Истерика первых дней пребывания на вилле близилась к завершению. Стало ясно, что надвигается голод.
Завтрак разнообразием не отличался. Это была монастырская трапеза, подаваемая в потрескавшейся и плохо вымытой посуде. Дочь брезгливо водила ложкой по тарелке, кривила мордашку и укоризненно посматривала на мать:
– Я не могу это есть.
– Не ешь.
Героиня наша культа еды не признавала, но от этого сытость по телу не разливалась. Зато из него исчезали жировые отложения. Вместе с жизненными силами. «Надо что-то делать!» – решила она и подалась к старожилам за советом. Те смотрели на вещи проще и рекомендации давали охотно: «Надо ехать в Судак на рынок. В городе заодно и пообедаете». Так мать обрела под ногами твёрдую почву, дочь – необходимый объём витаминов, а холодильник – плотно утрамбованное содержимое.
В очередной раз они отправлялись в Судак обедать, потому что бестолковая девочка наприглашала подруг, и те смели трёхдневный запас фруктов и сыра. И конечно же, дочь манили очки для плавания (были обещаны в момент утраты бдительности), а мать – тарелка супа.
Да уж, не европейская девочке досталась мамаша: сердце просто сжималось при мысли о чипсах. Ещё больше оно сжималось при мысли об испорченном детском желудке, который уже давно перестал соответствовать обещанным рекламой размерам – «меньше напёрстка». Если же судить по количеству просьб, произносимых в минуту, то размеры этого «напёрстка» впечатлят любого не обременённого детками индивида. Туда с легкостью помещался следующий набор: чупа-чупс, пахлава, мороженое, котлета, кукуруза, йогурт, стакан ежевики, слойка с сыром, пампушка, персик, виноград, дыня, лимонад с впечатляющим названием «Живчик» – в любом объёме. В общем, всего не перечислишь.
Если девочка спрашивала: «Можно?», то мать отвечала: «Нельзя». Когда аргументов не хватало, материнский взор утрачивал нежность, а изо рта вырывался металлический клёкот. Наверное, нос матери удлинялся, превращался в подобие клюва, а сама она из курицы – в орлицу. Девочка эту метаморфозу ощущала мгновенно, пугалась и предпочитала ретироваться от греха подальше. И тогда процесс обращался вспять. И так в течение дня происходило неоднократно. Таковы были условия игры, не подлежащие отмене. По-другому мать и дочь общаться не умели. Правда, иногда между ними возникала идиллия. Длилась она, как это водится, недолго. Но именно этот факт делал их существование исполненным смысла.
Так вот, приехав в Судак, они оказались у входа в кафе быстрого питания под символическим названием «Перекрёсток».
– Что ты будешь, деточка?
– Макароны, пюре и тефтели.
– А супчик? Куриный, с вермишелькой, как ты любишь.
– И супчик, и пампушки, – невозмутимо добавила девочка.
Стоящие рядом знакомые по вилле переглянулись и вовремя уточнили:
– А попить?
– И попить. Сок. Мультифруктовый.
Мать загрустила, ибо представила свой похудевший кошелёк и расцвеченный несъеденными яствами стол. Мягко спросила:
– Ты уверена?
– Конечно, мамуля.
Прогноз оправдался: золотистый бульон сиротливо плескался в белоснежной пиале, пюре застыло, пампушка обгрызенным боком подмигивала с хлебной тарелочки.
– Больше не могу, – выдавила девочка.
«Я тоже», – подумала мать.
– Пошли очки покупать. Плавательные.
«Ага, не забыла», – отметила про себя путешественница и, вздохнув, взяла дочь за руку. «Не горячая, слава богу».
– Пошли, обжора.
