– Она сказала – вы ее крестный. – Кильон замялся. – Кстати, как мне к вам обращаться?
– Рикассо, как и все остальные. Скоро ты поймешь, что формальности я не особо жалую.
– Вы… управляете Роем?
– Официально – да, – ответил Рикассо и заговорщицки понизил голос: – В реальности ничего подобного. Работу я переложил на очень толковый административный персонал. Если честно, у меня есть занятия поинтереснее, чем управлять. Мне это в тягость.
– Говорят, вы увлечены наукой.
– Правду говорят. А ты, доктор? – Глаза Рикассо загорелись от любопытства. – Ты, часом, не писатель?
– Я изучал медицину.
– Ну да, раз доктор. Я имел в виду – в общем. Историей не интересуешься?
– Думаю, не больше, чем рядовой гражданин.
– Надеюсь, это не так, ведь, насколько подсказывает мой скромный опыт, рядовые граждане совершенно не интересуются историей. И ведь их в этом не упрекнешь.
– У вас иная позиция.
– Это за грехи мои. Большинство считает мое увлечение безобидным, слегка эксцентричным хобби, которое не даст старому бездельнику проказничать. Раз хотят, пусть думают, я только за, но я знаю, что они не правы.
– На Клинке историю сравнивают с тасованием карт. Мол, не происходит ничего нового, все повторяется, наверное, в тысячный раз. Так какой толк изучать историю? Выясните одно – дальше будет примерно то же самое, это как погода.
– Календарь у вас тот же, что у нас, доктор. Я только что упоминал нападение черепов в пять тысяч двести семьдесят третьем году.
Кильон схватился за поручни: кораблик резко развернулся – куда резче, чем, по идее, способны дирижабли, – вклинился меж двумя приближающимися кораблями, чиркнул оболочку одного и нырнул под гондолу другого.
– Не вижу связи.
– Раз история все время та же, раз ничего не меняется, зачем нам вообще календарь? Нет, понятно, с ним счетоводам проще, и землеройкам есть что царапать на надгробиях. Однако дело не только в этом, так ведь? Само существование летоисчисления подразумевает некое событие, достаточно существенное, чтобы ознаменовать начало бытия. Что-то воистину эпохальное.
– Ну вот, началось, – буркнула проснувшаяся Куртана.
– Ладно, дорогуша, уж будь снисходительнее к дурному старику!
Теперь они были в самой гуще Роя, в окружении кораблей и соединяющих их канатов и мостков. Небо и земля виднелись только местами. Так и подмывало представить все эти громадины неподвижными ориентирами, эдаким городом опрокинутых небоскребов.
– Из того немногого, что нам известно, получается, что календарь наш восходит к Библии. Там говорится, что Око Бога сияло сквозь твердь земную пять тысяч двести восемьдесят с лишним лет назад. До того были бесформенный хаос и непроглядная тьма.
– Око Бога, по сути, это то, что в более просвещенные времена переименовали в Метку, хаотичную точку начала зон, верно?
– Так серьезно к этому никто не относится, – ответил Кильон.
– Никто, за исключением многомиллионной армии, до сих пор читающей Библию или другие памятники религиозной литературы.
– Даже самые ревностные из них не воспринимают каждое слово буквально, – заметил Кильон. – Библию они читают для моральной поддержки, чтобы утешиться в трудную минуту, а не как учебник истории, не как трактат о происхождении мира.
– А если кто-то изучает так историю?
– Этот человек обманывает себя.
– Тебя послушать, ты абсолютно уверен в этом. Ничуть не сомневаешься? Эй, не будь таким консервативным! Только не после всего, что случилось недавно!
– Дело всего лишь в сильном шторме.
– В Библии сказано – цитирую по памяти, так что прости, если неточно: «…И придут в те времена великие, знаком хранителей райских врат отмеченные, и сдвинут они небеса и горы, и станут их страшиться». – Рикассо улыбнулся, довольный собой: память его не подвела. – Иными словами, речь о тектомантах.
– Насколько мне известно, горы с небесами никто не двигал.
– Сделаем оговорку на вольности поэтической интерпретации. Имей в виду, что Библия пришла к нам через триста с лишним поколений. Разве удивительно, что частности слегка исказились?
– По-моему, не слегка.
– Так ты веришь в тектомантов, вопреки всем доказательствам обратного?
Кильон постарался ответить максимально откровенно:
– Я верю, что некоторые люди имеют определенный, очень небольшой контроль над зонами. Пусть даже это выставляет меня консерватором.
– Я не призываю уверовать в разную чепуху, доктор. Прошу лишь допустить возможность того, что ты прежде отвергал или вообще не удостаивал вниманием. Например, то, что мир не всегда был таким, как сейчас, и, похоже, не будет таким в будущем.
– Если мир сильно изменится, в нем может не найтись места для Роя, – заметил Кильон.
