А. И. Вороной Банда профессора Перри Хименса
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СЛУЧАЙНЫЕ ДЕЙСТВИЯ
Глава 1. ЭКСКУРС В РОДОСЛОВНУЮ
Длинный допотопный деревянный паром, чернеющий одной трубой, возвышающейся над палубой, и платформой со скамейками, как‑то нехотя и лениво дернулся, отчалил от пристани острова Лонг‑Айленд, засопел натужно двумя дизельными двигателями, выбросив наверх клубы разноцветного дыма, завращал боковыми лопастными колесами и стал медленно пересекать наискось Ист‑Ривер.
Туман и пелена дождя, начавшегося еще с раннего утра и теперь моросившего с упорной настойчивостью, не усиливаясь и не ослабевая, отрезали сразу же оставшийся за кормой берег с серыми складскими домами, образовав белую сплошную непроницаемую стену. Такая же белая стена подымалась и впереди парома, и казалось, что тот плыл в каком‑то ином пространстве, ином измерении, чужом, плыл как обломок покинутого привычного и знакомого мира. Когда же эти две белые стены тумана и дождя смыкались близко у парома, — точно пластины огромного конденсатора — вдруг возникало ощущение, что они плывут уже давно, целую вечность, и что никогда уже не достигнут противоположного берега.
Но вот спереди и чуть правее по борту прорисовалась вытянутым пятном громадина здания ООН, за ним, намного выше появилось очертание трехсотэтажного Центра мировой торговли, похожего по форме на гигантскую зубочистку, поставленную тупым концом на землю, и уже где‑то в самом небе, пронзив тучи, растолкав их своими боками, как бы паря в невесомости, оторвавшись верхней частью от основания, глядя с нескрываемым превосходством вниз, взлетевшие почти на километровую высоту верхние этажи штаб‑квартиры компании «Реклама и бизнес». Другие небоскребы по сравнению с этим колоссом строительной индустрии выглядели маленькими тоненькими спичками, уродливыми карликами, еле достающими своими крышами‑головами до пояса великана.
Разноязычный говор, гортанный смех и дикий хохот, грубые шутки и похлопывание по спинам разнеслись по всей палубе. Основная часть пассажиров была цветной и безработной: эмигранты из Китая и Кореи, Индонезии и Сингапура, Мексики и Южной Америки, Египта и Палестины, Ливана и Союза. И только на четырех просторных скамейках, — расположившись далеко друг от друга, изображая темными своими фигурами, как ласточки на проводах, нотную запись унылой осенней песенки — сидело с десяток белых, сиротливо поглядывающих на эту разношерстную самоуверенную толпу, зашевелившуюся и ринувшуюся уже к выходу с парома.
Дик Ричардсон все еще продолжал сидеть на скамейке, тупо уставившись слипавшимися от недосыпания глазами на эти широкие спины, на поблескивающие дождевым лаком пестрые зонтики, и так же тупо думал, что и он, если копнуть поглубже, является в некотором роде тоже эмигрантом: его дед, Фил Ричардсон, перебрался в Америку из Англии, надеясь здесь стать не то очередным президентом, не то профессором Чикагского университета, а скорее всего претворить в жизнь свои «гениальные», свои «нобелевские» открытия, свои «космические» проекты.
