и добротой, его главной философской и духовной позицией была следующая: не будь задницей.
И последнее: я была рада быть там потому, что один из заключенных, Вульф, глава тамошней группы вьетнамских ветеранов, просил меня помочь кое-кому из его друзей с литературным творчеством.
Я бывала на территории тюрьмы на религиозных службах по вечерам, но никогда не попадала днем. Когда мы поехали туда, лил дождь. Стоя в ожидании под стенами вместе с Нешамой, двумя учителями английского из Сан-Квентина и одной подругой из церкви, я остро осознавала насилие и страх мира. Обычно я едва ли способна что-то чувствовать, кроме скорби и пучеглазой паранойи. Но моя вера говорит, что Бог обладает навыками, некоторыми хитростями и милосердием – вполне достаточными для того, чтобы нести свет в нынешнюю тьму, в семьи, тюрьмы, правительства.
Сан-Квентин располагается на красивом участке земли в округе Марин, на западном берегу залива Сан-Франциско. Там много солнца, виды на мосты, холмы, виндсерферов. Пока мы ждали, я старалась не беспокоиться. По воскресеньям Вероника твердила нам то, что всегда говорили Павел и Иисус: не беспокойтесь! Не будьте тревожными. В темные времена ищите свет. Заботьтесь о самых малых из божьих людей. Она цитировала преподобного Джеймса Форбса, который говорил: «Никто не попадает в рай без рекомендательного письма от бедных». Очевидно, что понятие «бедные» включает и заключенных.
У Иисуса была взаимная симпатия с заключенными. Он ведь, в конце концов, был одним из них. Должно быть, Ему не раз довелось ощущать тревогу и изоляцию в тюрьме, но Он отождествлял Себя с узниками. Он старался подружиться с наихудшими и ненавидимыми, потому что весть Его состояла в том, что никто не бывает недосягаем для божественной любви, несмотря на склонность общества утверждать обратное.
Иисус старался подружиться с наихудшими и ненавидимыми, потому что весть Его состояла в том, что никто не бывает недосягаем для божественной любви, несмотря на склонность общества утверждать обратное.
Наконец мы встали перед внутренними воротами, показали свои удостоверения личности охране и получили флуоресцентные штампики на руки. «Кто не светится – тот не пройдет», – проговорил один жизнерадостный рябой охранник, и это – лучший духовный совет, какой я слышала.
Когда мы вошли в тюремный загон, в голове крутились тревожные мысли о том, что нас возьмут в заложники, а пистолет прикрутят к моему виску клейкой лентой. Не думаю, что такие мысли приходили бы в голову Иисусу: все в Нем тянулось в мир с любовью, милосердием и искуплением. Он учил, что Бог способен извлечь жизнь даже из смертельных обстоятельств – не важно, на какой отметке стоит уровень террористической тревоги.
Нашей группе позволили осмотреть внешние стены тюрьмы, которая была открыта в 1952 году. Сан-Квентин обладает дивной европейской красотой – древние с виду стены, элегантные оружейные башни. Он весь – словно декорация из Эдгара Алана По. Человек с правильным подходом мог бы сделать из этого места нечто воистину прекрасное, нечто праздничное. Скажем, из него получилась бы прехорошенькая гостиница типа «ночлег и завтрак». Или пивоварня. Я не знала, кто там внутри, знала только, что большинство заключенных – убийцы, отбывающие пожизненное заключение. Представляла себе, что некоторые из них будут угрюмыми, с бегающими глазами, а другие – очаровательными мошенниками, пытающимися обворожить меня, чтобы я вышла за них замуж, и добыла им лучших адвокатов, и спала с ними каждый второй вторник. Я знала, что там, внутри, будет и товарищество, и жестокость, и искупление, потому что читала отцовские рассказы. Но они были написаны много лет назад, когда еще можно было верить в необходимость заботы о заключенных, не рискуя быть обвиненной в снисходительности к преступлениям.
Иисус был снисходителен к преступлениям. Поэтому Его никогда бы никуда не избрали.
Во дворе нас встретили сначала несколько человек из персонала, потом Вульф и двое его друзей – все вежливые и чисто выбритые, в кепи вьетнамских ветеранов. Мы стояли внутри круга тюремных зданий, в центре бетонных блоков с камерами. Здешняя территория ярко украшена живописцами-заключенными, но здания выглядят как детский игрушечный домик, забытый на улице на сотню лет: пластиковый замок, куча-мала из камня и бетона, причудливый, рыхлый, приходящий в упадок.