– Небось, решил, что я об этом не задумывался? Отнюдь. Если честно, доктор, мой интерес к науке вовсе не абстрактный. Считаю своим долгом оценить любую угрозу, любое изменение обстоятельств, которые могут затронуть Рой и его граждан. Хочешь, расценивай это как стратегическое мышление. Для меня очевидно, что невозможно ни предсказать будущее нашего мира, ни тем более спланировать свою реакцию на перемены, если не понимать, как мир стал таким.
– А то, что заодно ты копаешься в легендах и пыльных старых картах, – чистое совпадение, – проговорила Куртана с многострадальным видом человека, который от таких разговоров заработал уже мозоль на языке.
– Счастливый союз желания и необходимости, только и всего, – отозвался Рикассо и грустно посмотрел на Кильона. – Прости, доктор, я размечтался. Твоей вины тут, разумеется, нет.
– О чем вы размечтались?
– Что ты окажешься подходящим собеседником, готовым выслушивать мои бредовые идеи. Но ты мыслишь иначе, и тебя не упрекнешь. Медицина – наука точная, требует усердия, а не воображения.
Кильон не позволил себе расстроиться из-за этой колкости.
– Доктор Гамбезон рассказывал, что вам нравится с ним беседовать.
– Гамбезон – исключение из правил. Увы, он часто в разъездах. Прежде мне нравилось беседовать с отцом Куртаны, но его больше нет…
– Мне не хотелось бы прослыть абсолютно чуждым новым идеям, – заметил Кильон.
– Да, понимаю, – успокоил его Рикассо. – Уверен, по-своему, ты…
– Все же неплохо было бы нам поговорить наедине.
Рикассо подался вперед и похлопал Кильона по колену: так дядюшки утешают маленьких племянников.
– Я позабочусь об этом, дружище. Уверен, мы найдем немало общего.
Пилот опустил решетчатый люк и обратился к пассажирам:
– Сэр, мы подлетаем к «Переливнице ивовой». Если не возражаете, подведу корабль к главному стыковочному порту.
– Возражений нет, – отозвался Рикассо. – Смотри внимательно, доктор. Немногие видят «Переливницу» с такого близкого расстояния. Разве она не чудо? Даже для клиношника?
– Гигант!
– «Переливница» – самый большой корабль планеты. Ее построили почти двести пятьдесят лет назад. Для кораблей это чуть ли не доисторическая эпоха.
Кильона привезли к секретному ядру Роя, где «Переливница ивовая» скрывалась, точно драгоценный камень в плотной оправе из кораблей поменьше. Не корабль, а воплощенная несуразность – огромный, темный, как грозовая туча, угрожающий одним своим размером и в то же время до абсурда неповоротливый и уязвимый. Длиной «Переливница» наверняка превышала пол-лиги, то есть была раза в два длиннее любого корабля, который до сих пор видел Кильон. Основная гондола, в дюжину палуб высотой, с гирляндами балконов и променадов, тянулась почти во всю длину оболочки. Дюжина гондол поменьше соединялись с основной крытыми переходами. Вынесенные опоры крепились ярусами по три-четыре, на каждой свыше дюжины воздушных винтов, от пропеллеров размером не больше, чем на «Репейнице», до медленно вращающихся лопастей размером с целый дирижабль. Корабли не меньше «Репейницы» стояли у разных стыковочных портов и напоминали паразитов, облепивших живот здоровенного вальяжного кита.
– Ничего подобного в жизни не видывал, – признался Кильон.
– Давно пора ее утилизировать, – заявила Куртана. – «Переливница» слишком большая и старая. Замедляет весь Рой, лучшие корабли подпитывают ее и защищают, как жирного, хнычущего младенца-гиганта.
– Да, наша Куртана не из сентиментальных, – задумчиво протянул Рикассо.
– Не трать Рой половину ресурсов на вздувшиеся древние развалины вроде «Переливницы ивовой», мы могли бы заняться делом. К примеру, не канителиться, а наконец побить черепов их же оружием, стать мобильнее и решительнее.
– Иными словами, стать как черепа, – резюмировал Рикассо.
– Я так не говорила.
– Мне пока не ясно одно, – вмешался Кильон. – Чем именно занимается Рой?
– Мы делаем то же, что Клинок, и еще многое другое, – с пафосом ответил крестный Куртаны. – То есть Рой выживает, дает убежище, обеспечивает своих граждан комфортом, едой, образованием и работой по достижении определенного возраста. В принципе, мы могли бы ограничиться и этим: Клинок ведь просто город, никто большего не требует, верно? Клинок – эдакая самодостаточная вещь в себе. С Роем то же самое. Однако мы куда больше чем просто город в воздухе, этим и отличаемся от Богоскреба. Цивилизаторская миссия Клинка, если так можно выразиться, охватывает считаные лиги у его основания. У нас иначе. Влияние Роя охватывает планету целиком: куда бы ты ни отправился, мы везде достанем. Наша тень касается каждой пяди земной поверхности.
