Прохор. Это — куриная слепота…
Людмила (входит заспанная, растрёпанная, но красивая. Бросается к Анне). Нюта…
Анна (обнимая её). Людочка…
Людмила. Нюта… ой, как хорошо…
Анна. Какая ты стала…
Людмила. Точно солнышко ты…
Павел. Нытьё началось…
Васса (в дверях). Анна!.. Иди к отцу-то…
Прохор. Что — плохо ему?
Павел. Погодите ещё радоваться-то…
Прохор. Я тебя спрашиваю, дуга?
(Павел, забежав за стол, показывает дяде язык.)
Людмила (хохочет сквозь слёзы). Смотри, папа!
Прохор (идя к Павлу). Пашка, уши надеру!
Павел. Троньте…
Михаил (дочери). Ты — уйди…
Семён (оживлённо). Дядя — загородите стулом дорогу-то ему! Павел — под стол катай, эх ты!..
Занавес
Действие второе
Вечер. В столовой полутьма. Перед камином — Людмила. Анна, с папиросой, задумчиво ходит по комнате.
Анна. Жалко, что ты не писала мне…
Людмила. Ну… я и адреса твоего не знаю.
Анна. Если б хотела…
Людмила. Следят за мной: муж, отец… И о чём писать, что тебе интересно?..
Анна. О себе… обо всех…
Людмила. Ничего не понимаю я. За два года — поглупела, обозлилась…
Анна. Зачем ты вышла замуж за Павла?
Людмила. Надо было.
Анна. Да?
Людмила. Да.
Анна. Как это ты? Такая осторожная…
Людмила. Время было такое… особенное. Везде — бунты, забастовки эти… точно уборка перед праздником… И всё уборка да уборка… а праздника — нет. Подвернулся один… красавец… мальчик почти… Рябой был, а красив.
Анна. Где он?
Людмила. Пропал. Не знаю — где.
Анна. Павел знает?
Людмила. Нет. Никто не знает… кроме дяди.
Анна. Как же…
Людмила. Так уж. Дядя Прохор научил… Хороший был тот… рябенький-то… удивительно ласковый и добрый…
Анна. А что за человек дядя Прохор?
Людмила. Так… купец весёлый… Тоже ласковый… Приласкает, а потом — отдавай назад… с процентами. (Другим тоном.) Ну, бог с ним! Не хочу плохо говорить о нём, — он всё-таки сделал мне однажды доброе, сделал! А мы ведь не нищие и должны добро помнить, так, Анна?
Анна (равнодушно). Не знаю.
Людмила (улыбаясь). Близкий мне человек один — мать твоя… И не говорю я с нею никогда почти, и она меня не спрашивает ни о чём, — разве пожурит порой за Павла… А сердцем я знаю, что только она меня жалеет и любит… Не будь её, — ух, что бы я сделала!
Анна (нахмурясь). Вот как!
Людмила (весело). Вот придёт весна — начнём мы с нею в саду работать… Ой, Анна, хорошо это как — помогать земле в цветы рядиться! На самом восходе солнышка постучит она ко мне, мамаша-то: «Эй, — скажет, сердито так, — вставай-ка!» И пойдём обе молча, почти на весь день, вплоть до вечера… Не узнала бы ты сад, кабы лето теперь! Вот разросся, вот украсился! Прошлой весною одних цветочных семян больше, чем на сотню рублей купили! Сливы какие, яблони, вишенье! Прививки училась делать я, к мужикам на село хожу прививать — садовница совсем! Книжку мне мать купила о садоводстве — учись, говорит, это честное дело! Мужики, видя наши-то успехи в саду и огороде, жён присылают по семена, прививочку попросить… мужики меня уважают! Хорошо жить весной, летом, осенью… а зима — трудна и мне и ей… Тесно как-то нам в доме… Не говорим ничего, а обе знаем, что думаем… Ты что скучная какая стала?
Анна. Не знаю… Такая ты красивая, молодая…
Людмила. А вот, как начнём работать весною — погляди, какая буду я! Ах, сад наш! Войдёшь в него утром, когда он росой окроплён и горит на солнце, — точно в церковь вошла! Голова кружится, сердце замирает, петь начнёшь — точно пьяная! Перестану, а мамаша кричит — пой! И над кустами где-нибудь лицо её вижу — ласковое, доброе, материно лицо!
Анна (тихо, точно не веря). Ласковое? Доброе?
Людмила. Ну да! А что? Помнишь, как мы с тобой в саду этом играли?