Ричардсон криво усмехнулся, встал, подошел к борту и сплюнул со злостью в мутную воду, по которой плавали пустые сигаретные пачки и обрывки газет. «Да, гениальные изобретения, — хмыкнул Дик, почему‑то поругивая про себя деда, да заодно и себя тоже, обзывая себя кретином, хлюпиком, несостоявшимся анархистом. — А не лучше ли было сидеть в Англии, там хоть родовой замок, хоть внешний лоск преуспевающего и самодовольного обывателя сохранялся. А здесь что?…»
Еще он подумал, что вот уже более полугода как он живет в каком‑то оцепенении, в каком‑то безразличии к окружающим предметам и людям, что почти каждое утро он механически встает, механически проглатывает сандвич, выпивает чашечку кофе, механически целует в дряблую щеку свою бабку, механически одевается, куда‑то идет, едет, плывет, что‑то ищет. И еще он подумал, уже с иронией, что и сам основатель их рода, клана Ричардсонов, когда‑то знатного и богатого, потом обедневшего и захиревшего, тоже был эмигрантом в той же Англии…
* * *Родословная по мужской линии уходила в далекое прошлое, тянулась к русскому инженеру и авантюристу Петру Гарину. Подобранный английским военным судном на коралловом острове, затерявшемся среди вод Тихого океана, и доставленный в Британию, во дворец короля, он был помилован. Слабовольный и рахитичный король завидовал в душе русскому авантюристу, которому удалось некоторое время властвовать над Америкой и всем миром. Прощение его королевского величества пошло впрок Гарину. Тот вскоре остепенился и с большим усердием занялся деятельностью, направленной на благо приютившей его новой родины.
Очень много и плодотворно он поработал над улучшением конструкции радарных установок, что в несколько раз повысило их эффективность и разрешающую способность. Негромоздкие приставки к радарам, тепловые излучатели и локаторы дали возможность англичанам обнаруживать подлетающие к острову немецкие бомбардировщики — в начавшейся немного погодя Второй мировой войне — на дальних подступах. Получившие заблаговременно нужную информацию английские летчики успевали забраться в свои истребители «Харрикейны» и «Спитфайеры» и вылететь на перехват стервятников. Операция «День орла» была практически сорвана. Фашистам не удалось нанести внезапный удар по аэродромам страны и вывести из строя всю авиацию Англии. А в самый напряженный момент битвы, 15 августа 1940 года, когда в налете участвовало до тысячи самолетов люфтваффе, посланных по приказу Геринга, за один из собранных подпольно небольших гиперболоидов стал сам Петр Гарин.
В тот день он был таким же неистовым, как и в те далекие славные времена своего взлета к вершине власти, к диктаторскому креслу. Он сбил 17 груженных бомбами «Хейнкелей». Те, попав под смертельный и невидимый луч, вспыхивали и взрывались в воздухе, напоминая яркие фейерверки. При каждом удачном попадании Гарин подпрыгивал, что‑то орал, размахивая руками, сплевывал, добавлял еще непонятные три русских слова и опять наклонялся над прицелом гиперболоида. Еще 6 истребителей «Мессершмитт» нашли свой вечный покой на земле его королевского величества. За вторым гиперболоидом стояла чуть состарившаяся, располневшая и подурневшая, но все еще такая же очаровательная и неукротимая, его жена Зоя Монроз.
Король Англии, возглавлявший оборону Большого Лондона и показывавший во время бомбежки из башни дворца кукиш немецким, еще уцелевшим, но уже изрядно потрепанным «орлам», — Георг VI, наградил Петра Гарина «Орденом Подвязки», даровал ему титул лорда Ричардсона, много земель в лесистой и холмистой местности и в придачу старинный большой замок.
Сидя длинными зимними вечерами внизу в просторном зале у камина, погружаясь то в думы о прошлом, то о будущем, то бросая изредка настороженный взгляд на светившийся экран телевизора, ровно в двадцать, когда начинали показывать зарубежную военную хронику, марширующие колонны одетых в черное эсэсовцев, их бесноватого фюрера, Гарин кричал:
— Да выключи ты его! Терпеть не могу этих диктаторов!
И неразговорчивая Зоя Монроз, еще и сейчас увлекающаяся парижскими модами, тут же покорно выключала. И она терпеть не могла диктаторов. Вытерев сопливые носы младшим сыновьям, ползавших тут же рядом на толстом персидском ковре и забавляющихся игрушками, сделанными по своим чертежам Гариным, она бралась за вязание, заканчивая штанишки для меньшего, для Федрофа. Из всех наград, дарованных королем Англии ее мужу, она предпочитала лишь коротенькую приставку к его титулу, слово «сэр». Ей очень нравилось произносить это слово.