«Ох вы, кони мои, кони…»Развлечений в Крыму оказалось гораздо меньше, чем предполагали путешественники. Вариант с многочасовыми экскурсиями был отметён без обсуждения. Чехов и Ялта, Голицын и шампанское, Воронцовский дворец, Ливадия, Генуэзская крепость, Карадагский заповедник, Севастополь – ничего не возбуждало. Дочери было «по балде», и понятно почему: в свои семь лет она была дремучим созданием и, кроме кинотеатра, боулинга и кафе, ничем не интересовалась. Мать было встрепенулась от звуков названий туристических святынь, но быстро остыла.
Обеим нравилось море. Дочь сидела в воде безвылазно, мать лениво за ней наблюдала.
– Давай, выходи, – время от времени приказывала она.
На что девочка выбрасывала из воды руку с растопыренными пальцами. Жест символизировал пять минут. Мать отрицательно мотала головой ровно пять раз: пять пальцев, четыре, три, два, один. Дочь кривила личико и, чертыхаясь, выходила из воды, умудряясь неоднократно упасть по дороге. Так она продлевала удовольствие.
На суше торг продолжался. Перемирие наступало в момент поглощения пищи: обе любили кукурузу и приноровились покупать её у одного торговца. Весь пляж почтительно называл его дядя Саша. Его появление среди отдыхающих всегда сопровождалось улыбками: по гальке передвигалось облако в парусиновых штанах, увенчанное парусиновой шляпой. У облака были ярко-голубые глаза, беззубый шамкающий рот на закопчённом лице. Дядя Саша никогда не торговался, ибо кукурузой своей гордился. Действительно, початки были крупные («с метр»), хорошо проваренные и всегда горячие. Красная цена им была гривны четыре, но постоянные клиенты безоговорочно платили шесть. К их числу принадлежали мать и дитя.
Насытившись, каждая из них приступала к любимому занятию: старшая – к написанию заметок, младшая – к водным процедурам. Через некоторое время ритуал повторялся: кукуруза менялась на пахлаву, пахлава – на персики, персики – на виноград. Аппетит разгорался, солнце палило всё жарче, вода мутнела, а людей всё прибавлялось. В одиннадцать они уходили.
Обедали уже на вилле: сочная дыня, домашний сыр и беседа, состоящая из одного и того же перечня фраз.
– Твои планы? – спрашивала подобревшая мамаша.
– А твои? – отвечала дочь.
– Я сплю. Потом – на море.
– Мы же собирались на лошадях кататься! – вопил ребёнок.
– Может, в другой раз?
– Ты мне уже пять дней обещаешь.
– Ты тоже мне пять дней обещаешь до конца выучить таблицу умножения.
– Я выучила.
– Восемью восемь?
– Сорок восемь, – не задумываясь, ответила девочка.
– Нормально. Лошади подождут.
– Пожалуйста, мам, – с дрожью в голосе попросила нерадивая ученица.
И крепость пала.
Дорога на конеферму была недолгой, но богатой на испытания: палило солнце, из-под ног выстреливала саранча, и каждый выстрел сопровождался оглушительным детским визгом. Наша героиня испытывала ужас, но демонстрировала ледяное спокойствие. Поэтому со стороны казалось, что мать с дочерью пробираются к цели перебежками, подпрыгивая и зависая в воздухе.
На минуту девочка отвлеклась на пони-альбиноса, стоящего в загоне для больных животных. Изумлению ребёнка не было конца при виде градусника в попе несчастной клячи.
– Мама, что они делают? – прошептала юная гринписовка.
– Температуру ему меряют.
– В попе?
– В попе.
– А что, под мышку нельзя градусник поставить?
– А где ты видишь у этого зверя подмышку?
– А где ноги.
– А подмышки где находятся?
– Где руки.
– Нет у понь рук. Поэтому так меряют.
– Ужас! – обмерла девочка.
