Тафтс села, сложив руки на коленях, и недоуменно посмотрела на доктора.
— Все это очень неприятно, — начал он после паузы. — Возможно, старшая медсестра меня и осудит, но я просто не в силах отказаться от занятий с такой способной и прилежной ученицей, ничего ей не объяснив. Поверьте мне, она действует в ваших же интересах.
Доктор осекся, но все так же продолжал смотреть Тафтс в глаза. Судорожно глотнув, он взял себя в руки и, чуть запинаясь, продолжил:
— Я уже говорил вам, что развожусь с женой по причине ее постоянных измен. Это означает, что я пострадавшая сторона и суд отнесется ко мне соответствующим образом. Однако адвокаты моей жены сделают все возможное, чтобы бросить на меня тень. Если она сможет доказать, что я был ей неверен, мы в глазах судей окажемся на равных. Но поскольку я никогда ей не изменял, мне следует и впредь соблюдать осторожность.
Доктор замолчал, страдальчески глядя на Тафтс.
Та решила, что пора прийти к нему на помощь.
— Вы хотите сказать, доктор Финакан, что мы с вами никогда не должны оставаться наедине, чтобы не давать миссис Финакан повода обвинить вас в неверности? — невозмутимо спросила она.
— Так считает старшая медсестра.
— Я с ней совершенно согласна, — сказала Тафтс, вставая. — С сегодняшнего дня мы больше не будем оставаться наедине и называть друг друга по имени. — Лицо ее стало строгим. — Поэтому я предлагаю, чтобы к нашим занятиям присоединился Билл. Я знаю, вы были против, потому что он хуже соображает, но это несправедливо по отношению к парню. Все инструкции, которые вы даете мне, можно с таким же успехом давать и другим.
В глазах доктора сверкнуло отчаяние.
— Мне искренне жаль, дорогая моя, можете мне поверить.
— Какие пустяки! Как долго вас будут разводить?
— Года два, не меньше. Суды перегружены такими делами, мне придется ждать своей очереди.
— Какая жалость! Я-то надеялась, что мы сумеем вернуться к прежним занятиям еще до того, как я получу диплом. Но, видно, не судьба, — грустно сказала Тафтс.
— Боюсь, что так.
— Я могу идти, сэр?
— Да, конечно. Я составлю новое расписание для вас с Биллом.
«Какая скверная женщина, — думала Тафтс, с неприступным видом шагая по дорожке. — Всю жизнь изводила приличного человека, а теперь лишает его последних невинных радостей. Ему ведь нравились наши посиделки, я точно знаю! Но теперь у нас лишь строго формальное общение, прямо выть хочется от тоски. Больше никаких ночных чаепитий и понимающих взглядов. Меня отправили в духовную ссылку. Понятно, почему вмешалась старшая медсестра, я на ее месте поступила бы точно так же. Иначе Лиам мог здорово пострадать, да и я тоже, и нам обоим пришлось бы уйти из больницы. Мы не сделали ничего плохого, но теперь должны шарахаться друг от друга. Но вот причесывать Лиама я ни за что не брошу — для этого необязательно приходить в его кабинет. Не зря же я потратилась на щетку от „Мэсона Пирсона“ — надо что-то делать с его волосами, вечно падающими на глаза. Если дважды в день безжалостно массировать голову щеткой, волосы начнут расти в правильном направлении. И к черту развод — я все равно буду это делать!»
Эдда не стала упрекать Мод за ее происки в отношении Грейс, а прямиком направилась к отцу, что было гораздо разумнее.
После переселения дочерей в больницу преподобный Томас Латимер почувствовал себя гораздо свободнее и стал постепенно избавляться от ига жены. Теперь он сам выбирал псалмы и темы для проповедей и всячески пресекал ее попытки руководить взрослыми дочерьми. И хотя он был небогат, состояние, унаследованное от матери, которая была из рода Тридби, позволяло ему вести безбедное существование. По натуре он был весьма бережлив и умел ограничивать аппетиты Мод. Несмотря на любовь ко второй жене, он отлично видел ее недостатки. Вмешиваясь в семейный бюджет Грейс, Мод, как он справедливо считал, стремится компенсировать свои собственные вожделения, которые она не могла удовлетворить из-за отсутствия финансирования. Всякий раз, посещая Грейс, мачеха поздравляла себя с успехом, убеждаясь в своей способности манипулировать неприятными ей людьми, нанося им нешуточный ущерб.
Но когда рассерженный пастор топнул ногой, Мод пришлось умерить свой пыл — муж ледяным тоном потребовал, чтобы она прекратила вводить Грейс в расходы, в противном случае ее собственное денежное довольствие будет существенно урезано.
