– Мамочка, прости меня.
Мать не отвечала, а просто пристально смотрела в глаза транжиры. Ну просто факир и змея на отдыхе.
– Скажи хоть что-нибудь, – взмолилась девочка.
– Пошла вон.
– Я не могу пойти вон. Это небезопасно. Меня могут украсть. Мы не дома.
– Всё равно – пошла вон.
– Я не могу! – завыла малолетняя преступница.
Наша героиня хлопнула дверью и вышла на балкон. Из комнаты раздавались рыдания и причитания, а также жалобы на тяжёлое детство и жестокую судьбу.
Это было ровно два часа тому назад. А сейчас судьба явно начинала улыбаться дитяте, одаривая его браслетом и голубиным воркованием тётки. И только мать плыла против течения, никак не сворачивая с выбранного курса.
Надо отдать должное такту сестры и зятя: в конфликт между матерью и дочерью они не вмешивались, идиотских замечаний типа «давай простим нашу девочку, она так больше не будет» не изрекали, пострадавшее дитя не жалели, но и вместе с матерью ребёнка не байкотировали. Одним словом, уважали обеих родственниц. Те платили им той же монетой. И вообще компания у них была замечательная. И понимание исключительное. А тараканы? Так у кого их нет? Главное – знать, как с ними бороться.
Героиня же наша боролась со своими «насекомыми» в виде беспричинных вспышек гнева следующим образом: заглядывала в календарь, определяла фазу своего месячного цикла и констатировала – «ничего удивительного». В этот раз фаза была нужная, о чём свидетельствовали чрезмерная раздражительность, сыпь на загоревшем лице и волчий аппетит. Старшая сестра всё это подмечала и заботливо предлагала: «Съешь ещё кусочек». И младшая не отказывалась, съедала. И добрела.
Наверное, в этот раз именно количество съеденного заставило её посмотреть на происходящее другими глазами. Взору предстала картина вечного двигателя: дочь, словно челнок, металась между ней и остальной жизнью.
– Мама, ты подумала? Ты можешь со мной поговорить?
– Тебе строго-настрого запрещено распоряжаться чужими деньгами, – металлическим голосом вещала мамаша. – Ты не имеешь права…
– Не имею, – шептала девочка.
– Я тебе запрещаю…
– Я знаю.
– Я в течение двух дней ничего не буду тебе на пляже покупать.
– Не надо.
– Ни кукурузы, ни пахлавы…
– Не надо, мамочка. Только разговаривай со мной.
Дальше в очередной раз проговаривались правила, и разбору полетов наступал конец.
– Не забудь принести сдачу из бара.
(Бармен обещал вернуть деньги вечером.)
– Конечно, мамуля, – выпевала девочка.
Они обнимались, мурлыкали и клялись остаток отпуска провести в любви и согласии.
Вечером все дневные события обсуждались за нарядным столом. Из степи веяло прохладой, смаковалось вино, все пребывали в неге и покое.
– Пойду посмотрю свою, – сказала успокоившаяся мать и вышла в ночь.
А в ночи ей навстречу летело дитя, вокруг которого светился ореол недетского страдания.
– Мама! – голосил ангел. – Я тебя обманула! Я ещё купила сухарики на сдачу, а сразу тебе не сказала. Я их не ела. Я их отдала Соньке. Я буду наказана. Я сама себя накажу: я не пойду гулять, не буду смотреть телевизор, проведу весь вечер в номере.
Дочь стрекотала – мать даже не слушала. Лень. Как часовой, она вела малолетнюю преступницу к месту исполнения добровольного наказания.
– Что-то случилось? – голосом доброго следователя спросила сестра.
– Нового – ничего, – выступило обвинение.
А маленькая преступница рвалась на скамью подсудимых. Не вступая ни с кем в контакт, девочка тенью проскользнула в номер, аккуратно притворив за собой дверь.
– А вот я сейчас повторю таблицу умножения и прочитаю двойную норму Сладкова, – подобно громкоговорителю, проговорила затворница.
Взрослые поняли маневр и улыбнулись. Далее зазвонивший телефон прервал благое начинание. Отец, видимо, расспрашивал дочь о том, как та провела день.
– Да вот, – сообщала она. – Лежу в постели, читаю Сладкова. Мама с Олей и Валерой пьёт вино, – докладывала потерпевшая, ни словом не обмолвившись о произошедшем ЧП.
Сидящие на балконе еле сдерживали смех. Видимо, следующий ответ девочки был ответом на вопрос: «А что ещё делает твоя мама?»
– Ещё она ест, дышит, купается в море, загорает и пишет свои заметки.
– Больше, к сожалению, добавить нечего, – саркастически произнесла мать и выразительно посмотрела на старшую сестру.