По утрам, отыскав с трудом спрятанные детьми свои шлепанцы, надев розовый пеньюар, она выходила на площадку и кричала на весь замок:
— Где сэр Ричардсон? Слуги, поищите его в парке! Сэр Ричардсон, конечно, возится в розарии! Скажите сэру Ричардсону, что я жду его в голубой спальне!
И слуги отыскивали его. И недовольный Петр Гарин, то есть лорд Ричардсон, недовольный тем, что его оторвали от такого увлекательного занятия, перепачканный в земле, с исцарапанными шипами руками, нехотя поднимался в голубую спальню.
Обнищали они потом. И уже Дику Ричардсону в наследство достались лишь часть заросшего бурьяном розария да еще — что не исключалось вовсе — некоторые гены авантюриста Петра Гарина. Но в отличие от своего далекого предка Дик уже не обладал таким напористым нравом в достижении своих целей. Более того, от матери он унаследовал мягкий и флегматичный характер и даже некую застенчивость и нелюдимость.
Часто трогая пожелтевшие страницы книги историка и писателя Ч. Нормана[1], очевидца последнего межгосударственного катаклизма, Дик с огромным упоением вглядывался подолгу в старинные фотографии, дорисовывая в голове своим воображением события. На одной из них были запечатлены П. Гарин и З. Монроз в тот самый ответственный в обороне Англии и Большого Лондона день. Вымазанное в саже — вероятно, от копоти некачественных свечей — пирамидок гиперболоида — лицо Зои Монроз светилось бесшабашной удалью, было счастливым и радостным. Петр Гарин, такой же возбужденный и грязный, подмигивал фотографу левым глазом, как тот школьник, списавший контрольную по математике.
И, вчитываясь еще и еще в строки этой книги, Дик Ричардсон, с его затянувшейся инфантильностью — так говорила его бабка, миссис Сабрина Ричардсон — очень жалел, что родился так поздно, родился в этой стране, где города застроены густо небоскребами, а не в лесистой Англии тех времен, что родился в такой скучной и напичканной разными роботами и автоматами тек[2], что уже давно канули в Лету все войны, давно кончилась эра сражений и подвигов, давно миновала эпоха приключений и фантастических изобретений, эра гениев и ученых одиночек. Тому пример судьба деда, Фила Ричардсона. Приехав в Америку с кучей гениальных проектов, — у деда все проекты были «гениальными» — он не пожал плоды своей научной деятельности, не стал профессором какого‑либо университета, не разбогател, а лишь превратился в неврастеника, скрягу, брюзжащего противного старикашку.
Компании и концерны использовали его идеи, выплатив тому жалкие гроши. И сколько он ни тягался по судам, сколько ни нанимал адвокатов, так ничего и не добился. Как говорят русские в таких случаях — ободрали деда как липку. Так ему и надо! Нечего было соваться в эту Америку.
Дик удивился, что произнес про себя это слово, наименование своей страны, как‑то отчужденно, будто со стороны, будто она ему и не родина, будто он и не полюбил уже ее, ее сохранившиеся еще в глубинке леса и реки, луга и горы. А все от того, догадался он, что у меня чертовски плохое настроение. Оно плохое вот уже полгода, как остался без работы… И что ждет меня сегодня? Не наврал ли этот Грорэман? Мог и наврать. Он ведь не обязан говорить мне всю правду.
Раздался паромный свисток. Дик вздрогнул, очнулся, попытался припомнить лицо того человека, полного, с жиденькой черной бородкой, и весь разговор с ним на мосту.