Павел (входит). О чём сплетничаете?.. (Зажигает свечи в люстре.)
Людмила. Зачем это?
Павел. Тобой любоваться хочу!
Людмила. Погаси…
Павел. Не погашу!
Людмила. Урод!
Павел. Вот, Анна, с каким дьяволом связали меня… на всю жизнь.
Людмила. Врёшь! Ты сам на коленках ползал передо мной, как нищий…
Анна. Перестаньте!
Людмила. Ты понимаешь — он ничего не может сделать со мной… так дразнит меня разными пакостями. Подарили мне кота сибирского — отравил…
Павел. Он меня царапал… Вовсе я не травил его… он сам объелся…
Людмила (вскочила). Молчи, обезьяна! Видеть не могу… (Быстро уходит.)
Павел (тихо). Убежала… ага! Видеть не можешь?
Анна. Что же ты думаешь делать, Павел?
Павел (усмехаясь). Ничего. Мне — нехорошо, пусть и она терпит! (Вдруг искренно и горячо.) Анюта, помоги мне, Христа ради! Я тебе подарю что хочешь… денег, если надо, денег дам, когда папаша умрёт! Господи — я всё отдам… всё!
Анна (задумалась). Что я могу сделать?
Павел (тихо, жалобно). Ты по любви вышла замуж, — научи её любить меня… научи её! Я её так люблю — меры нет! Спит она, а я стою на коленках у кровати: «Люда, Людочка, никто тебя не полюбит, как я! — так и шепчу ей всю ночь до утра… — У всех что-нибудь есть, а я уродливый, мне больше не для чего жить, как для тебя», — говорю я ей, а она — спит… Анна, помоги мне!
Анна (торопливо). Успокойся, кто-то идёт…
Павел. Что мне? Пусть все идут… все знают!
Наталья (входит). Паша, матушка зовёт… (Подозрительно смотрит на них.) Скорее, она сердится.
Павел (уходя). Она всегда сердится.
Наталья (следуя за ним). Ты там мальчишку побил конторского…
Павел. Ну так что? Их надо бить…
Анна (Наталье). Наташа, подождите минутку.
Наталья (возвращаясь). Хорошо.
Анна. Ф-фу… точно он избил меня!..
Наталья. На супругу жаловался?
Анна. Вы с ним, кажется, хорошо живёте?
Наталья. Я — со всеми одинаково.
Анна. Не скучно это?
Наталья. Почему же?
Анна. Да вы такая молоденькая… развлечений здесь нет…
Наталья. А муж?
Анна (улыбаясь). Этого довольно?
Наталья (поучительно). Он очень старается, чтобы не скучно было… и смешит, и всё. К тому же время теперь вовсе не такое, чтобы смеяться хотелось…
Анна (заинтересована). Да-а?
Наталья (убеждённо). Конечно! Теперь уж невозможно жить, как раньше… надо переезжать в город… и всё должно быть иначе…
Анна (серьёзно). Как же?
Наталья. Не могу ещё объяснить… я очень много думаю об этом, а — не знаю… Только — надобно жить в укреплённых городах, где много полиции и войско есть… (Воодушевляясь.) После этих страшных годов тихие люди переводятся, сестрица Анна. Все начали думать и тайно друг с другом говорить… и ходят разные люди… у нас тут заходил один, так он уговаривал всех, что всякое дело — грешно и делать ничего не надо! Я очень испугалась тогда… вы подумайте, что это может быть, если опять никто не будет работать?
Анна. Какая вы однако…
Наталья. У меня ребёнок больной, и по ночам я мало сплю, а всё думаю о разных разностях. Но я ещё молоденькая, и меня не слушают, когда я говорю… а вот вы, спасибо вам, слушаете… Это мне очень приятно.
Прохор (входит, сердитый). Где Васса?
Анна. Не знаю.
Наталья. На завод ушла.
Прохор. Чертовка…
Анна. Откуда вы такой?
Прохор. Грязен? С голубятни. Ефиопы — три месяца прошу лестницу поправить — не хотят! Это — нарочно, Анна, так ты и знай! И если я в погреб слечу, шею сверну, — это будет подстроено, да! Это будет Пашкина хиромантия!..
Анна. Ой, дядя, ну что вы говорите?
Прохор. Знаю что… Ты — не знаешь, а я… прошлый раз сижу на голубятне, а кто-то тихонько открыл творило погреба, лестницу подвинул на самый край и дверь со двора захлопнул. Темно. Пол — сырой на погребе… едва-едва не слетел я. Это как понять? Чьи сии дела уголовные, а?