– Мне пока не ясно одно, – вмешался Кильон. – Чем именно занимается Рой?
– Мы делаем то же, что Клинок, и еще многое другое, – с пафосом ответил крестный Куртаны. – То есть Рой выживает, дает убежище, обеспечивает своих граждан комфортом, едой, образованием и работой по достижении определенного возраста. В принципе, мы могли бы ограничиться и этим: Клинок ведь просто город, никто большего не требует, верно? Клинок – эдакая самодостаточная вещь в себе. С Роем то же самое. Однако мы куда больше чем просто город в воздухе, этим и отличаемся от Богоскреба. Цивилизаторская миссия Клинка, если так можно выразиться, охватывает считаные лиги у его основания. У нас иначе. Влияние Роя охватывает планету целиком: куда бы ты ни отправился, мы везде достанем. Наша тень касается каждой пяди земной поверхности.
– Даже Напасти? – уточнил Кильон, вспомнив белое пятно на карте у Мероки.
– Там никто не бывает и не живет, поэтому Напасть не считается, – ответил Рикассо. – Важна остальная территория. Для половины жителей планеты Клинок – сказка, зато о Рое слышал каждый, и почти каждый знает нашу цель.
– И какова же?
– Самосохранение, – ответила Куртана, не дав крестному и рта раскрыть, – только и всего. Мы рыщем в поисках последней капли огнесока или силой заставляем несчастных землероек делать снаряды и новые двигатели для наших кораблей. Четыреста пулеметов, грозящих с неба, жуть как убедительны.
– Наша цель не только выжить, – возразил Рикассо. – Мы последний маяк просвещения в мире, неуклонно погружающемся во мрак.
Похоже, этот аргумент Куртана уже слышала.
– Да ладно тебе! Мы тот же дикий сброд. Отличаемся лишь чинами и слепой верой в то, что наше дело правое и благородное.
– Слышал бы тебя отец…
– Отец согласился бы со мной. Согласился бы и тот Рикассо, которого он знал. Не спорю, когда-то у нас и впрямь была цель.
– До того, как нас предали клиношники.
– Я имею в виду не то время, а более позднее, намного позднее. Фактически до недавнего времени мы пытались улучшить этот мир, мы действовали как цивилизаторы – да-да, признаю – там, где других цивилизаторов не было. Мы помогали наземным народам двигаться к прогрессу, налаживали связь и торговлю, поддерживали города и народы, отважившиеся бороться с черепами, помогали им советами. И мы доказывали, что «Клинок или ничего» – далеко не аксиома, что существует альтернатива.
– Может, не стоит препираться перед гостем? – заметил Рикассо.
– Ни мозгами, ни ушами он не обделен, – отрезала Куртана. – Во многом Кильон разобрался бы сам. Он ведь уже задал вопрос, верно?
– Я не хотел бередить старые раны, – сконфуженно улыбнулся тот.
– Ты и не разбередил. – Рикассо подался вперед и ободряюще потрепал Кильона по колену. – Да, у нас с Куртаной есть разногласия, но по сути… Говорят же: самых резких критиков держи при себе. Так вот, резче Куртаны меня не критикует никто. Спасает лишь ее уверенность, что меня еще можно убедить, поэтому за борт швырять не стоит.
– Да, я по дурости еще не ставлю на Рикассо крест, – подтвердила Куртана.
– Каким бы дураком Куртана меня не выставляла, я горжусь такой крестницей, – заявил Рикассо.
Пристыковались они без особых церемоний. Кораблик коснулся неподвижной платформы «Переливницы ивовой», а Кильону почудилось, что приземлился. Едва открылся люк, в салон тотчас заглянул красивый моложавый мужчина в форме. Бледное лицо с россыпью веснушек украшала щегольская светлая бородка. Зеленые глаза горели. Рыжие волосы были уложены длинной эпатажной копной. Мужчина кивнул Рикассо, но явно для проформы. Куртана поднялась с места и молча обняла рыжего. Они поцеловались и, не размыкая объятий, спустились по трапу. Охранник жестом велел Кильону следовать за ним на платформу. Корабль пристыковался у малой гондолы, по правому борту «Переливницы». После делового аскетизма «Репейницы» Кильона поразила роскошь обстановки. На платформе стояли и другие корабли, но суеты, как бывает на ремонтных станциях, не чувствовалось. Палубу устилал ковер. Члены экипажа «Переливницы» больше напоминали консьержей, форма и элегантность которых радовали глаз сдержанностью. Здесь даже двигатели звучали почтительно.