Гораздо сложнее оказалось отговорить пастора от идеи возместить Грейс и Беру потраченное в размере 500 и 900 фунтов стерлингов.
— Не делай этого, папочка, прошу тебя, — умоляла его Эдда. — Бер, конечно, не удержится и сообщит Грейс о полученных деньгах, а она немедленно растранжирит их снова. Она по натуре мотовка, и пусть с ней разбирается ее муж. Если уж ты хочешь помочь семейству Ольсен, оплати образование их детей. Пусть учатся в приличной школе, как мы в свое время.
На том и порешили.
Затаив обиду на Грейс, которая, по существу, сыграла роль разлучницы, Эдда почти перестала к ней приезжать. Хотя, если уж на то пошло, виноват был Джек Терлоу, а вовсе не ее сестра. Поддавшись на нытье Грейс, он проявил слабость и мягкотелость, что никак не украшало его в глазах Эдды. Разве о таком мужчине она мечтала? Брр!
Когда в апреле 1928 года у Грейс начались схватки, она была толстой, как бочка, и, по расчетам врачей, переходила все сроки. Бер пораньше вернулся в Корунду, чтобы успеть к рождению ребенка, но тот не желал считаться с планами взрослых.
Поскольку родильное отделение пустовало, доктор Нед Мэсон положил туда Грейс еще до наступления схваток. Очевидно, больничная обстановка подстегнула роженицу: не успела Грейс распаковать свой чемоданчик и сесть на кровать, как у нее сразу же отошли воды. Все ее сестры находились на дежурстве в других отделениях, и ею занялась акушерка. Воду быстро вытерли, Грейс облачили в красивую ночную рубашку и приставили к ней симпатичную сиделку для сопровождения.
— Но я не хочу никуда ходить, мне лучше полежать в кровати! — запротестовала Грейс, увидев Эдду, пришедшую из операционного отделения с двумя масками на шее. — Почему мне не разрешают лечь?
— Доктор Мэсон считает, что роды будут длительными, так что еще успеешь належаться. А пока ты в состоянии, больше ходи!
Появившиеся Китти и Тафтс после объятий и поцелуев тоже стали урезонивать бунтующую Грейс.
— Ты же сама была сиделкой, — напомнила ей Китти.
— Да, но не в родильном отделении! Ой, ой, как больно!
— Конечно, больно, — согласилась Тафтс, подталкивая Грейс к выходу из палаты. — Ты же изучала анатомию и физиологию, Грейс, и должна помнить, что говорил доктор Финакан: чтобы ребенок мог выйти, кости таза должны сильно разойтись, поэтому тебе так больно. Придется помучиться, дорогая, без этого не родишь. Просто помни, что все эти муки не напрасны — в награду получишь здорового выношенного ребенка.
— У меня непременно будет мальчик! — тяжело дыша, сообщила Грейс спустя несколько часов.
— Чепуха! — отрезала Китти, вытирая ей лицо. — Почему обязательно мальчик?
— Все мужчины хотят сына. А если родится девочка, считают, что не повезло.
— А мнение их жен не учитывается? В конце концов, это они рожают детей.
Грейс презрительно фыркнула:
— Ну, какая нормальная женщина захочет девочку? У женщин в этой жизни нет никаких перспектив. Только подчинение, бесправие и полная зависимость. Будь Эдда мальчиком, наш папочка отдал бы последние деньги, чтобы послать ее в университет и сделать врачом. Но Эдда родилась девочкой, так что…
— Мы не вольны выбирать себе пол, дорогая. Но кто бы ни родился, это будет твой ребенок. На, выпей воды. Тебе надо потреблять больше жидкости.
Беру, который привез Грейс в больницу, разрешили навестить стенающую жену в палате, а потом выставили в приемную, где будущий папаша мерил пол шагами, непрерывно курил и старался не думать о происходящем. В компании других папаш ему было бы легче, но Грейс рожала намного позже сентябрьского бума, когда на свет появляются дети, зачатые в новогодние праздники, во время которых люди злоупотребляют спиртными напитками и начисто забывают об осторожности. Поэтому Бер ждал в одиночестве, нарушаемом лишь эпизодическими визитами отца и сестер Грейс.
Через двадцать семь часов после начала родов Беру сообщили, что он стал счастливым отцом абсолютно здорового мальчика, потянувшего на девять фунтов.
Грейс была измучена родами, осложненными разрывом промежности. Но у нее были все причины ликовать. Мальчик! С льняными волосами, бровями и ресницами и длинным сильным телом.
— Ну, Грейс, тебе пришлось изрядно потрудиться, — сказала новоиспеченная тетя Тафтс, с профессиональной уверенностью держащая ребенка. — Какой чудный парень! Как думаешь назвать, Бер?
