Еще до совещания Виктор позвонил Лаптеву в исполком, но того на месте не оказалось: уехал в промкомбинат, а оттуда обещал податься на кладбище.
После совещания Виктор перезвонил в промкомбинат горкоммунхоза, но Лаптев уже уехал. Секретарша сказала, что "Валентин Семенович поехал что-то решать с церковью".
Нижние ворота оказались распахнутыми, и на площадке у главной аллеи уже стояла бытовка СУ-5. Сварщик и мастер, кепки на затылках, колдовали у аппарата.
Виктор, не останавливаясь, проехал выше - увидел Валентина Семеновича.
- Значит, так,- отдуваясь, сказал Лаптев, когда Виктор подошел поближе,- внизу все в порядке. Тут была проблема с трейлером, но уже все улажено. А вот здесь,- Лаптев, не оборачиваясь, указал на церковь, маленькая загвоздка. За руки хватают...
Виктор наконец-то разглядел, что шесть человек, стоящих рядом с Лаптевым, не похожи ни на строителей, ни на исполкомовских работников.
Парень в джинсовой куртке, болезненно бледный, шагнул вперед:
- Мы - церковный совет. Он... - парень указал на Лаптева,- сказал, что наш храм собираются разрушить. Вы не имеете права!
- Права?- переспросил Виктор.- Но вы же знаете, что вся эта территория реконструируется. Этот снос идет по плану. Так что с правами у нас все в порядке.
- Я уже объяснял гражданам верующим,- вступил Валентин Семенович, что им будет выделено другое церковное здание. Кстати, больше, чем это...
- Бог вас покарает,- сказал убежденно старик со вздернутым уголком рта, - на храм руку поднять!
"Кому храм, а кому ветхое строение", - подумал Виктор, но вслух сказал только:
- То, что здесь намечено сделать, - не против вас и не против вашего храма. Никто не собирается лишать вас законного права собираться на молитву... Но почему именно здесь? Поймите, городу необходима вся эта территория. Здесь будет скоростная магистраль, парк и спорткомплекс для детей.
- Вы же не посягнете на здоровье детей? - вставил Лаптев.
- Я так думаю, что детям нужен не только спорткомплекс, - сказал парень,- а и о душе заботиться...
- А это уже демагогия, - подался к нему Лаптев, - и здесь, пожалуйста, не надо...
- Не будем, в самом деле, вдаваться в теории,- Виктору было жаль этих людей, искренне переживающих и наверняка беспомощных,- поймите: речь идет всего-навсего о замене одного здания другим. И кстати, с архитектурной точки зрения этот маленький крестово-купольный храм никакой ценности не представляет. Постройка поздняя, вторичная, фресок и мозаик здесь нет, а иконы вы можете забрать...
Верующие зашумели, наперебой пытаясь втолковать, что святые иконы это совсем не мебель и не картины, а храм Божий - совсем не маленькое здание без архитектурных достоинств, что действительная ценность - в человеческих душах...
- Богу так угодно!- выкрикивали одни.
- Здесь наши отцы и деды молились!- не унимался старик со шрамом...
"Деды? - подумал Кочергин.- Да, наверное. Кто это говорил, что религиозность в основном опирается на семью? Фейербах, кажется, доказывал, что святое семейство - производная от земной семьи... Все помнится кое-как... А эти - вот переживают... Почище, чем те старики, что не дают сносить свои старые хибары. Даже обидно: дело-то пустяковое..."
- Подождите!- лоднял он руку.- Сейчас не время об этом говорить. И почему, собственно, вы занимаетесь этим делом? Какому ведомству...- начал он, но сообразил, что это по меньшей мере неправильный вопрос, перефразировал: - Кто руководит этой церковью?
- Епархия,- подсказал Валентин Семенович.
- Ну и что? - хмуро отозвался парень в куртке.
- Вопрос о переносе уже с ними решен, не так ли?
По глазам Лаптева Виктор вдруг понял, что нет, не решен, не согласован еще вопрос, во всяком случае, что-то важное в этом деле еще не сделано. Однако Виктору не хотелось ни отступать, ни показывать посторонним разобщенность позиций.
Щелкнув с досадой пальцами, он продолжал:
- Если вы с чем-то не согласны, обращайтесь в епархию. Полагаю, там лучше смогут объяснить, в чем правы мы, а в чем - вы.
Это прозвучало на удивление веско, и на несколько мгновений воцарилось молчание. Стало слышно, как перекликаются кладбищенские воробьи, как гудят дальние машины на объездной дороге; можно было расслышать и невнятную перебранку сварщиков у дощатого барака.
- Вы не люди,- вдруг произнес старик с перекошенным ртом,- у вас только слова и облик человеческий, а сами вы...