Кильона завели на малую гондолу, затем, по длинному соединительному мостику, на центральную. Та оказалась ярусной и на диво просторной, с учетом огромной оболочки, которая ее накрывала. Похоже, гондолу полностью отдали под социальные службы. Клерки носились по поручениям, сжимая в руках документы, и вполголоса вели оживленные беседы. Из раскрытых дверей летел стук пишущих машинок, над головой шуршали трубы пневмопочты, тянущиеся параллельно трубам коммунальных служб. Лишь отсутствие электричества отличало гондолу от оживленного административного учреждения на Неоновых Вершинах. А ведь Кильон был в воздухе, в лигах над землей…
Кильон с охранником спустились на нижний уровень гондолы и попали в роскошный зал, вокруг которого располагались кабинеты и каюты поменьше. Зал предназначался как для отдыха, так и для работы: в одном конце – длинный стол, в другом – кресла, диванчики, журнальные столики и бары. Высокое наклонное окно с одной стороны открывало живописный вид на окружающие корабли, меж которыми заплатами виднелись небо и земля. Остаток стены заслоняли книжные шкафы, карты и схемы в рамках, некоторые явно антикварные. Гул двигателей в зале слышался не больше, чем шум транспорта в офисе с кондиционером.
Отпустив охранника, Рикассо провел гостей в зону отдыха, налил им выпить и усадил в кресла перед низеньким столиком. На нем была разложена клетчатая доска, на которой в разных позициях стояли черные фишки, – очевидно, здесь играли в игру типа шашек.
– Куртана, тебя я долго не задержу, – пообещал Рикассо. – Знаю, у вас с Аграфом дела поважнее.
Рыжебородый зарделся:
– По-моему, все существенное я вам уже рассказал.
– Вы участвовали в разведоперации? – поинтересовался Кильон.
– Да, к северу от Напасти, на снабжающей станции, – ответил Аграф, устроившись на диванчике рядом с Куртаной. – Мы годами ею не пользовались, и я пытался восстановить связь. – Он сделал паузу и встревоженно спросил: – Я ведь не выдал государственную тайну?
– При докторе Кильоне можешь говорить без утайки, – ответил Рикассо. – Если разнюхает лишнего, всегда можно вышвырнуть его за борт.
– Топливо – наша вечная проблема, – вмешалась Куртана. – По преданию, огнесок растет на деревьях, но лесов сейчас куда меньше, чем раньше. С Клинка это, наверное, заметно. Гибнут огромные участки. Видимо, дело в изменении климата. Планета остывает, и никому не понятно почему.
– Атмосфера нестабильна, – изрек Рикассо тоном человека, готового оседлать любимого конька. – Я же делал расчеты. Представьте бочку, в которой есть течь. В стародавние времена ее наполнили до краев, а сейчас она опорожняется. Земная гравитация просто не в состоянии тысячелетиями удерживать теплую, пригодную для дыхания атмосферу. Атмосфера истончается, следовательно, не может нормально удерживать тепло.
– Вряд ли на Клинке верят, что похолодание надолго, – заметил Кильон.
– Хотя поставщики древесины все дальше от города и огни гаснут? Да, доктор, разведка у нас работает. Клинок мы, возможно, недолюбливаем, но как у его обитателей обстоят дела – знаем.
– Топливо мы добываем на наземных станциях, – пояснил Аграф. – И не только его. Еще солнечный газ для подъемных камер, взрывчатку и еду. В воздухе много не произведешь и не переработаешь, и мы всегда дорожили отношениями с наземными поставщиками.
– С землеройками, – уточнил Кильон.
– Даже землеройки на что-то годятся, – парировала Куртана.
– В последние годы ситуация ухудшилась, – продолжал Аграф. – Снабжающие станции, на которые мы рассчитывали, исчезли. Отчасти проблема в вымирании лесов и, следовательно, в дефиците сырья. Но это не единственная причина. Холод действует и на черепов, они становятся все агрессивнее. Раньше мы держались своих земель, они – своих. Сейчас почти каждая отправка корабля приводит к конфликту. Часть наших наземных поставщиков теперь подконтрольна черепам. Они даже в воздухе сражаться начали. Нашего мастерства у них, конечно, нет, зато их много, и жизнью они не дорожат.
– Окаянные времена, – подытожил Рикассо. – И это не считая шторма, который взбаламутил все еще сильнее. Словно нам и так проблем не хватало. Хуже некуда, дальше может быть только лучше, согласны?
– Я не суеверна, – отозвалась Куртана.
– Прежде мы справлялись с кризисами, – напомнил Аграф. – Наверняка справимся и сейчас.
– Оптимизм молодых неисчерпаем, – улыбнулся Рикассо. – Завидую, искренне завидую. Только это не временная трудность, которая проходит и закаляет. Мир меняется. Такого раньше не случалось – по крайней мере, в истории Роя.