— Брайан, — быстро ответил Бер, не дав возможности Грейс открыть рот.
— Брайан? Хорошее имя, но ты никогда его не упоминал.
— Так звали моего любимого братишку. Его убили в пьяной драке.
Тетя Тафтс, на данный момент единственная представительница семьи Латимер, была весьма шокирована таким выбором, но виду не подала. Что за дикая идея назвать ребенка именем человека, убитого в пьяной потасовке! Она с улыбкой передала сверток Беру.
— Настоящее мужское имя. По крайней мере его никто не будет дразнить.
— Точно, — подтвердил Бер, с умилением глядя на своего отпрыска. — Грейс предлагала какие-то диковинные имена, но я не хочу, чтобы моего парня звали по-дурацки. Брайан Ольсен звучит что надо.
— Но Бер! Я же хотела какое-нибудь рыцарское имя. Сэр Максимилиан Ольсен, разве плохо?
— Максимилиан слишком помпезно, — возразила вошедшая Эдда. — Брайан? Идеально! Слава богу, хоть кто-то в семье Ольсен имеет здравый смысл.
Пастор, очень довольный, что ему подарили внука, нашел, как помочь Грейс, не давая ей в руки денег. Он нанял женщину, которая еженедельно убирала дом на Трелони-уэй и три раза в неделю занималась самой неприятной работой — стирала многочисленные пеленки из махровой ткани. Грейс лишь смывала с них кал и складывала в бак. А уборщица их кипятила, полоскала и развешивала на веревках, которые висели по всему двору, словно лианы в джунглях. Обычное белье теперь стиралось в сарае на заднем дворе, а там, где его стирали прежде, теперь замачивались пеленки.
Бер, как заметила Эдда, стал меньше разъезжать. Ему не хотелось расставаться с сыном, но главным было не это. Гораздо больше беспокойства ему внушала Грейс, которая, несмотря на прислугу, плохо справлялась с новорожденным сыном. Молока у нее было предостаточно, но уже через неделю она стала кормить сына из бутылочки, посчитав сцеживание меньшим злом, чем постоянно сосущий младенец. Доктор Мэсон был в ярости, и столь же энергично негодовала патронажная сестра, но Грейс была глуха к их критике. Менять пеленки ей тоже не нравилось, поэтому она старалась делать это как можно реже. В результате у ребенка появились опрелости, причем такие сильные, что ее сестрам пришлось устроить ей взбучку. В конце концов, Грейс добилась, чего хотела: пастор нанял для ребенка няньку.
— Наша ушлая сестрица ухитряется избегать любой неприятной работы! — гневно воскликнула Эдда, разговаривая с Китти и Тафтс. Малышу Брайану к тому времени уже исполнилось три месяца. — И к чему это приводит? Да к чистому грабежу средь бела дня! Теперь ей наняли няню, которая пеленает ребенка и следит, чтобы он был сухим и не имел опрелостей! С ума сойти можно!
— Но она ведь и за больными терпеть не могла ухаживать, — вспомнила Китти. — Мод любила, чтобы в доме был порядок, и нас тоже приучила к этому. Она, конечно, не подарок, но в Золушках нас не держала. Доставала психологически. А теперь принялась за Грейс.
— Грейс ненавидит грязную работу и ее материнство лишнее тому подтверждение, — строго сказала Тафтс. — В больнице она всегда шарахалась от грязи, и если пересиливала себя, то только из страха перед медсестрами — их она боялась еще больше, чем грязи. Сейчас у нее ребенок, который постоянно пачкает пеленки, но теперь ей некого бояться, поэтому она их не стирает.
— И не забудьте про ее беспомощность, — добавила Китти. — Все мы знаем, что Грейс у нас мышей не ловит, но при наличии матери и трех сестер она могла ни о чем не заботиться. Теперь ей надо вести домашнее хозяйство и смотреть за ребенком, а она понятия не имеет, как это делать. Отец бросился ей на помощь и хуже ничего не мог придумать. А что она будет делать без отца и сестер?
— Пропадет, — мрачно буркнула Эдда.
— Вряд ли, — возразила Тафтс. — Всегда найдется какой-нибудь простак, который бросится на амбразуру и спасет Грейс.
— Но почему? — недоумевала Эдда.
— Она мечта любого мужчины — беспомощная и беззащитная женщина, неспособная выжить без мужской опоры, — фыркнула Тафтс. — Да брось, Эдда, ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать! Грейс чувствует себя собственностью, готовой отдаться на милость высшего существа — мужчины. Все, что она делает, красноречиво говорит о том, что без мужской опеки она пропадет. А мужчины это страшно любят! По крайней мере определенный тип мужчин вроде Бера, а их в мире тьма.