- Послушайте, гражданин,- резко перебил его Лаптев и даже шагнул к старику,- давайте не будем устраивать трагедию. Если мы не правы и какие-то неучтенные, какие-то неизвестные ранее причины препятствуют реконструкции этой территории, изложите все это в установленном порядке. А то мы до новгородского вече докатимся!
- Конечно, пока все это "в установленном порядке" толочь, уже не о сносе, не о строительстве, а о ремонте бывшего нового "комплекса" говорить будем...
Виктор вскинул голову, но так и не понял, кто это сказал.
"Впрочем, неважно,- решил он. - Лаптев блефует, но эта церквушка и впрямь не стоит страстей. Ни снаружи, ни внутри ничего особенного. Та церковь на Мамаевке, которую им дают, архитектурно куда выразительней. Отремонтировать ее - игрушка будет. Епархия наверняка согласится..."
И вдруг спросил:
- Как мне встретиться с вашим священником?
Лаптев удивленно поднял брови, но только и сказал:
- А в шестнадцать исполком - вы в курсе?
Виктор кивнул и, ожидая ответа, посмотрел на парня в джинсовой куртке.
- Мы должны спросить у батюшки, захочет ли он с вами говорить... Как ему сказать, кто вы?
- Кочергин Виктор Михайлович. Главный инженер стройуправления, главного подрядчика на строительстве. Объясните ему, что необходимо срочно поговорить.
- Ждите здесь,- распорядился парень и, пригласив одного еще из своих, пошел к дому священника, возле церкви.
Виктор с Лаптевым, перейдя на боковую аллейку, заходили взад-вперед, аккуратно пропуская друг друга в узком месте у покосившейся ограды.
- Вот артисты, а?- усмехнулся Лаптев.- Ничего понимать не хотят. Сколько лет советская власть, а они все своей епархией живут...
Почему-то упоминание о советской власти в устах Лаптева показалось Виктору коробящим. Но Кочергин только бросил:
- Вы мне не сказали, что и снос церкви не согласован.
- Это не совсем так. В принципе вопрос обсуждался пять лет назад, когда принимали генплан реконструкции и развития города. И тогда особых трений не возникало. Ну а сейчас, конечно, многое не успели: вы же в курсе, дополнительные решения только что приняты. Сами-то мы эту работу планировали начать года через три... Никто и не торопился. Это вот согласование еще на контроль не поставлено. Все же практически за три дня переигралось. И вы тоже...
- Что - я? - неожиданно окрысился Виктор. - Я - строитель, мое дело маленькое: строить быстро, качественно и с наименьшими затратами.
Подражание голосу и интонации известного в городе диктора радио оказалось столь удачным, что сгладило ощущение резкости реплики.
Лаптев даже улыбнулся:
- Да вы не волнуйтесь. Не такие согласования "пробивали". Может, недельку и покрутимся, ну максимум две - и от этого добра... Поминай как звали.
- По мне так пусть и вовсе остается, - бросил Виктор, - мне она не мешает. На этом месте ни одного строительного объекта не будет.
- Не совсем так, - мягко поправил Лаптев, - я смотрел проект: здесь должна быть танцплощадка.
Они остановились у надгробия. Недавно подновленная бронзовой краской надпись гласила, что здесь покоится Василий Андреевич Белов, участник революции и гражданской войны, бывший председатель горисполкома.
- А епархия возражать не будет,- продолжал Валентин Семенович,- я давно заметил, что они стараются отношений не обострять. И потом, мы даем выгодную замену. Кстати, вот что я думаю: можно сразу сказать, что за ремонт и отделку на новом месте берется ваше управление. Пока что у вас ведь будут маляры свободны - а платит церковь хорошо, кто у них работал, остался доволен.
- Я поговорю,- неопределенно пообещал Кочергин, заметив выходящего из дома священника джинсового парня,- а сейчас, извините, я должен вас оставить. Если что понадобится - где вас искать?
- Сейчас обед,-Лаптев посмотрел на часы,- а потом я буду у себя. В шестнадцать - совещание... Вы приглашены?
- Начальник будет.
- А потом, возможно, заеду сюда.
- Хорошо,- кивнул Виктор,- до встречи.
- Танцплощадка,- негромко произнес чуть хрипловатый голос, тот самый, что бросил реплику о лаптевской казуистической уловке в разговоре там, на площадке.- Будут здесь прыщавые юнцы гоготать, прыгать и щупать своих сопливых девах.
Виктор стремительно оглянулся на голос.
На серой плите сидел, обхватив сцепленными в замок прозрачными пальцами согнутое прозрачное колено, знакомый уже по явлению в лаптевском кабинете некто в кожанке.
