Дальнейший ход войны определялся в последние месяцы 1940 г. Нацисты сами были ошеломлены масштабами побед и несколько снизили темп. Гитлер выбрал наихудший из возможных стратегических компромиссов, развязав воздушную войну против Британии: завладев Континентом, он полагал, что достаточно будет и такой демонстрации сил, чтобы побудить англичан сдаться. Если бы он предоставил англичанам попросту вариться в собственном соку на острове, Черчиллю нелегко было бы поддерживать национальный дух и объяснять, каковы дальнейшие стратегические задачи страны. Достаточно было бы отправить осенью небольшой немецкий контингент, чтобы поддержать итальянскую агрессию в Египте, и англичан, вероятно, удалось бы вытеснить с Ближнего Востока. Можно было бы без особого труда захватить Мальту. Такие унижения подорвали бы доверие к доктрине Черчилля: биться до конца.
Вместо этого люфтваффе предприняло довольно нелепую кампанию – единственный вид нападения, который Британия в силу своего географического положения могла отразить. Британской армии и британскому народу не пришлось сражаться с вермахтом на берегах и зеленых полях своего острова. Такое столкновение могло закончиться для обороняющихся катастрофой. Теперь же премьер-министр просил англичан просто потерпеть, пока страну обороняли несколько сотен пилотов и – пусть менее наглядно, зато на деле важнее – мощные корабли военного флота. И вдохновенные речи премьер-министра обеспечили его политике поддержку вопреки убедительным, бившим в нос триумфам Гитлера, даже когда города начали гореть и погибали мирные жители.
Незамедлительное вторжение было не столь реальным, как того опасались британские генералы и как публично утверждал Черчилль. Немцам не хватало десантных судов и конвоя для того, чтобы переправить армию через Ла-Манш, который караулил сильный британский флот. На такое Гитлер никак не мог решиться. Но разведданные о ресурсах и решениях фюрера оставались фрагментарными: пока еще в Блетчи-парке не научились столь виртуозно расшифровывать вражеские радиограммы[7] как это будут делать на более поздних этапах войны. И деятельность немцев на Континенте, и отсутствие активности зачастую оставались неизвестны Лондону. Руководители британской разведки, травмированные поражением во Франции, были склонны приписывать вермахту чуть ли не сверхъестественные возможности.
В глубине души Черчилль изначально сомневался в вероятности вторжения, но в 1940–1941 гг. непрерывно напоминал об этой угрозе и в речах, и при выработке стратегии – это помогало сосредоточиться на определенной задаче и занять делом и армию, и народ. Черчилль полагал, и в общем-то справедливо, что бездействие и ощущение беспомощности роковым образом подорвет дух народа, а также прахом пойдет его расчет втянуть в конфликт Соединенные Штаты. Черчилль не допускал возвращения к «Странной войне», и, поскольку едва ли не единственной задачей ополчения только и могла быть подготовка на случай вторжения, он ставил эту задачу как основную даже спустя много месяцев после того, как острая угроза миновала.
После падения Франции беспощадную решимость британского премьер-министра первыми ощутили на себе недавние союзники. Однажды утром в июле 1940 г. Королевский флот окружил французские суда, находившиеся в британских гаванях, и потребовал сдаться. В Девонпорте офицеры подводной лодки Surcouf оказали сопротивление, в машинном зале завязалась перестрелка, погиб один французский моряк и трое британских. Три четверти оказавшихся в Британии французов, в том числе и те, кого только что вывезли из Дюнкерка, настаивали на репатриации, и в этом им британские власти не отказали. Однако конфликт продолжал развиваться: 3 июля эскадра в Мерс-эль-Кебире отвергла британский ультиматум. Черчилль ни в коем случае не желал допустить, чтобы корабли перешли в руки Петена и приняли участие в немецком вторжении в Англию. Адмирал Марсель-Бруно Женсуль не собирался ни возобновлять боевые действия в союзе с англичанами, ни соблюдать нейтралитет под их контролем, и тогда адмирал Сомервилл затопил или уничтожил артиллерийским огнем три корабля Женсуля, причем погибло 1300 моряков. Черчилль опасался, как бы в ответ Петен не передал свои военные силы в распоряжение нацистов, но тем не менее отдал приказ открыть огонь. В итоге правительство Виши не приняло участия в конфликте, а несколько отдаленных африканских колоний даже выразили лояльность Свободной Франции, сформированной бригадным генералом Шарлем де Голлем в Лондоне. И в то же время французы вплоть до конца 1942 г. яростно боролись с любым посягательством англичан на их территории.