Та улыбнулась в ответ и перевела взгляд на мужа.
– Хорошо, папочка. Я тоже тебя люблю. Пока.
Скрипнула кровать, что-то тяжёлое грохнулось на пол. «Книга», – догадалась наша героиня.
– Пойду посмотрю, – вызвалась тётка и через секунду вернулась в умилении: – Спит.
– Спит? – переспросил зять.
– Спит.
И трое взрослых, как по команде, просунули в дверь головы: на кровати лежал смуглый ангел и безмятежно улыбался во сне.
– Девочки, – прошептал растроганный зять, – а не выпить ли нам?
– За деток?
За деток.
Сборы домойКаждый вечер сестра курортницы рассуждала о своей причастности к крымской земле:
– Знаешь, я тут родилась. Это – моя земля. Здесь жили мои предки.
Всех предков родной сестры наша героиня знала наперечёт. И если ей не изменяла память, самые близкие колена их рода проживали в средней полосе России. А фактическим местом появления родной сестры на свет был роддом довольно известного провинциального городка. Сама героиня имела ту же прописку.
Но старшая сестра исполняла величальную песнь крымской земле на протяжении всех десяти дней отдыха. Происхождение песни не вызывало сомнения: дед обеих курортниц по отцовской линии был грек родом из Мариуполя. Фамилию носил татарскую, по преданию, доставшуюся ему от крымских татар. «Интересно, – думала младшая сестра, – а когда она будет в Кронштадте, что будем слушать?» Второй дед, теперь уже по материнской линии, тоже носил татарскую фамилию. К тому же действительно родился в Кронштадте. Третьего деда быть не могло, но родину сестры были готовы найти в любых местах земного шара.
Младшая, кстати, исключением не являлась. В качестве земли обетованной она выбрала европейское пространство. Зять – Египет.
Старшая сестра, боготворя крымскую землю, готова была зарыдать при мысли, что больше сюда не вернётся. Поэтому у моря зарекомендовала себя расточительницей и забросала стихию монетками.
Младшая к морю вообще не пошла. И не потому, что не любила его, а потому, что мысли её были далеки от крымских достопримечательностей. Она хотела домой. И хотя встреча с домом не сулила ей, в сущности, ничего хорошего, свидание с очередной родиной ей казалось каким-то затянувшимся. Солнце стало для неё слишком жарким, море – слишком тёплым, а ребёнок – слишком загоревшим. Ей хотелось борща, красиво сервированного стола и завершения работы над книгой очерков.
– Мама, ты соскучилась по папе? – возвращала к реальности деточка.
– Конечно, соскучилась, дорогая, – не моргнув глазом врала мать.
– Ты его правда любишь?
– Правда.
Отвечала и задумывалась. Она ничего про это не понимала. И не хотела ничего понимать, потому что мысль о разводе давно была ей неинтересна. О муже она старалась не думать, во всяком случае на отдыхе. Брак её был скорее удачей, чем разочарованием. Супруг – человеком хорошим. Отцом заботливым. Но с ним не получалось чувствовать себя защищённой и потому приходилось всегда находиться в состоянии полной боевой готовности, что было очень утомительно.
– Мама, – настаивала девица, – что мы будем есть в поезде?
– Ничего.
– Ничего? Два дня ничего?
– А что ты хочешь есть два дня?
Дочь задумалась, просканировала в уме гастрономические приоритеты и заявила:
– Можно у проводницы покупать вафли, печенье и шоколад. Боже мой, когда у меня будут карманные деньги? – то ли спросила, то ли приказала девочка.
– Когда ты их туда положишь.
– Я же не работаю.
– Так работай.
– Мне всего семь лет, ты сама говорила, что таких детей на работу не берут.
– Говорила.
– Может, ты мне за пятёрки будешь давать по рублю?
– Ага, а ты мне будешь эти рубли выдавать за приготовление еды, стирку, глажку и прочее.
– Стираешь не ты, а машинка, – ледоколом двигалась к цели девочка.
«С этим не поспоришь», – подумала мать.
– Так ты согласна? Будем жить баш на баш.
– Это как?
– Ты – мне, я – тебе.
Выражение детского личика на пару минут изменилось:
– Я не хочу.
– И я не хочу.
– Понятно, карманных денег мне не видать до…
– Совершенно верно, – прервала мать своё дитятко, и закончили они уже вместе:
– До тех пор, пока я (ты) не пойду (не пойдёшь) работать.
«Слава богу, промежуточное решение принято», – возликовала мать. И, дабы отвлечь внимание юного демагога, спросила:
– На пляж пойдёшь?
– Нет. У меня сегодня трудный день – я прощаюсь с друзьями, – скорбно промолвила девочка.
– Нет. У меня сегодня трудный день – я прощаюсь с друзьями, – скорбно промолвила девочка.
