— А-а-а! Больно! Батяня, ты же сам учил…
— Чему учил? Родне гадить? Так, чтобы потом тебя знать не желали? Винись перед старшим братом!
— Винюсь! Прости, Михайла-а-а! Ой, больно, батяня!
— В землю кланяйся, в землю! Запомни: родичи — надежда и опора, без родни ты никто!
— Михайла, прости, ради Христа, больше не буду!
"Все правильно: Никифор чувствует себя виноватым, но просить прощения у пацана взрослому мужику невместно. Вот Пашка за двоих и отдувается. Прощать же я должен не этого мелкого паскудника, а его отца. И не простить нельзя — патриархальный менталитет, туды его… Вон, мать Пашкина руки ломает, а встрять в мужской разговор не решается".
— Дядя Никифор, отпусти его. Я тоже палку перегнул, сгоряча от брата отказался. Я тоже виноват.
— Прощаешь паскудника?
— Прощаю, дядя Никифор, не сердись так, не понимает он еще силы родства, мал пока.
— Благодари!
— Спаси тебя Христос, Михайла! — плаксиво проныл Пашка.
— Пошел в чулан! — Никифор от души пнул свое чадо под зад. — Сидеть, пока сам не выпущу! Я тебя научу родню любить!
— Дядя Никифор…
— Молчи, Михайла, свои дети появятся — поймешь.
— Я не про то… — Мишка указал подбородком на обмотанного веревкой Роську, рядом с которым все еще маялся мужик с копьем.
— Роська! Ты почему еще связанный? — Непонятно чему удивился Никифор. — Развязать немедля! Смотри сюда, парень. Отдаю тебя Михайле только вот за этот перстень. Видел, как он его заработал? Помнишь, что он князю сказал? Волкодав из чужих рук корма не берет! Так вот: если вдруг когда-нибудь появится у тебя мысль Михайле изменить… Ну, ну, не ерепенься, в жизни всякое бывает! Вспомни про этот перстень и о том, как он Михайле достался. И все дурные мысли из головы сразу уйдут. Ну… и не поминай лихом, я тебя не обижал. Ну вот, чего плакать-то, радоваться надо! Да развяжите же его! Семен! Волю почуял? Я тебе дам волю! Развяжи парня! Бараны безрукие, Михайла, режь веревки!
Мишка перерезал путы и Роська смог наконец утереть лицо, Кузька с Демкой в это время хозяйственно прибирали со стола невостребованные сокровища.
* * *Дед, Никифор, Немой и Мишка расположились в горнице за заново накрытым столом. Посреди стола красовался кувшин с угорским вином объемом литра четыре, попойка, надо понимать, заходила уже на третий круг. Мишка и в этот раз попытался увильнуть от участия, но Никифор буквально приволок его за стол, мотивируя свою настойчивость необходимостью поговорить о важных вещах.
— Батюшка Корней, дозволишь Михайле налить?
— Плесни немного, пусть попробует, что такое угорское.
— Ну, Корней Агеич, с выигрышем тебя!
Мишка осторожно отхлебнул из чарки — ничего особенного — красное полусладкое, градусов пятнадцать.
"Это ж сколько было нужно трем здоровым мужикам выхлебать этого компота, чтобы поотрубаться? И бочка, при этом, за два дня опустела только наполовину. М-да! Если они ее допить собираются, домой мы поедем еще не скоро".
— А теперь, — Никифор утер рушником намоченные в вине усы — Корней Агеич, признавайся, как на духу: сколько Михайле лет на самом деле? Не верю, что тринадцать!
— А я и сам, иногда, Кхе!.. Если бы титешником на руках не держал…
"Э-э, дядечки, с этой темы надо срочно съезжать, неизвестно, до чего вы еще договоритесь!".
— А про что об заклад-то бились, дядя Никифор?
— Ой не рви мне душу, Михайла, так продуться! Так продуться!
— Деда, ну хоть ты объясни!
— Кхе! Значит, так дело было. Рассказал нам Ходок про вашу находку и про то, что вы Роську выкупить собираетесь…
— Козел…
— Да будет тебе, Михайла, все равно, все на следующий день открылось. — Никифору явно не понравилось отношение Мишки к Ходоку. — Чего ты на него взъелся?
— Кхе, ну, мы с дядькой твоим об заклад и побились. — Продолжил дед. — Сумеет Никифор из тебя все вытянуть, или нет? Мне только надо было приговор такой вынести, чтобы ты обязательно взялся торговаться.
— А велик ли заклад был?
— Велик. — Дед заметно смутился и принялся с преувеличенным вниманием разглядывать дно опустевшей чарки. — Наша доля прибытка с представлений.
"Блин! Весь наш заработок! Точно: по пьянке его Никешка развел!".
— И ты согласился?