Политика Петена отнюдь не была только следствием поражения Франции. Она пользовалась широкой поддержкой: правительство Виши ухватилось за возможность навязать, по выражению Майкла Берли, «регрессивную мораль, политический и социальный уклад, в котором авторитет и долг восторжествуют над свободой и правами»3. Патологический страх, ненависть к левым и евреям побуждали почти всех представителей аристократических, торговых и буржуазных кругов Франции поддерживать Петена, пока немецкое иго не сделалось невыносимым и не стала очевидной скорая победа союзников.
Налеты люфтваффе на Британию, начавшиеся в июле 1940 г., предоставили англичанам завидную возможность воевать с немцами в благоприятных условиях: из всех наземных и воздушных видов войск единственный, в котором англичане почти не уступали противнику по качеству и количеству, был однопилотный истребитель-перехватчик. Состоявшие на вооружении RAF Hurricane и Spitfire пока еще действовали согласно устаревшей тактической доктрине, и установленные на них пулеметы калибра 0,303 не обладали достаточной поражающей силой, зато управлявшая этими соединениями система радаров, наземного наблюдения и радио была на тот момент лучшей в мире. Гражданские служащие, ученые и авиатехники работали с большим энтузиазмом. И хотя снаряжение и обученность британской армии на всем протяжении войны оставались неудовлетворительными, народ Черчилля существенно превосходил Германию в применении науки и технологий: одним из основных факторов победы для Британии стала возможность мобилизовать лучшие умы среди гражданских и направить их усилия на военные задачи. У британских ВВС сложилась выдающаяся система защиты, а противник не имел даже толковой системы атаки.
На протяжении лета командование люфтваффе сковывала несогласованность приказов. Генерал Альберт Кессельринг возражал против бомбардировок Англии, он бы предпочел захватить Гибралтар и обеспечить Германии господство в Средиземноморье. Гитлер поначалу велел щадить английские города, а Геринг не хотел разрушать южные порты – они, мол, еще пригодятся для высадки вермахта. Немецкие ВВС попытались добиться господства в воздушном пространстве юго-восточной Англии, уничтожая истребители противника, и решали эту задачу довольно нелепым методом: бомбили аэродромы и инфраструктуру британской авиации, а на защиту своим бомбардировщикам придавали истребители в расчете, что те будут сбивать британские самолеты так же легко, как во Франции. Немцев, как всегда, подвела разведка: она в Третьем рейхе хромала. Они понятия не имели, как работает сеть опережающего обнаружения и контроля RAF. Вообще-то немцы создали радарную систему (Dezimator Telegraphie, или коротко DeTe) раньше, чем англичане, и технически были оснащены лучше. Однако немцы не связали свои радары в эффективную систему наземного контроля и им в голову не приходило, что англичане способны это сделать. Вплоть до конца войны немецкое руководство пребывало во власти доходившего до безумия самомнения (древние греки назвали это гордыней – «гибрис»). Особенно явно это сказалось в отношении к техническим изобретениям противника: если у немцев какого-то орудия или прибора не было, значит, и врагу не хватит ума подобное изобрести.
Полковник Беппо Шмид, глава немецкой авиаразведки, доносил вышестоящим лишь то, что они хотели слышать. Геринг не располагал достаточным стратегическим резервом или производственными мощностями для ускоренного строительства новых самолетов. Битву за Британию немцы провели с поразительной некомпетентностью, причина которой – невежество и самомнение. RAF, конечно, тоже допускал ошибки, но маршал авиации сэр Хью Даудинг и его ближайший помощник вице-маршал авиации Кит Парк, уроженец Новой Зеландии, командовавший Одиннадцатой группой, проявили последовательность и ясность суждения, граничащие с гениальностью, чего по другую сторону Ла-Манша отнюдь не отмечалось. Два преимущества на первом этапе этой кампании у немцев все же имелось: небольшое превосходство в числе самолетов и костяк уже опытных боевых кадров. Но их следовало направить на главные цели – радары, боевые аэродромы и инфраструктуру, а этого немцам сделать не удалось.