Наталья (Анне). Если Пашу дразнить — он может великий грех сделать, я внушала Людмилочке это…
Прохор. Вот — видишь? И Валаамова ослица так же глаголет…
Наталья. Вы совсем напрасно сравниваете меня с ослицей…
Прохор. Ну, ну! Ты вспомни, кто её устами говорил…
Наталья. Мне это всё равно… я купеческая дочь…
Анна. Вы, Наташа, напрасно укрепляете враждебные мысли дяди…
Наталья. Страшные мысли нельзя скрывать. Вы сами знаете, что несчастные люди очень злые всегда…
Прохор (весело). Каково? Экая голубица со змеиным умом, а?
Наталья (обижена, уходит). Ум очень простой… извините! Это самый человеческий ум…
Анна. Ой, дядя… зачем вы с ней так?
Прохор. Ничего, съест! Не люблю эту тёмненькую душу в тёмном платье! (Смеясь.) Знаешь, слышал я однажды, как она о будущей жизни мечтала с мужем. (Передразнивая манеру Натальи.) «И вот, Сеня, лежу я в лиловом капоте бархатном, а под ним одна кружевная рубашка… или сижу на эдаком кельк шозе»…
Анна (улыбаясь). Шезлонг, должно быть…
Прохор. Ну — всё равно! (Снова передразнивая Наталью.) «И приходят с визитом разные лица: тут и полицмейстер, и судьи, и градской голова — весь город!.. И все тебе завидуют, глядя на меня, — ай да Железнов! Вот так жена у него, да-а! А я — эдак ножкой двину, а то плечико покажу — пускай их ещё больше зубами-то скрипят…» (Хохочет.) Хороша иллюстрация, а? Сенька, дурак, ржёт…
Анна (серьёзно). Странная женщина… Не понимаю я её! Такая… как бы немудрая…
Прохор. Чёрт лучше знает, какая она… Иной раз она, брат, так ворочает глазищами своими… Ах, и надоели они мне!..
Анна. Что ж вы живёте с ними?
Прохор. Бум! Сказала тоже! Завязли тут все деньги мои, по милости Захара… Вот выдерну их, и — прощайте, единокровные мои жулики!..
Анна. Куда же вы?
Прохор. В Москву, в столицу! (Наклоняясь к ней, таинственно.) У меня, брат, есть — некоторый плод любви несчастной… ха-ароший, Анна, зреет плод!
Анна. Вот как?
Прохор. Бум! Студент уже… превосходнейшая рожа!
Анна. И — мать?
Прохор (не сразу). Скончалась… жаль! (Снова веселее.) Зовёт он меня неожиданным отцом — весёлый чёрт! И — ничего не просит, а? Видела эдаких? Не нашей крови, нет… Пьёт, чёрт, несколько… Театрал, всех актрис знает… Учится на мифологическом…
Анна. Филологическом.
Прохор (убеждённо). Нет, я верно сказал — есть мифология наука… он, брат, мне рассказал подробно, и даже я сам читал про греческую войну, про Одиссея… Вот, брат, шельма была Одиссей! Врал — замечательно! Будто вплоть до ада снисходил, понимаешь? И будто в аду — ничего не страшно, а только — скука большая?.. Пётр этот, мой-то, тоже врать здоров!
Васса (входит). Мир беседе. На кого это Наталья обозлилась?
Анна. Она? Как же она злится?
Васса. Стоит середь зала и кисти у платка обрывает… белая вся, даже досиня… (Прохору.) Там вас голубятник спрашивает.
Прохор (расхаживая). Подождёт…
Анна (глазами и осторожными жестами просит, чтобы мать ушла. Васса недоверчиво смотрит на неё). Семён воротился из города?
Васса. Не знаю… и мне он нужен бы… пойду, погляжу… (Уходит.)
Прохор. Давай в карты играть, а? Позовём Людмилу, Наталью…
Анна. Ну что ж, давайте… Так, значит, уходите вы из дела?
Прохор. Обязательно. Стар становлюсь… и вообще — какое это дело? Боязно чего-то, видишь ли! Бывало — идешь по селу — барином себя чувствуешь… а теперь хоть и по-прежнему низко кланяются люди, но это они для того, чтобы злые глаза свои спрятать… Какая это жизнь? Вот это, брат, и есть греческая Илиада — все друг друга по башке норовят ловчее стукнуть… К тому же и делец я был всегда не ахти какой… а теперь к чему мне оно, дело?