— Кхе! Ну, так уж вышло…
— Но я же не мог купца переторговать!
— А переторговал!
— Да случайно же!
— Не, Михайла! — Слегка уже «поплывший» Никифор поводил перед лицом указательным пальцем. — Не знаю, как у тебя это выходит, но я за тобой с самого приезда смотрю. Давай, Корней Агеич еще по одной?
— Давай, Никеша!
Выпили, закусили, Никифор продолжил с того места, на котором прервался:
— Я за тобой с самого приезда смотрю. Все у тебя, вроде бы, случайно, а только… Не, не бывает таких пацанов!
— Мне это уже говорили. — Мрачно прокомментировал Мишка. — Злость на деда разбирала его не на шутку.
— Правильно говорили! — Никифор косел прямо на глазах, угорское, на "старые дрожжи" шибало по мозгам, как дубиной. — Умный человек говорил! Э-э, а кто говорил?
— Волхва велесова.
— О как! Корней Агеич! Ну что у тебя за внук! С князьями не робеет, попов охмуряет, с волхвами водится, купцов вокруг пальца обводит! Ты кого вырастил?
"Пора линять! Никифор сам не знает, насколько прав — не бывает таких пацанов. Слава Богу, сейчас нажрется, может, забудет?".
— Пойду я дядя Никифор.
— Нет, стой! У меня к тебе дело есть! Сейчас мы еще по чарочке, и поговорим!
— А может, сначала поговорим?
— Можно и сначала, но сперва выпьем!
"Да, джентльмены, такими темпами вы быстро до кондиции дойдете. А Вам, сэр, лучше воздержаться, для вашего возраста, да без привычки, и пятнадцать градусов — выше крыши".
— Корней Агеич! Батюшка! Челом тебе бью и в ноги кланяюсь!
Никифор полез из-за стола, намереваясь подтвердить слова делом.
— Сиди уж! — Милостиво разрешил дед. — Чего просить-то хочешь?
— Яви божескую милость, снизойди к нижайшей просьбе…
— Да чего тебе надо-то?
— Заставь век Бога за тебя молить, по гроб жизни…
— Никеша, ты чего, ополоумел?
— Снизойди к нам, сирым и убогим, и обрати взгляд благосклонный…
— Никифор!!!
— А?
— Чего просить-то хотел?
— А я не сказал?
— Кхе! Не то, что бы совсем ничего не сказал, но… как-то невнятно.
— Да? Тогда — еще по одной!
— Давай! — Дед с Никифором приняли еще по одной. — А теперь о деле поговорим. — Напомнил Корней.
— Так уже поговорили же! — Искренне изумился Никифор.
— Да? А я чего-то не понял. Может, еще раз начнешь?
— С начала?
— Ага!
— Так продуться! Ой, мама моя! Так продуться!
— Это уже было! Дальше давай.
— Челом бью, батюшка, Корней…
— Это тоже было, дальше!
— Э-э… Все!
— Ага!.. Кхе… Понятно… Михайла, чего он хочет?
— Выпить.
— Ха! Ну внук у тебя, Корней…
— Это тоже было!
— Ну, я не знаю! На тебя не угодишь… Я тебе битый час толкую… Михайла, ты-то хоть согласен?
— С чем?
— Да вы что? Сговорились, что ли?
— Это вы с дедом третий день «сговариваетесь». Ты уже всю выручку от представлений «сговорил».
— Ой, мама моя, так продуться!
— Кхе! По третьему кругу пошел. Вот, Михайла, гляди что с человеком вино делает! Еще и бочку не допили а уже… это… Ну, сам видишь. Знаешь, Андрюха, — дед повернулся к Немому — он мне утром толковал, что ты вчера с нами не пил, а уходил куда-то. Совсем ничего не помнит! Эх, молодежь…
— Деда, пойду я.
— Ступай, внучок, незачем тебе на это непотребство глядеть. Иди, погуляй, может еще кого в переулочке зарежешь…
— Вспомнил!!! — возопил вдруг Никифор.
— Кхе! Эк, тебя разбирает! Чего вспомнил-то?
— Возьми моего Петьку в воинское учение!
— Чего?
— Челом бью и в ноги…
— Молчать!
— Сирых и убогих, батюшка…
— Молчать, я сказал! Михайла, понял, чего он хочет?
— Петьку к нам в воинское учение отдать.
— А зачем?
— Не сказал.
— А сам, как думаешь?
— Так третий же день квасит, он сейчас еще и не такое расскажет!
— Верно! Что у трезвого — на уме, то у пьяного — на языке. На третий день даже он правду сказать может.