— Но я-то не Бер! — зло сказала Эдда. — Как она не понимает, что, организовав свою жизнь, она только выиграет? Никто не любит отстирывать пеленки, но если это нужно, делай, черт тебя подери! Дом набит дорогой мебелью, а воняет там, как в выгребной яме!
— Чего ты так завелась, Эдда? — удивилась Китти.
— Грейс опять беременна. Не прошло и полугода.
Лавандово-голубые глаза Китти встретились с янтарными глазами Тафтс: они обменялись сочувственными взглядами. Понятно, что Эдда так переживает. Ведь они с Грейс близнецы, даром что находятся на разных полюсах и никогда не поймут друг друга.
Если бы Тафтс и Китти знали, какую роль играет здесь некий Джек Терлоу, негодование Эдды приобрело бы в их глазах совсем другой смысл.
Часть третья НОВЫЙ ГЛАВНЫЙ ВРАЧ
В апреле 1929 года трехлетняя практика закончилась. Эдда Латимер, Хизер Скоуби-Латимер и Кэтрин Тридби-Латимер стали дипломированными младшими медсестрами. Эдда получила несколько наград и все три — дипломы с отличием.
К этому времени они успели поработать на всех мыслимых участках и знали о больнице все. О кошмаре психиатрического отделения они постарались поскорее забыть — его несчастным пациентам, запертым в клетушках с обитыми войлоком стенами или общих палатах, уже ничто не могло помочь. Там бродили люди-призраки и опасные маньяки, оглашая воздух криками и бессвязным бормотанием.
Все это время они были единственными практикантками, но в 1929 году в больнице появилось еще восемь — все из Вест-Энда и со средним образованием. Сестры Латимер во главе с Эддой просто костьми ложились, чтобы убедить обитательниц Вест-Энда, что старая система мертва и им не следует упускать открывающиеся перед ними возможности. Сиделки должны учиться и получать дипломы. А без этого они так и останутся низкооплачиваемыми санитарками без всякого шанса на интересную работу. Мыть, убирать грязь, поднимать и переворачивать пациентов, подавать им еду — вот все, на что они могут рассчитывать. Лина Корриган, лидер оппозиции и поначалу злейший враг «этих выскочек», первой сложила оружие и примкнула к их троице. Результатом было появление восьми новых практиканток и грант от департамента здравоохранения на постройку нового дома для сиделок и сестер. Для Эдды, Тафтс и Китти это стало весомой победой, ведь девушки из низших слоев получали возможность иметь достойную работу, не конкурируя с мужчинами в школе и не пресмыкаясь в качестве секретарш. Медсестры всегда пользовались уважением. Пациенты, балансировавшие на грани жизни и смерти, испытывали к ним самую искреннюю благодарность, вне зависимости от того, в каком облике — огнедышащего дракона или милосердного ангела — они представали у постели страждущего. Образ медсестры, реальный или воображаемый, навсегда оставался у них в памяти.
Три новоиспеченные медсестры создавали определенные трудности. Как найти им всем применение в единственной городской больнице? Помогло стечение обстоятельств: к этому времени вышли на пенсию семь сиделок старой закваски. Правда, их жалованье никак не соответствовало статусу дипломированной медсестры. К тому же в начале июня больница пережила неожиданный катаклизм, грозящий перерасти в непредсказуемый хаос.
Главный врач, доктор Фрэнсис Кэмпбелл, занимал эту должность в течение двадцати пяти лет и надеялся продержаться на ней еще лет десять. Но именно в тот момент, когда сестры получили по почте свои дипломы, главврач умер от сердечного приступа, сидя в своем рабочем кресле, с которым, по мнению больничного персонала, он сросся в одно целое, ибо в других местах больницы его никто никогда не видел. Для Фрэнка Кэмпбелла больница ограничивалась лишь его письменным столом, а о печальных последствиях своего руководства он попросту не подозревал, поскольку их не видел. В момент приступа он был совершенно один, и никто не пришел ему на помощь — в больнице отсутствовала внутренняя связь, установить которую главврач отказался, посчитав, что это слишком дорого. В конечном итоге это дорого обошлось ему самому.
Больницы находились под крылом департамента здравоохранения, но во многих вопросах были совершенно самостоятельны. Попечительский совет решал все вопросы, связанные с персоналом, определял политику больницы и управлял ее фондами. Городская больница Корунды обладала значительными средствами, находившимися под контролем совета. Это были пожертвования, скопившиеся за семьдесят пять лет ее существования, плюс деньги, сэкономленные на больных.