Семён (входит). Кто меня звал?
Анна. Мамаша.
Семён. А она говорит — ты! Стало быть, никому я не нужен? Ну, это хорошо!
Прохор. Бум! Пойду за Людмилой. Семён, в карты хочешь?
Семён. Можно. Ай, братцы, славно в городе! Твёрдо всё — дома каменные… светло, чисто… И люди другие — разговор широкий… про всё знают… Дума там, политика разная… случаи интересные…
Прохор (уходя). Барыньки красивые…
Семён. Пошёл… бабник!
Анна. Ты серьёзно думаешь, что он с Людмилой… шалит?
Семён (с удовольствием). Шалит? Ишь ты… а я ждал, как ты это скажешь! Назвала ловко… Вот он, город… всему учит! Да, он, дядя, конечно, шалит… да ещё как… Я сам слышал, как он её учил однажды… у меня глаза на лоб со стыда полезли…
Анна. Чему — учил?
Семён. Ну, это нельзя сказать, совестно.
Анна. Чай, я замужем!
Семён. Всё равно… да я и не понял толком-то… насчёт детей… как надо, чтобы дети не родились… Ну его! Баловник… дело его не утешает…
Анна. А тебя?
Семён. Меня-то? Видишь — радости в изразцах да кирпичах немного… к тому же народ стал угрюмый… стражники да строгости… пьянство да драки… скушно это! Помрёт папаша, — в городе буду жить… совсем иным сам себя видишь, когда вокруг все люди одинаковы…
Анна. Ну, а кто же дело вести будет?
Семён. Дело-то? Его — сократить… торф невыгодно работать… а остальное — мать да Михайло… пускай они копаются… А в городе — открою я магазин золотых вещей… н-да! На главной улице, на Дворянской…. И вывеска: ювелирный магазин Семёна Железнова — ювелирный! И слово такое мягонькое — ю! Над магазином — квартира будет… Фисгармонию куплю, буду играть на ней… ю!
Людмила (бежит). Анна, иди, уйми их…
Семён (испуганно). Кого? Кто?
Людмила. Дядя Прохор Павла бьёт…
Семён. Вот… пожалуйте! Вот те и ю! Анна, что же ты, иди!
Анна. Куда я пойду? Ударят ещё! Иди ты сам!
Семён (идёт). Я… ну что я! Полицейский какой…
Людмила. Господи — что же это? Какая это жизнь?
Анна. Ничего, Люда…
Людмила. Хоть бы уж дядя убил Павла… так жалко его… так он противен!
Анна. Из-за чего они?
Людмила. Павел сказал, что не пустит меня в карты играть, а мне это смешно стало… он меня толкнул и заорал, а дядя за волосы его…
Анна (спокойно). Мужичьё…
Людмила. Противно…
Анна. Так ли бы тебе жить!
Людмила. Дорого стоит счастье, хоть и маленькое… (Задумчиво.) А всё-таки вспомнишь о нём — и легче… Ах, Анюта, как хорошо, когда мужчина от радости плачет пред тобою, — такой он милый тогда… такой дорогой… знаешь это?
Анна (обняла её). Да-а… о, я знаю…
Людмила. Чувствуешь себя в такую минуту богатейшей королевой — да ведь? И так уж ничего не жалко тебе, так не жалко — хоть смерть примешь…
Васса (идёт). Что за шум у вас?
Людмила (бросаясь к ней). Ах, мама, сделайте что-нибудь!..
Васса. Ну, что ещё натворила?
Людмила. Ничего! Они там, Павел с дядей, подрались…
Васса. Опять! Просила я тебя, Людка…
Людмила. Не могу! Вы всё знаете… вы понимаете, ведь — не могу быть ласковой! Вы сами говорили — мужчину не обманешь…
Васса. Ну иди, ступай… уговори их… дураки оба…
Людмила (идёт). Что я пойду?
Анна. Это у вас часто?
Васса (села у камина). Третий год… Иной раз так за сердце схватит… всех бы… взяла да и… Жалко мне Павла! Ой, Анна, жалко…
Анна. Людмиле тоже не сладко.
Васса. Ей? Она — не сдаст…
Анна. Что у неё с дядей Прохором?
Васса. Не Прохор он, а прохвост! Узнал девичий секрет один… ну и пользуется… да! Пользуется, пёс!
Анна (тихонько). Вот что, когда вы ляжете, я приду к вам.
Васса (насторожилась). А что? Зачем?