Конеферма являла собой какое-то Айболитово царство. Мало того, что парочка застала несимпатичный процесс измерения температуры, она ещё оказалась свидетельницей не менее экзотической процедуры. Модно одетый парнишка со стайлингом на голове согнулся над ванной и что-то в ней методично полоскал, приговаривая: «Не ссы. Щас. Уже всё». «Сумасшедший, – тоскливо подумала мать-героиня и присела под навес, пытаясь справиться с нахлынувшей тревогой. – Какого чёрта мы сюда притащились?»
Дочь так не считала. Она стояла, вытянув шею в сторону новоявленной прачки.
– Мам, он, по-моему, котят моет.
Сердце матери ёкнуло: «Может, не моет, а топит?!» Превозмогая страх, она крикнула:
– Эй, парень! Ты чего там делаешь?
Старатель обернулся на крик и двинулся навстречу, держа что-то чёрное в вытянутой руке.
– Это что? – нетвёрдо повторила свой вопрос Женщина. – Кошка?
– Не. Собака. – Юннат потряс ею фактически перед самым носом барышень.
Глаза обеих округлились. То, что висело на вытянутой руке, трудно было назвать животным. Это была драная каракулевая варежка с вытаращенными глазами и синим животом. Варежка подёргивалась в руках спасателя и нежно поскуливала.
– Ты где её взял?
– Выкинул кто-то. Она породистая. Только больная. Щас я её высушу и проглистогоню.
К горлу путешественницы подкатила тошнота – у неё было хорошо развитое воображение. Парень протянул ей мокрую варежку и скомандовал:
– Слушай, подержи. Я тряпку возьму.
– Я не могу, – выдавила она из себя и подумала, что катание на лошадях не состоится по причине утраты ею сознания.
– Мама, возьми, подержи, – гордо приосанившись от оказанного матери доверия, повторила девочка. – Смотри, он такой хороший, больной.
– Не он, а она, – пыталась остаться в сознании мать.
– Не он, а она, – пыталась остаться в сознании мать.
– Ну, ты держишь или нет? – уточнил парень.
– Нет. Клади её сюда, я посторожу, чтоб не свалилась.
Дрожащую варежку положили на импровизированный стол, на котором стояла импровизированная пепельница. Рассмотрев её, наша героиня совсем пала духом. Это было лошадиное копыто с подковой. Она передёрнулась и резко встала:
– Ну, с меня хватит. Дочь, пошли.
– Мама, как ты можешь! – запричитала юная любительница животных. – Нас же попросили посмотреть, чтобы собачка не упала, не разбилась.
– Если она не утопла, значит, и не разобьётся. Пошли.
Девочка вспыхнула. Слёзы навернулись на глаза. Она поджала губки:
– Мама, ты же обещала…
«Чёрт бы побрал это чувство справедливости! Эту верность слову! Чёрт бы всё это побрал!» – рыдала про себя измученная мамаша, но краем сознания понимала, что расстановка сил на конеферме меняется. Пространство заполнялось не только запахами конского дерьма, квохчущими курами и курлыкающими голубями, но и полуголыми туристами, размахивающими фотоаппаратами. Начинался инструктаж.
Босая девица с пергидрольными волосами, убранными в некое подобие хвоста, встала рядом с понурой лошадью и затараторила:
– Значит, так. Эта лошадь. К лошади нельзя заходить сзаду. Где хвост. Конячка пугается и может ляхнуть. К конячке нада подходить спереду. Эта вот уздечка. Эта стремячка. Эта сиделец.
– Чего?
– Сиэдло. Ставим левую ножку в стремячку, отталкиваемся правой ножкой и взгружаемся в сиделец.
Босоногая инструкторша демонстрировала свои таланты, при этом не переставая тараторить:
– Значит, так. Када нада трогаться, не нада гаварить: «Конячка, иди, вперёд», нада гаварить: «Чап-чап». А када нада встать, не нада гаварить: «Стой, пажалуста. Давай, встань», нада гаварить: «Трр».
– А если не послушается? – выкрикнула нервно переступающая с ноги на ногу девушка.