Битва за Британию началась с июльских схваток над Ла-Маншем: немцы атаковали береговой конвой, англичане его защищали. Поразить конкретную цель с воздуха было непросто. Например, когда пикирующий бомбардировщик атаковал с кормы судно длиной 250 м, у него было всего 1,5 секунды, чтобы метнуть бомбы, а если он заходил с носа, то временной промежуток сокращался до четверти секунды. Надо отдать должное искусству пилотов немецких Stuka: они сумели причинить британским конвоям существенный ущерб. Но Ju87 летали даже медленнее, чем бомбардировщики RAF, которые целыми эскадрильями погибали над Францией, и теперь настал черед британцев воспользоваться уязвимостью противника: где бы Stuka не наткнулись на английские истребители, они несли тяжелые потери, и вскоре их пришлось вывести из сражения. Пилот Spitfire Джефф Уэллум пытался передать словами стремительную битву в воздухе:
«Откуда ни возьмись вдруг строчит пулемет – сплошняком, очень близко. Чертов пулеметчик в носу. Это мишень, сосредоточься, мишень. Смотрю на него в прицел, слишком быстро увеличивается, сосредоточься, удерживай, так, правильно, держи прицел. Тише, сердце, тише. А теперь – стреляй! Я жму на гашетку, и – ад разверзся. Пулеметы строчат, звук рвущейся ткани, мимолетом я замечаю, как разлетается осколками стекло в носу моего Dornier, Брайан на Spitfire отрывается, на долю секунды я вижу его залитое бензином брюхо. Стреляй, Джефф, держись! Бога ради, отворачивай, не то врежешься – слишком близко. Я прекращаю стрелять, отворачиваю и слышу его двигатель, когда он проносится прямо надо мной. Чертовски опасно!»4
Поразительно, как мало самолетов было уничтожено в этих столкновениях. К примеру, 25 июля десятки английских и немецких самолетов вступили в перестрелку в воздухе над конвоем в Ла-Манше, но только два Spitfire было сбито и один Messerschmitt Bf109. Пилоты RAF не имели, по сути дела, подготовки к воздушным боям, а немцы отточили свое мастерство над Испанией и Польшей. Теперь защитникам Англии приходилось учиться сразу в бою. Вскоре стало ясно, что с каждой стороны сражается несколько асов, на чью долю и приходится подавляющее число сбитых самолетов противника: 3,5 % пилотов RAF одержали 30 % побед, а в люфтваффе эта пропорция в пользу лучших бойцов оказалась еще выше. Все решали зоркий глаз, меткость и решимость подобраться вплотную к врагу.
В британских ВВС культ асов отнюдь не поощрялся; напротив, у немцев их всячески продвигали и возвеличивали. Завистники в люфтваффе интересовались, не давит ли Адольфу Галланду, Гельмуту Вику и Вернеру Молдерсу на горло лента Рыцарского креста – награда за множество сбитых английских самолетов. Галланд, отважный и умелый истребитель, но также самовлюбленный и жестокий человек, был безжалостен и к слабакам среди своих подчиненных. Однажды он услышал в рации немецкий голос, взывавший: «У меня на хвосте спитфайр!» – и мгновением позже: «Спитфайр гонится за мной! Что мне делать?» Галланд рявкнул: «Выходи из самолета, сыкун!»5
В отличие от всех других видов сражений, в воздухе встречались очень молодые люди – только им хватало сил на воздушный бой на скорости под 1000 км/ч, после 30 лет ресурсы организма исчерпываются. Старшие командовали ими из штаба, с земли, но исход сражения зависел от мальчишек чуть моложе или чуть старше двадцати. В их словах и поступках, что в небе, что на земле, сказывается их молодость. 17 августа лейтенант Ханс-Отто Лессинг, пилот Bf109, в письме родителям похвалялся очередной (считалось, что сотой) победой своего отделения, словно школьник, описывающий успехи футбольной команды: «Мы состоим в эскадрилье майора Молдерса, самой победоносной эскадрилье! За последние дни англичане ослабли, хотя некоторые продолжают сражаться как следует. Hurricane – старые пыхтелки!.. Это лучшее время моей жизни. Я бы и с королем местами не поменялся. Как скучно нам будет потом, в мирное время»6. Наутро одна из «старых пыхтелок» его прикончила.
Пилот RAF Пэдди Бартроп потом вспоминал: «Пиво, женщины и спитфайры – только это мы и видели. Кучка юных Джонов Уэйнов. В 19 лет сам черт не страшен»7. Британские пилоты не пропускали ни дня без пьянки: молодости усталость неведома. Пит Бразерз рассказывал: «Мы надирались в лоск». Однажды в плохую погоду эскадрилья осталась на земле. К ним в баре присоединились авиатехники, но чуть небо развиднелось, пилоты галопом выскочили на поле. «Отрываешься от земли и напоминаешь себе: вот кнопка, эту рукоять туда, включи прицел. Мы были все вусмерть пьяны. Но стоило завидеть свастику – мигом протрезвели»8.