Глава 2. ВСТРЕЧА НА БРУКЛИНСКОМ МОСТУ
Все произошло как‑то неожиданно, случайно. Так, по крайней мере, казалось ему. Четыре дня назад, во вторник, когда под вечер он переходил через Бруклинский мост и остановился посредине, чтобы полюбоваться открывшимся видом, поглазеть на проплывавший внизу океанский танкер, вдруг раздался скрип протекторов, резко затормозила машина. Из нее выбрался грузный человек в сером буклированном пальто и торопливо направился к Дику.
Автомобиль был дорогой, и Дик понял, что его, видимо, приняли за очередного самоубийцу, пришедшего сюда сводить счеты с жизнью. Он скривился, предчувствуя, что сейчас этот тип начнет читать ему лекцию о жизни, начнет доказывать, как хорошо жить, что и в лишениях есть какая‑то своя прелесть, что и борьба за существование была заложена с самого рождения еще их господом богом, Иисусом Христом.
Незнакомец извинился, попросил разрешения постоять рядом. Дик что‑то буркнул. Тот наклонился и попытался заглянуть в лицо Дику, и тому стало неприятно, он хотел уйти. Но толстяк, назвавшийся Гарфи Грорэманом, остановил его, придержав за плечо.
— Не спешите, мистер Ричардсон, — сказал он.
И Дик понял, что эта, показавшаяся ему сначала случайной, встреча является на самом деле не такой уж и случайной. Грорэман вынул тонкую сигару, угостил Дика, сам закурил такую же, выпуская вверх с наслаждением кольца дыма. Он спросил, как чувствует себя мистер Ричардсон. Тот промямлил, что неважно, сказал это как‑то неопределенно, махнув рукой.
— Мы вам можем помочь, — ответил тип и наклонился опять к Дику, как к своему хорошему знакомому; по мосту как раз проезжала медленно полицейская машина. — Но вы должны ответить на мои вопросы, — добавил Грорэман, внимательно изучая лицо Дика.
Взгляд его был цепкий, пристальный, Дику никак не хотелось сейчас болтать здесь на мосту, с незнакомым человеком, никак не хотелось откровенничать. Но каким‑то внутренним чутьем он уловил, что, возможно, от этого разговора зависит его будущее, что, возможно, это и есть та соломинка, за которую ему следует уцепиться.
— Что вас интересует?
— Все. Расскажите все о себе.
Дик помолчал немного, собираясь с мыслями, прикидывая, что же ему сказать, какие данные из своей биографии.
— Окончил колледж в Чикаго. Холост. Тридцать два года. Живу с бабкой на Лонг‑Айленд. Играл за команду факультета в бейсбол. Физически здоров. Онанизмом не увлекаюсь…
— Не надо таких подробностей, мистер Ричардсон, — прервал его Грорэман. — И не бойтесь откровенничать. Я ваших идей не украду. Моя специальность — психология. Поведение человека в экстремальных условиях… Что вы безработный, я знаю. За что вас уволили из компании «Электронный мозг»?
Меньше всего ожидал Дик услышать этот вопрос от незнакомца. Он постарался сосредоточиться, замешкался, подбирая правдоподобные аргументы, но ничего подходящего не приходило в голову.
— Я уволился сам… Поругался с шефом.
— Вы говорите неправду, мистер Ричардсон! Сейчас никто сам не увольняется. Сорок миллионов безработных. За что вас выгнали?
Грорэман уставился на Дика своими выпуклыми как у совы черными глазами, замерев в ожидании. Дик все молчал.
— Я вам подскажу, — не выдержал Грорэман. — Вы что‑то изобрели. Фирма потребовала ваши чертежи. Возник конфликт. Вы еще что‑то натворили и вас уволили. Не так ли?
— Да…
— Как называется ваше изобретение? Отвечайте!
— Генератор случайного действия, — пробормотал Дик, впадая снова в уже знакомое ему безразличие и апатию. — Точнее, приставку к генератору биоволн.
— Тогда вам и повысили зарплату?