– Вы не бойтесь. Наши лошади обучены. Умные. Дальше – идём караваном. Друх за друхом. Если ваша конячка обгоняет ту, что впереди, гаварите «трр» и тяните уздечку. Резка. Вот так. А то другая конячка обидится и куснёт.
«Дурдом какой-то», – подумала наша героиня и шёпотом обратилась к дочери:
– Давай уйдём отсюда. Я боюсь.
– Зато я не боюсь, – так же шёпотом прошипела девочка.
– Дитё поедет на полупони. Полупони зовут Оля. Меня – Саша.
– Мама, – громко зашептала будущая наездница. – Я – на полупони. На Оле.
Девочка ликовала и рвалась в бой.
– Женщина, идите сюда, – велела инструкторша.
Путешественница оглянулась по сторонам, в надежде пытаясь отыскать среди толпы ту, к которой обращалась Саша.
– Вы, вы, женщина. Идите сюда.
На негнущихся ногах мать-героиня двинулась навстречу судьбе.
– Вот эта лошадь – Дракон. Ставьте ножку в стремячку. Толкайтесь.
Не успела мать и глазом моргнуть, как очутилась на высоте двух метров над землёй.
– Дракон пойдёт первым. Ча-а‑ап, Дракон! – крикнула инструкторша, и конь двинулся с места.
– Куда он идёт?! Как его остановить?!
– Успокойтесь, женщина. Он щас встанет.
Лошадь действительно остановилась, и путешественница, выворачивая шею, стала наблюдать за происходящим с другими туристами. Кони выстраивались в ряд, друг за другом, переступали с ноги на ногу, чем пугали обмерших в сёдлах наездников. Наша героиня переживала за дочь, но та бодрилась, уверенно держалась в седле и даже умудрилась, улыбнувшись, помахать матери рукой.
– Када лошадь спускается – спинку отхибаем назад, када поднимается – прижимаемся к конячке. Все готовы? – Саша смерила процессию взглядом и истошно заорала: Ча-а‑ап, Дракон, ча-а-ап!»
«Ну всё», – подумала наша героиня и окаменела. Ладони от мёртвой хватки вмиг стали мокрыми, а по спине покатился холодный пот. Примерно то же самое испытывали и остальные всадники. Караван медленно, шагом, двинулся вперёд. В седле покачивало, но материнский инстинкт брал своё, и путешественница, вывернув в очередной раз шею, оглянулась на дочь.
Той не было. Точнее, она была, но как-то странно. Саша держала под уздцы эту треклятую полупоню-полу-Олю и, оставив табор без присмотра, тащила её обратно на конеферму. Тут материнское сердце не выдержало, и несчастная мать истошно заорала:
– Стой! Стой, кому я сказала!
Саша обернулась, махнула рукой и скрылась за поворотом. У матери началась истерика, усилившаяся при виде инструкторши, рядом с которой уже не было ни полупони, ни её любимой девочки. Саша подлетела к ней и, как обычно, затараторила:
– Ничё страшнава. Дитё напугалось и заплакала. Я её отвезла на ферму. Она нас там подождёт.
– Кто это вас там подождёт? – рассвирепела негодующая мамаша.
– Дитё подождёт.
– Ну уж нет! Помогите мне слезть. Я её одну не оставлю!
– Да прохулка-то всиво час.
– Да хоть два! Вы что, меня не понимаете? – начала заводиться мать-героиня. – Как я оставлю одну семилетнюю девочку среди мужиков и лошадей?
– Да вы не бойтесь. С ней ничего не случится.
Мать было раскрыла рот, чтобы изречь сакраментальную фразу, но осеклась. Перед её глазами предстало изумительное по своей красоте зрелище.
Из-за поворота вылетел жеребец цвета тёмного шоколада, на котором сидели двое: абрек в спортивных штанах и абсолютно счастливая девица уже с распущенными белокурыми волосами.
«Когда успела?» – с умилением подумала мать, следя глазами за движением этого трио.