— Ох и мудр ты, Корней Агеич, — встрял заплетающимся языком Никифор — а внук у тебя… Ты кого ему зарезать велел? Если вам все равно, кого, то я подсказать могу, есть тут один, ну такая сволочь! Или тебе обязательно по трое надо? Тогда еще и соседа его, который справа… или слева? А-а, давай обоих, как раз трое и получится!
— Может тебе весь Туров вырезать? — Кровожадно осведомился дед.
— Не, — Никифор протестующе замахал обеими руками — весь не надо. Особенно… это… Тут недалеко такая вдовушка живет… Вот ее — ни в коем разе… Ха! Корней Агеич! — Никифор, что-то вспомнив, шлепнул себя ладонью по лубу. — А чего это мы все дома сидим? Пойдем, я тебя в такое место сведу, век не забудешь! Вот только выпьем, Петьку в Ратное отправим, и пойдем!
— Не, — Никифор протестующе замахал обеими руками — весь не надо. Особенно… это… Тут недалеко такая вдовушка живет… Вот ее — ни в коем разе… Ха! Корней Агеич! — Никифор, что-то вспомнив, шлепнул себя ладонью по лубу. — А чего это мы все дома сидим? Пойдем, я тебя в такое место сведу, век не забудешь! Вот только выпьем, Петьку в Ратное отправим, и пойдем!
— Так! Андрюха, если дело до вдовушек дошло… Андрюха! Слышишь меня? Андрюха! Спит, ядрена Матрена… Ну что за времена настали, за чаркой посидеть не с кем. Куда все катится?
Дед горестно вздохнул и, подперев щеку кулаком, устремил полный скорби взгляд куда-то в пространство.
— Деда, пойду я.
— Иди, внучок, чего тебе здесь сидеть? Расспроси там, чего Никифор про Петьку толковал? Может Петруха сам знает? И это… Чего ж я хотел-то? А! Смотри и правда не зарежь кого-нибудь, третий день ведь пьем.
У дверей горницы маялся Петр.
— Ну, что? Согласились?
— Ты о чем?
— А что, отец так ничего и не сказал?
— Да сказал-то он много чего, только они же уже третий день гуляют. Сам понимаешь…
Петька помрачнел и повернулся уходить.
— Петруха, погоди. Там в разговоре мелькнуло: вроде бы, отец тебя в Ратное отправить. Ты про это спрашивал?
— Так чего ж ты дураком прикидываешься?
— Да не прикидываюсь я! Что ты сразу… Я ж говорю: только мелькнуло, а потом разговор в сторону ушел. Ты давай-ка мне все обскажи, а я к деду подкачусь. Он сейчас добрый.
— А чего обсказывать-то? Отец хочет, чтобы я у деда Корнея воинское обучение прошел. Вот и все.
— А сам?
— Чего — сам?
— Сам-то хочешь?
— Еще как!
— Смотри, это дело долгое и не простое. — Мишке даже самому стало противно от собственного ханжески-наставнического тона, но Петька не обратил на это ни малейшего внимания.
— Ты же сказал, что я достоин!
— Верно, и от слов своих не отказываюсь. Только ты пойми: любое серьезное дело надо начинать с того, чтобы ясно понимать: зачем ты его делаешь, какой результат хочешь получить? Если ты только скакать, да стрелять, как мы…
— Де нет же! Отец и правда все всерьез… ну и я — тоже. Понимаешь, по дорогам опасно стало ездить. То есть, и раньше опасно было, а сейчас и совсем. Приходится охрану нанимать, а она дорого стоит и ненадежно это все. Тут слух недавно прошел, что одного купца своя же охрана ограбила и убила. На ладьях у нас Ходок командует, он с отцом в доле, ему предавать нас невыгодно, но и по суше ходить ведь тоже надо. Вот отец и хочет, чтобы Пашка торговыми делами занимался, а я воинскими. Свой-то человек — всегда надежнее нанятого.
— Теперь понятно, значит, отец твой это не по пьянке решил, а давно обдумывает?
— Не знаю. Но обещал, если дед Корней согласится меня в "Младшую стражу" взять, мне всю воинскую справу, как у вас, сделать.
"Пятый стрелок… Это, конечно, неплохо, только он, ведь, приедет и уедет… Но мы же под это дело настоящий учебный центр организовать сможем! С таким-то спонсором…Надо только деду эту идею продать, как-то поаккуратнее".
— Я сейчас прямо с дедом переговорю. — Мишка развернулся к дверям трапезной. — Жди здесь!
В "банкетном зале" веселье было в разгаре: Немой дрых, привалившись к стене, дед сидел, задумчиво подперев щеку кулаком, а Никифор, в залитой вином рубахе, что-то эмоционально, но совершенно неразборчиво рассказывал, правда, обращаясь не к деду, а к стоящему посреди стола кувшину.
— А-а, Михайла! — Приветствовал внука дед. — Что, угорское понравилось!