— Не только мне, но и другим служащим… Возможно, это случайное совпадение, но кто‑то донес на меня шефу. Тот потребовал представить ему весь генератор ГСД в формулах и чертежах. Я послал его к черту… И вот никто не хочет брать меня на работу, как только узнают, откуда меня уволили…
— Достаточно, мистер Ричардсон! Достаточно! — зарокотал Грорэман и вдруг засмеялся, показывая крупные прокуренные зубы, дергаясь своим животом. Смех его чем‑то напоминал выступление актера в провинциальном театре.
— Вы… как я понял, — сказал Грорэман, вытирая слезы платочком, — смогли управлять на расстоянии поступками своего шефа? Его поведением. Не так ли, мистер Ричардсон?
Дик молчал, насупившись, уже жалея, что сболтнул лишнее.
— Вы молодец, мистер Ричардсон! — снова пророкотал Грорэман, убирая с лица улыбку.
— Думаю, что вы понравитесь моему патрону. Да, должен вас немного проинформировать. Он тоже помешался на всяких фантастических идеях.
Грорэман дал Дику телефон, попросил позвонить завтра.
И он звонил по нескольку раз в день. Грорэман вел себя как‑то странно, то никак не мог вспомнить, кто такой Дик Ричардсон, то переспрашивал, откуда у него этот телефон, то ссылался на свою занятость, то обещал с кем‑то переговорить и тут же клал трубку. Наконец вчера вечером он назвал один адрес, по которому следовало явиться Дику. Еще он предупредил, чтобы мистер Ричардсон не выпендривался там сильно, так как профессор этого не любит.
Глава 3. ДОМА У ПРОФЕССОРА
Сбавив ход, паром начал неуклюже разворачиваться для швартовки у причала Манхэттена. Толпа вынесла Дика на асфальт и, также сжимая со всех сторон, понесла к входу к метро.
Поеживаясь от холода, от сырого и порывистого ветра, вот уже минут десять Дик переминался с ноги на ногу перед металлической оградой. На начищенной до ледяного блеска медной пластине было выгравировано крупными буквами «ПРОФЕССОР ФИЗИКИ ПЕРРИ ХИМЕНС». Сквозь решетку забора зеленел ухоженный дворик с подстриженной аккуратно травой, красным выделялся в глубине двухэтажный добротный особняк, выложенный из кирпича. У пожелтевшего клена стояла черная машина, мощный «кадиллак». На капоте был оранжевый круг, предупреждающий, что в конструкции автомобиля применен гравитр. Такая же машина была у того незнакомца, у Гарфи Грорэмана.
Который уже раз Дик протягивал руку к звонку и одергивал. Легкий озноб проходил по телу. Ему было сейчас как‑то боязно и тоскливо. Вероятно, оттого, что все эти дни он находился в предчувствии, что его вот‑вот ждут удача и интересная работа, что вот‑вот все его беды и мытарства останутся позади, уйдут в прошлое. И теперь ему никак не хотелось оказаться опять обманутым в своих надеждах, получить очередной отказ. Наконец он заставил себя нажать кнопку и сказать в микрофон:
— Я прибыл по рекомендации Гарфи Грорэмана! Моя фамилия Ричардсон! Дик Ричардсон!
Его, кажется, ждали, так как замок тут же щелкнул и решетчатая калитка отворилась. Вымощенная мраморными голубыми плитами дорожка вела вдоль кустов жасмина к дому. Во дворе никого не было. Массивная дубовая дверь особняка оказалась незапертой. Витые ручки, сверкающие позолотой, отдавали холодом.
В просторном холле ему навстречу вскочил с обитого зеленым бархатом дивана рыжеватый коротышка. Изобразив на своей плутоватой физиономии радушие, промычав сипло что‑то наподобие извинения и брякнув короткое: — «Майкл», — он взял плащ и шляпу Дика. Бросив их на диван и снова промычав извинения, он пошарил по бокам Ричардсона, провел ладонью по спине, даже попытался отыскать что‑то у потомка лордов подмышками.