– Мама! – радостно выкрикнула девочка и помахала рукой.
И мама осталась далеко позади. На своём флегматичном Драконе. Во главе конного каравана.
Страх понемногу улетучивался, она даже начала улавливать ритм движения грациозного животного. Скованное тело потихоньку расслаблялось. Наша героиня проговаривала про себя: «Оп-ля, оп-ля», привставая на стременах. И даже украдкой трогала шею лошади, горячую и влажную. И была счастлива.
«У счастливых людей глупое выражение лица, – рассуждала она. – Я бы даже сказала, чуть туповатое. Потому что расслабленное: каждая мышца прогибается и ложится туда, куда вздумается». Путешественница оглянулась – лица её спутников вполне подходили под данное ею определение.
Все ехали молча, изо всех сил сдерживая ликование. И только дочь в обнимку со спортивным абреком не стеснялась в выражении своих эмоций: «Мама! – орала она. – Мама, как здорово! Это мустанг! Это Билл! Это море!» Лошадь поднималась на дыбы, наездник её осаживал, летели брызги, девочка становилась мокрая по уши и хохотала, хохотала.
Мать и дитя были счастливы.
Дорога от моря до конефермы показалась вдвое короче. Лошадей пустили в галоп по Капсельской долине. Горячий ветер обжигал лицо, под ногами неслась земля, наездница ощущала себя единым целым с пышущим жаром животным.
Спешившись, она погладила Дракона по морде, потрясла одной ногой, другой. Обняла подбежавшую к ней дочь и на полусогнутых начала спускаться к вилле под неумолкаемое щебетание юной наездницы: о Билле, о Мустанге, о лошадях-альбиносах, о том, что здорово. И вообще.
Рифы воспитанияВообще между матерью и дочерью творилась любовь. Как правило, кратковременная, если соотносить её с периодами взаимоизучения. Мать ратовала за доверие, но проверять последствия этого доверия никогда не забывала. Её личный детский опыт подсказывал, что обходных путей в осуществлении поставленной родителями задачи – великое множество. Главное – выбрать самый неожиданный, дабы окончательно сбить мать и отца с толку. Сама она это умела, поэтому многие её детские каверзы для уже постаревших родителей оставались тайной за семью печатями.
Искушённая в вопросах заметания следов, наша героиня никогда не ленилась просчитать варианты дочернего поведения. И обычно расчёт оказывался верным, а дочь в бешенстве орала: «Откуда ты всё это знаешь? Тебя же там не было!»
Но, бывало, случались проколы, обычно связанные с утратой бдительности размякшей в любви мамашей. Так и на этот раз:
– В бассейн, маленькое чудовище, не лезь.
– Ну, ноги-то помочить можно?
– Не можно.
– Мама, все мочут! Одна я как дура.
– Мне всё равно, что делают все. Ты поняла?
– Поняла, – буркнул ограниченный в правах ребёнок.
Когда дочь испарилась в направлении бассейна, мать каким-то седьмым чувством поняла – обманет! Поэтому, выждав время, подпоясалась и двинулась на поиски правды. А правдоискательство никому ещё счастья не приносило и жизнь не облегчало.
Правда была такова: принаряженная девочка стояла на одной ноге на краю бассейна и, балансируя, бултыхала другой в воде, при этом даже не сняв обувку.
Застав дочь на месте преступления и выдав ей по первое число, мамаша возвращалась к своему корпусу и думала: «Какая мерзость!» Ей хотелось жить с дочерью в любви и согласии, в доверии и понимании. И хотя она прекрасно понимала, что так не бывает, ей всё равно было больно, потому что перед глазами стояла миленькая девочка с лисьими повадками. Это было воплощение жизнестойкости и конъюнктурности – качеств, бесспорно, полезных для жизни. Мать же предвкушала «прелести» подросткового периода. Его она боялась, ибо видела разное.