– Ну, давай, прощайся.
– Что-то мне грустно, мам, – придерживалась выбранной роли юная актриса. Но, увидев приятеля, громко заорала: – Влад! Подожди меня!
Влад её услышать не мог, потому что был глухим, хотя и не от рождения.
– Вот, блин, ничего не слышит, – пробормотала она и понеслась следом за ним, продолжая истошно орать.
По сути дела, весь этот день наша героиня провела в одиночестве. Старшие родственники прощались с морем, дочь – с друзьями. А матери, как обычно, досталась почётная миссия упаковывать чемоданы. Никакой умозрительности – сплошная предметная деятельность. От печи до порога.
С какой любовью складывались вещи, как тщательно распределялись они внутри чемодана, какой сосредоточенной она выглядела! И шумел кондиционер, и летали встревоженные мухи, и до отъезда в Симферополь оставалось два часа.
К словуДорога в Симферополь – это «Формула-1». Шофёр Саша вполне мог бы носить фамилию Шумахер. А вынужден носить другую. Потому что из Крыма.
Здесь, в Крыму, всё могло бы быть, и ничего нет. И не будет. Ближайшие двадцать пять лет.
Дорога домой, или Снова – поездОчаровательный голубой вагон. Он качается, но поезд не скорый. Поезд – пассажирский, и трепыхаться в нём две ночи – два дня.
Наша героиня думала, что дорога домой не просто сведёт на нет «положительный» эффект отдыха, но и максимально его усилит. А он был, этот эффект! Сопли, кашли и конъюнктивит. Она была близка к очередной истерике при виде того, что гипотетически могло быть названо отдохнувшим и оздоровившимся ребёнком. «Твою мать! – орала она внутри себя. – Говорила, не плавай в бассейне». Кричать не позволяли воспитание, соседи по купе и ночное время. Поэтому она методично пропитывала заваркой ватные диски (спасибо народной медицине) и выкладывала пострадавшей на глаза в полной темноте.
«Ну почему? – вела бывшая курортница внутренний диалог с собой. – Ну почему? Все люди как люди, а я словно прокажённая. Горло болит, трахеит не проходит, месячные в дорогу, два дня пути, на деньги попала, да ещё и ребёнок с букетом южных осложнений». Иногда вдруг жалобы и стоны перемежались со словами здравого смысла. Последний сообщал о расплодившихся в жару стрептококках, о том, что данный вид отдыха не подходит. «Ага! Всем подходит, а мне не подходит», – истерила она. «Ты не одна такая», – парировал ей здравый смысл.
Устав от внутренней борьбы, героиня наша сдалась. Собственно, ничего другого и не оставалось: ей бы ещё два дня простоять и две ночи продержаться. Ночи осталось всего несколько часов. «Да и, в конце концов, не бесконечная же эта дорога, – сама себя успокаивала бедняга. – Сколько верёвочке ни виться, а конец всё равно будет. Потому что он делу венец».
Паршивенький, надо сказать, нарисовался венчик. Без алмазов, без сапфиров, с одними только сомнительными украшениями в виде ватки на глазах у спящей деточки да перманентной боли в горле. «Что же я делаю не так?» – ни к кому не обращаясь, произнесла мать и попыталась заснуть. И получилось.
Утро в поезде ознаменовалось воплями торговцев за окном: «Ка-а‑артошечка. Сиэрвизы-ы! Кому сиэрвизы недорога? Ха-а‑лодное пи-и‑во! Ма-а‑рожено! Ка-аму ма-а‑рожено? Ды-ы‑ы‑ня!» И это в половине шестого утра. «Охренели совсем», – подумала сварившаяся на верхней полке героиня, но пробуждению обрадовалась. Особенно свободному входу в туалет.
– Ничего не изменилось, – выдохнула она, взглянув на мутный металл железнодорожного клозета. В дверь затарабанили – застучала прыгающая ручка. Что может измениться? Пассажиролюди везде одинаковы: как не было уважения к интимному пространству братьев по разуму, так и не появилось. «Подождёшь!» – ухмыльнулась она в зеркало и запретила себе вступать в контакт с нарушителем своего личного спокойствия.
Стоящий за дверью об этом не догадывался и продолжал методично сотрясать железную стену.
– Женщина! Покиньте туалет. Это ж станция, – скомандовала проводница.
«И не подумаю», – решила пассажирка.
– Женщина! – скандировала облечённая железнодорожной властью. – Жен-щи-на!
Похоже, выгнать нарушительницу из заповедного места стало главным делом её жизни. «Сейчас весь вагон перебудит», – уговаривала себя подчиниться пассажирка.
– Что вы хотели?