Видение продолжалось какую-то секунду и растаяло.
На серой плите сидел, обхватив сцепленными в замок прозрачными пальцами согнутое прозрачное колено, знакомый уже по явлению в лаптевском кабинете некто в кожанке.
Видение продолжалось какую-то секунду и растаяло.
Виктор, ощущая в левой стороне груди непривычный холод и томление, пошел к главной аллее.
Глава 10
"Ну вот и поговорили,- подумал Виктор, выходя из дома священника. Странно... Как будто еще в одной канцелярии побывал..."
В руках у него был старый номер "Журнала Московской патриархии" со статьей об Осинецком. Естественно, он сразу же разыскал могилу архиепископа и остановился перед плитой с декоративной бронзовой "лампадой", возвышающейся над диоритом.
"Такой человек...- промелькнуло у Виктора, и вдруг на втором слое сознания прошла еще одна мысль:- Разве важно, какой человек был? Это же у Собакевича, кажется, мертвые души имели ценность в зависимости от профессии человека при жизни. Ценность в другом..."
И - тут же отогнав от себя эту мысль - присел на каменную скамеечку у могилы Осинецкого.
- Вы нервничаете, молодой человек,- раздался чуть надтреснутый голос.
Кочергин вскинул голову.
Прямо над ним, на лесенке, уходящей вниз, в темную прямоугольную глубину, восседал старик с пронзительными серыми глазами на лице аскета. Прозрачный, точно как все те, кто появлялся прежде.
- Есть немного,- признался Виктор, хватая открытым ртом внезапно сгустившийся воздух и одновременно силясь вспомнить, как называется это красивое одеяние из златотканой парчи.
- И все же, полагаю, вы не совсем правы, так оценивая ваш разговор с отцом Александром.
- Что тут оценивать. Ему все равно, в том числе...
- Склонен полагать, что вовсе не все равно. Ему выгодны происходящие пертурбации. Он человек опытный и хорошо усвоил, что все социальные катастрофы усиливают религиозность. И также не упустит случая оказаться в центре внимания.
- Катастрофа?- спросил Виктор и машинально пошарил в кармане, там, где обычно лежал портсигар.- Я думал, что здесь, в сущности, совсем небольшое событие...
-Да, пожалуй,- согласился Граф,- событие и в самом деле небольшое, однако же способное вызвать немалое смущение в умах.
- Так что же, ляжем поперек прогресса?- с вызовом спросил Виктор, как раз с облегчением вспомнив, что с курением завязано накрепко. Дыхание выровнялось.
- Зачем же,- удивился Граф. Мне кажется, только недалекие и эгоистичные люди могут призывать к остановка прогресса. Он дает пищу голодным, одежду нагим, кров бездомным. И что важно - не за счет такого труда, как в прошлые времена, - труда, недостойного человека. Прогресс заменяет прежний труд, доступный и скотам, а значит, достойный скотов, на новый, истинно человеческий, не так ли?
- Да, пожалуй...- несколько озадаченно произнес Виктор.
- Но не надо забывать, во имя чего он - прогресс; не забывать о душе, без которой человек, щедро наделенный благами земными, - жалкая тварь, не более. Лишь то прогресс, что позволяет возвысить душу...
- Вот что мне всегда не нравилось,- раздался рядом уже знакомый Виктору хрипловатый голос,- что у вас вроде как монополия на душу. Чуть о душе да о сердце - значит, вера, батюшка, святые дары и аминь. А если кто не крестится или, того хуже, вовсе безбожник, то, выходит, и души к нем никакой нет, не человек, а гроб повапленный.
Переведя взгляд, Виктор увидел старательно начищенные сапоги и диагоналевое галифе - все такое же призрачное, как и на первом собеседнике.
- Видите ли, Василий Андреевич, даже допуская полемическое заострение вами проблемы, я не могу согласиться с таким искажением нашей позиции... Впрочем, молодому человеку наш спор не интересен...
- Да-да, я пойду,- быстро произнес Виктор и, поднявшись, направился к машине, забыв даже попрощаться.
Василий Андреевич подождал, пока Кочергин рванул с места "Москвича" (до этого зачем-то подняв и тут же опустив стекло), и машина, выпустив сизое облачко, выкатилась за ворота. Потом он повернулся к Осинецкому.
Старик, помаргивая, смотрел вниз, на тяжелый оранжевый бульдозер, сползающий с трейлера у ворот.
Оба молчали, будто ожидая, пока мимо них не пройдут, жестикулируя, люди из церковного совета. Затем Белов сказал:
- Вы решили вмешаться.
Он привычно похлопал по карманам в поисках трубки и привычно поморщился.
- Не совсем так... Но важно было понять, что же происходит. И что это за человек. И шире - что же это за люди сейчас.'