Они любили свои самолеты, своих волшебных железных птиц. Боб Стэнфорд-Так рассуждал: «Мужчины влюбляются в яхты, порой, как ни странно, в женщин или в автомобили, но я уверен, что каждый пилот Spitfire обожал свой самолет с той самой минуты, как впервые садился в аккуратный маленький кокпит, где все под рукой». Такие же впечатления остались и у Боба Доу после первого вылета на новой машине: «Сердце так и скачет! Сперва я обошел самолет со всех сторон, потом посидел в нем, погладил его. Такой красивый! Мне кажется, все мы в них сразу влюбились»9. Бок о бок с англичанами в воздухе сражались новозеландцы, канадцы, чехи, жители Южной Африки и горсточка американцев. Самую крупную группу иностранцев во время Битвы за Британию составляли поляки – 146 человек, 5 % от общего числа пилотов. Репутация их была безупречна, поляки отличались и опытом, и беззаветной отвагой. «Как видаешь свастика или черный крест на самолете, – рассказывал один из поляков Болеслав Дробиньский, – сердце бьется чаще, думаешь: сбиваю его или пусть меня застрелят. Месть не на жизнь, а на смерть!»10 То была не пустая похвальба. Позднее, когда поляки бомбили Германию, они надписывали бомбы: «За Варшаву», «За Львов».
Защитники британского воздушного пространства купались во всенародной любви. Пилотов, когда они после очередного сражения над городами и деревнями Англии, появлялись под вечер среди гражданского населения, повсюду бурно приветствовали. Это много значило для молодых людей, страшно устававших и каждый день терявших товарищей. «К нам были так добры, – вспоминал потом один из пилотов. – Это было чудесно. Потом уже Британия не была такой»11. Пехотинцы завидовали летчикам и звали их «набриолиненные парни» (Brylcreem boys), как немцы своих – «солдатики в галстуках» (Schlipssoldaten). На всем протяжении этой войны летчики разных наций будут окружены ореолом, в котором отказано тем, кто сражается на земле.
Тем острее ощущались потери опытных пилотов-истребителей: десять асов, летавших на Hurricane, сбившие пять или более вражеских самолетов, погибли с 8 по 19 августа, а еще 12 – между 20 августа и 6 сентября. Приходившие им на смену новички погибали впятеро быстрее; особенно высоки были потери в тех эскадрильях, которые продолжали соблюдать жесткое построение, предписываемое доктриной RAF для атакующих соединений. Те подразделения, чьи командиры проявляли бόльшую инициативу и гибкость, оказывались в лучшем положении. Летавшие «в колее» погибали, в живых оставались крутившиеся, вертевшиеся, постоянно менявшие курс, чтобы не оставаться неподвижной мишенью. Три четверти британских истребителей были сбиты Bf109, а не пулеметчиками на бомбардировщиках и не двухмоторными Bf110. Все решала внезапность: четверо из пяти жертв не успевали увидеть атакующих, многих атаковали сзади, пока они гнались за вражеским самолетом впереди.
«Десять секунд в горящем кокпите – и ты покойник, огонь и дым тебя прикончат, – вспоминал сержант Джек Перкин. – Девять секунд – и до конца войны проваляешься в госпитале имени королевы Виктории в Восточном Гринстеде в ожоговом отделении доктора Арчи Макиндоу. Если выберешься за восемь секунд, летать больше не будешь и придется пройти с дюжину пластических операций»12. Пилот Hurricane Билли Дрейк передал ощущения подбитого летчика: «Это похоже на автомобильную аварию. Что было – потом и не вспомнишь»13. С обеих сторон значительная часть потерь происходила не в бою, а от несчастных случаев, вызванных беспечностью или неосторожностью усталых и неопытных юнцов: с 10 июля по 31 октября в аварию попали 463 Hurricane, зачастую со смертельным для пилота исходом. И у Даудинга, и у Геринга не менее трети потерь приходилась на такого рода случайности.
Из тех, кому удалось катапультироваться над морем, мало кого нашли: человек в спасательной шлюпке – слишком маленькая точка, спасательные экипажи, бороздившие Ла-Манш и Северное море, могли его и пропустить. Ульрих Штайнхилпер глянул вниз, на воды Ла-Манша, возвращаясь после очередного вылета в сентябре: «Наш путь над этими враждебными водами усеян парашютами, плавают летчики в спасательных жилетах, пятна бензина на холодной воде указывают, где нашел свой конец еще один Me109. Вдоль всего побережья под Булонью мы видели 109-е – в полях, на траве, некоторые так и врезались носом»14. В тот день утонуло 19 немецких экипажей, и лишь два были подобраны гидросамолетами.