Дама при исполнении от неслыханной вежливости замерла, икнула и отчеканила: Не положено.
– Победа была на стороне дипломатии.
– Чаю принесите, – проходя, обронила коронованная особа.
– Пятое купе? – угодливо уточнила проводница.
Наша героиня не стала утруждать себя ответом – не барское это дело.
А вагон тем временем жил своей жизнью: пробуждался, выстраивался в очередь в туалет, жевал завтрак, снова ложился, жевал обед, снова ложился, на станциях высыпал на перрон, пополнял запасы съестного, дружно запрыгивал обратно и в результате дожил до вечера.
Вечером состоялось подведение итогов. Выяснилось, что рубли тают так же интенсивно, как и злополучные гривны. Опытным путём было ещё раз доказано, что заварка – лучшее подручное средство от конъюнктивита, а аристократическая вежливость – от хамства. Проводница была переведена в лагерь союзников. Телефон заряжен. Ребёнок не умер с голоду.
Результаты имели позитивный характер, и вторая половина дороги домой уже приобретала конкретные очертания: только ночь продержаться да день простоять. Мать-героиня перестала ощущать себя Мальчишем-Кибальчишем, потому что напрыгавшийся со второй полки Плохиш с косичками мирно восседал под потолком купе и вёл светскую беседу с молодым человеком явно младшего возраста.
Мать искоса поглядывала на собеседников и внимательно слушала, не поворачивая головы в их сторону. Картина была достойна пера живописца.
– Давай будем делать друг другу массаж, – предложила дочь, вдвое превосходящая мальчика по габаритам.
– У меня другие планы, – крепился кавалер.
– Тогда давай, слезай. Надоело.
– Ещё как надоело, – обрадовался некрупный мужчина шестилетнего возраста.
Парочка соскользнула вниз, и из коридора до матери донеслись обрывки фраз молодого человека:
– Знаешь, какие у меня машины великолепные!
– Не знаю, – честно ответила девочка.
Ей было скучно, и мать это хорошо понимала. В отличие от вечерних гуляний на вилле в Крыму, дочь не вибрировала, голосок не звенел, к зеркалу не подбегала. Она просто мужественно коротала вечер с тем, кто волею судьбы оказался рядом. А что ей оставалось делать? Выбор-то не богат. Мать забралась на верхнюю полку и строчит там свои заметки. Внизу – соседи-молодожёны, которым до неё тоже нет никакого дела. А рядом – мужчина, пусть и невысокий, зато богатый на удивительные слова: «блин», «вот ё-мое», «ёшки-моёшки» и т. д.
Слова эти дочери, безусловно, нравились. Слушая их, она догадывалась о мужественности своего кавалера. А потому назад, на верхнюю полку, возвращаться не торопилась.
Иначе ощущал себя муж героини, оставшийся дома. Он периодически звонил и спрашивал: «А где сейчас наша дочь?» Жена даже не сразу находилась что ответить. Где могла находиться девочка, возвращающаяся с матерью из Крыма домой? Называть номера поезда, вагона, купе, места ей как-то было неудобно. Поэтому она отвечала одно и то же:
– В коридоре.
– А ты где? – продолжал испытывать её терпение супруг.
Зарифмовать ответ вслух не позволяло присутствие попутчиков, поэтому ответ произносился про себя, а в телефон выплёвывалась фраза:
– Там же.
Завтра он их встретит. Завтра же они поругаются. У героини портилось настроение. Будь её воля, она бы соединила отца с дочерью, а сама бы… А самой ей придётся выступать третьим членом семейного сообщества. И не то чтобы она не любила своих ближайших родственников в лице мужа и дочери. Она любила, но соскучиться по ним не успевала, ибо их незримое присутствие всегда было ощутимо. И ещё – ей не бывало скучно одной.
Последнее положение муж не признавал. Считал желание побыть одной блажью. Обвинял в том, что разлюбила. Что не ценит…
– Мама, ты что, уснула там? – бесцеремонно прервала ход её мыслей дочь.
– Нет. Пишу.
– Чего ты там всё время пишешь? Книгу?
– Можно и так сказать.
– Как называется?
– «Мать и дитя на отдыхе».
– Понятно. Глаз мне промой. Чешется.
– Чай завари.
Притащила чашку с кипятком.
– Там что, и про меня есть?
– Есть.
– И про папу?
– И про папу.
– И про бабулю с дедулей?
– Про них нет.
Девочка изумлённо посмотрела на мать:
– Зачем же ты тогда писала?
– Хочу.
– Ты же не писатель, мама.
– А кто я?
Наша героиня внутренне подобралась. Дочь, не понимая ответственности момента, продолжала тараторить:
– Ты – моя мама, папина жена, бабулина и дедулина дочка, я тебя люблю, давай спать, мамочка.