- Люди как люди,- проворчал Василий Андреевич, -а если дать им волю, пять сотен душ вытопчут и глазом не моргнут!
- По-видимому, так... И не пятьсот; не знаю, сколько им надо пролить крови и погубить невинных, чтобы опомниться...
- Может быть, и одного достаточно - надо только всем и каждому втолковать.
- У них это не принято. Наоборот, все скрывают... И с этим делом... Хорошо, что масштаб сравнительно невелик - только один город...
- Вы так говорите, будто осуждаете свое собственное решение.
- Это не мое решение. Просто я знаю, что все решено не нами, а теми, кому живые оказали доверие, кому привыкли беспрекословно повиноваться и доверили заботу о своих судьбах, о своем будущем...
- Да ни черта они не доверяли! - не выдержал Белов, не почувствовав, что Граф намеренно обостряет.
Осинецкий несколько раз наклонил голову - появилась у него к старости такая привычка. И сказал:
- Я тоже так понимаю, что не доверили, а имели очень мало возможностей что-то изменить самостоятельно... И не понимают, что истинное освобождение - на пути духовном.
- А мы что, будем лежать сложа руки и стенать? - взбеленился Василий Андреевич.
- Почему такой тон, товарищ Белов?- поинтересовался Граф.- У меня более чем достаточно оснований утверждать, что вот они - плоды ваших героических свержений и свершений, так что примите и проч.
- Не плоды, а огрехи. Такое большое дело, как наше, невозможно без искажений, даже ошибок - путь новый, времени нет. Ни у кого пока с первого раза не получалось.
- Полагаю, вы судите односторонне... Но не это главное. Главное - вы упускаете закономерности. Вы исходили из схем, а надо исходить из человеческой души, от развития человека, от его нравственного уровня... А по схемам "классовой борьбы" не получается. В тридцать втором вы еще могли заявить мне, что не ожидаете ничего хорошего от человека классово чуждого происхождения...
- А что вы хотели? - перебил Белов; под вершковым слоем земли он разглядел винтовочную гильзу и теперь, осторожно поводя в воздухе пальцами, принялся протаскивать ее к поверхности. - Мне из сотни лабазников попалось от силы трое порядочных, а среди вашего брата - всего двое.
Осинецкий покивал:
- А теперь что? У этих, и у главных затейников тоже, происхождение безукоризненное. По вашим критериям.
- Мало ли? И разве это враги? Надо им хорошенько все объяснить, вот и вся недолга.
- А зачем? - спросил Граф и, сойдя со своей лесенки, распрямился. Постоял немного и побрел возле оградок, по тропинке, припадая на ногу, просеченную осколком. Прошелся, остановился и продолжил: - Они уже показали, на что способны. И еще покажут. Пришло время искупления... Если уж сумели - не без вашей помощи, хотя не о вас лично я говорю, Василий Андреевич, - забыть, в каких отношениях находятся живые и мертвые, приучились отрекаться и не ценить отреченное - то пусть вкусят сполна.
- Не забыли... Хотя, конечно, накрутили здесь всякого... Но не надо считать ситуацию необратимой.
- Этого юношу можно убедить. Но придут другие, третьи... Мы когда-то начинали со "чти отца своего", а вы - с "отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног..."
- Мы начинали с "необходимости сохранения и использования всего ценного, что накоплено человечеством за тысячелетия его истории". А потом уже нашлись такие, что стремились отбросить всех и вся - потому что хотели выглядеть хоть чем-то лишь на совершенно пустом месте...
- Вот и пришло время...
- Владислав Феликсович,- винтовочная гильза уже плясала над ладонью,а почему вы не сказали в девятнадцатом, что пришло время искупления, и не бросили медицину?
...То был страшный год для Осинецкого. Только что сгорела от чахотки его жена, и он, профессор медицины, стал младшим священником кафедрального собора. И вместо того, чтобы ограничиваться проповедями в защиту "оскорбляемого Бога" (а в то время неутоленная ненависть к самодержавию легко переносилась на церковь и на священников), продолжал работу хирурга. Только дело: ежедневные операции, преподавание в мединституте, служба в соборе, бессонные ночи в больнице и морге, куда привозили трупы умерших от голода и тифа. В конце концов Осинецкий и сам заболел, но - пересилил тиф. Может быть, предчувствовал, сколько жизней еще обязан спасти...
- Не понимаете?- помедлив, спросил Граф. - Тиф - слепая сила, не разбирающая ни правых, ни виноватых... Да и нет перед нею виноватых, разве что по неведению. А это - не эпидемия, не болезнь. Можно понять сердцем заблуждения невежественных людей, приученных к исполнению неправедных законов. Но эти?