— Я, деда, Петруху расспросил, как ты велел.
— Ну, и как она?
— Кто — она?
— Вдовушка.
— Да я не про вдовушку, а про Петьку! Дядька Никифор хочет его тебе в обучение отдать, чтобы он потом мог охраной командовать.
— Кто? — Не понял дед.
— Петька!
— А вдовушка?
— А вдовушка нам будет платочком махать, когда домой поедем. Согласен?
— А как же? Только нам еще на торг надо — купить кое-что…
— А если на торг, то с ясной головой идти нужно, значит спать ложись — ночь на дворе!
— Уже? — Дед удивленно оглянулся на окошко. — А почему светло?
— Деда, ты глянь: Андрей уже спит.
— Никеша! — Дед потряс зятя за плечо. — Давай — еще по одной и спать.
— Да погоди ты, — отмахнулся Никифор — на самом интересном месте…
— Спать, я сказал! — Повысил голос Корней. — Завтра дел много.
— Ладно, я тебе завтра дорасскажу.
— Михайла! — Дед уже орал, словно командовал сотней в бою. — Всем спать! А завтра, чтоб все как один, с платочками… И махать!
* * *На следующий день, опохмелившись, дед принялся собираться на торг, как в дальний поход. Несмотря на то, что большая часть необходимого уже была закуплена через Никифора, а то и у самого Никифора, дед велел запрячь сани, рассчитывая, видимо, затовариться так, что в руках все будет не унести. Но сразу заняться покупками не пришлось — народ толпами валил к берегу Струмени, торг быстро пустел, по всей видимости, намечалось какое-то неординарное мероприятие.
Никифор окликнул кого-то из знакомых, коротко переговорил с ним и вернулся с известием:
— Казнь будет!
— Кого казнят-то? — Заинтересовался дед.
— Скоморохов давешних. Двоих — девку и старика, того-то, которому Михайла пол уха отсек, Илларион с собой взял — дорогу указывать. А этих князь головой выдал епископу, за колдовство.
— Ну, пошли, посмотрим, что ли. Все равно, торговли сейчас никакой не будет.
На льду Струмени стояли два столба, обложенные дровами, осужденные были уже здесь — привязанные к столбам. Старик стоял прямо, прижавшись затылком к бревну, и глядя куда-то поверх голов собравшейся толпы, а девка обвисла на цепях: то ли была без сознания, то ли ослабела от допросов, наверняка сопровождавшихся пытками. Приговор уже зачитали, теперь осужденным что-то говорил священник. Вернее, пытался говорить — девка никак на окружающее не реагировала, а старик плюнул в монаха и отвернулся.
"Что ж это такое? На Руси инквизиции же никогда не было! Или просто такие казни были редкостью? Где-то ж я читал, что все костры России вместились бы в одно большое мадридское аутодафе. Между прочим, сэр, вы так же читали и о том, что Русь крестили огнем и мечом. Илларион с двумя сотнями княжеской дружины поехал мечом православие насаждать, а вторую составляющую приобщения славянских варваров к цивилизации Вы наблюдаете собственными глазами. Или Вы думали, что Русь крестили исключительно такие люди как отец Михаил? Идеология нескольких миллионов человек так просто не меняется.
В одном он был прав — славяне, порой, друг друга мордуют покруче, чем иностранные завоеватели. И, что самое тошное, зачастую — в угоду чужакам. Сейчас — Константинополю, через несколько веков — Риму, еще позже — Лондону, Парижу, Вашингтону. Свой своего бьет, но чужой, почему-то, вопреки пословице, не боится, а радуется.
Вообще, был ли хоть один век, в котором мы не хлестались бы либо между собой, либо со славянами-соседями? И все время на этом какой-нибудь "цивилизованный дядя" руки греет. Взять, хотя бы, ту же Гражданскую войну. Почему, собственно ее назвали гражданской? Численность Белой армии ни разу не превысила общую численность войск иностранных интервентов. Если бы не помощь этих самых «дядей» никакой бы многолетней резни, наверняка не было бы. Не сейчас ли это все закладывается?".
Девка, до ног которой добрался разгорающийся огонь страшно закричала.
— Деда, пойдем отсюда.
— Нет, ребятки, слушайте, как живой человек в огне кричит, вам воинами быть, еще не раз такое услышите. И не дай Бог вам услышать, как свои так кричат… Хотя, если вороги, так тоже не легче… Ох, мать честная!
Старик, до которого тоже дошел огонь, не закричал, а запел:
Толпа притихла. Голос у старика оказался мощным, слова разносились над берегом реки, перекрывая истошные вопли девки.
И Громовержцу — богу Перуну, богу битв и борьбы говорили:
В толпе начали раздаваться женские причитания, а чей-то мужской голос вдруг подхватил языческую песнь: