«Длительным выходом из положения» для Сталина была ускоренная индустриализация за счет коллективизированного крестьянства. Самостоятельное крестьянское хозяйство подлежало ликвидации, крестьяне должны были превратиться в работников коллективного предприятия, подчиненных вышестоящему руководству. Было принципиально важно, что колхоз в отличие от крестьянской семьи не сможет укрывать хлеб. Эта скрытая цель коллективизации не была замечена «правыми», но Бухарин чувствовал, что что — то здесь не так: «Если все спасение в колхозах, то откуда деньги на их машинизацию?»[186] Денег не было, не было и достаточного количества тракторов, чтобы одарить каждый колхоз хотя бы одним трактором. Колхозу предстояло стать не сельскохозяйственной фабрикой, а мануфактурой, полурабским хозяйством. Но именно оно позволяло государственному центру контролировать все хозяйство, все ресурсы.
Мастер остроумных фраз, Бухарин говорил: «Народное хозяйство не исполнительный секретарь. Ему не пригрозишь отдачей под суд, на него не накричишь».[187] Но Сталин нашел способ отдать крестьянское хозяйство под суд. Под суд можно было отдать начальника деревни — председателя колхоза, или любого, кто ему не подчиняется. Близился страшный суд деревни. Ее победил город. Это значило, что в конечном итоге большинству крестьян предстояло стать горожанами.
Уроки НЭПа
При всей своей неустойчивости НЭП стал важным этапом в развитии не только нашей страны, но и человечества.
Россия первой в мире создала систему государственно — монополистического регулирования индустриального хозяйства, которую только десятилетие спустя, и учитывая российский опыт, воспримут такие развитые страны, как США и Германия. Россия стала опытным полигоном последующих реформ Рузвельта, Гитлера, Муссолини, Народного фронта и др. НЭП стал первой системой государственного регулирования индустриально — аграрной экономики в условиях мирного времени (до этого такое регулирование в Европе вводилось только в условиях войны). Однако варианты этого пути развития, как оказалось — магистрального в XX веке, могли быть разные (достаточно сравнить модели Гитлера и Рузвельта). Итоги российской революции, победа в ней большевиков, во многом сузили спектр возможных альтернатив развития страны.
«Забежав вперед», опередив более развитые страны, нэповское общество неизбежно оказалось несовершенным, неустойчивым и противоречивым. Сохранение НЭПа не позволяло выйти за рамки периферийного капитализма. Перед страной стояла жестокая альтернатива: либо государственно — регулируемая индустриальная экономика должна была форсированно (а значит, неорганично и разрушительно) преобразовать по своему подобию аграрный сектор общества, либо должен был произойти переход к более плюралистичной системе, в которой темпы индустриального развития определяются требованиями и возможностями аграрного развития.
Сталин добился движения по первому пути. Куда вел второй? В условиях нехватки у коммунистов грамотных кадров эволюция промышленности за пределы роста НЭПа была возможна только при условии изменения самой социально — политической системы, монополии на власть компартии. В сложившихся условиях это означало переход власти к коалиции правых коммунистов и спецов (социал — демократов, эсеров, либералов), возможно — с последующим политическим сдвигом вправо. Это означало постепенное вовлечение страны в мировой капиталистический рынок на правах периферийной страны.
Условно путь, альтернативный сталинскому, можно назвать «латиноамериканским», учитывая, как в Западном полушарии развивались подобные НЭПу эксперименты. Во второй половине XX в. импортозамещающая индустриализация осуществлялась в Латинской Америке, Азии и Африке. С помощью более развитых государств создавалась индустрия, способная обеспечить лишь Некоторые нужды страны и достойно конкурировать на мировом рынке лишь в узком секторе. В этом случае страна встраивалась в мировое разделение труда уже как индустриально — аграрная держава, а не сырьевой придаток. Для коммунистической партии эти варианты не подходили. Индустриализация должна была быть проведена с опорой исключительно на собственные ресурсы, поставки техники из — за рубежа должны были быть оплачены до копейки. СССР не мог позволить себе оказаться в «неоплатном долгу» перед Западом.
Но в условиях мирового экономического кризиса даже низкие темпы накопления, которые обеспечивал НЭП, стали бы невозможными. Бухаринская альтернатива не давала реальных оснований надеяться на преодоление отсталости сельского хозяйства и легкой промышленности. В условиях стагнации СССР эволюционировал бы к положению страны с отсталым сельским хозяйством и среднеразвитой промышленностью. Примеров такой модели было немало в Латинской Америке.
Впрочем, к концу XX в. Россия добилась социально — экономических результатов, вполне сопоставимых с латиноамериканскими.
Крупные, относительно успешные латиноамериканские страны (Мексика, Чили, Бразилия, Аргентина, Венесуэла) провели модернизацию медленнее, чем СССР, но с гораздо меньшими жертвами. Не будем забывать, что Латинская Америка развивалась в тепличных внешнеполитических условиях, вдали от военных бурь, потрясавших Старый Свет. И, что немаловажно, не Латинская Америка прорубила человечеству дорогу в космос.
В наше время деградация индустриальной системы, созданной в советские времена, привела к возникновению чего — то очень напоминающего НЭП: бюрократия руководит рыночной экономикой, «кры — пгуя» бизнес, «отстегивая» в свою пользу коррупционную ренту. Только в отличие от коммунистического режима у элиты нет стремления к выходу из этого положения. У нее нет перспективных идей, зато есть право на роскошь, которую не позволяла себе коммунистическая элита, скованная идеологией социальной справедливости. Вместо ушедшего в Лету крестьянского хозяйства теперь есть сырьевая труба и ВПК, позволяющий прикрываться ядерным зонтиком и торговать оружием. Вместо коммунистического будущего нам предлагают лозунг великой энергетической державы, то есть большого сырьевого придатка. Другой сценарий истории. Лучше ли он — скоро узнаем.
Очерк пятый. Зачем Сталин «устроил голод»?
Отстранив от власти талантливого экономиста Бухарина, Сталин резко повысил плановые показатели роста промышленности и одновременно развернул наступление на наиболее хозяйственные слои деревни. Эта политика подорвала сельское хозяйство и вызвала голод, в результате которого погибло более 10 миллионов человек. Поскольку Сталин известен как величайший злодей в истории, уничтожение этих миллионов было специально им запланировано, чтобы наказать крестьян, и особенно украинцев, за сопротивление коммунистическому режиму.
Правда, курс Сталина привел к возникновению передовой промышленности за четыре года. Таким образом, за эти деяния одни считают Сталина величайшим преступником, а другие — величайшим героем.
Каковы в действительности были мотивы политики Сталина во время первой пятилетки? Можно ли было добиться быстрой индустриальной модернизации иначе? Каковы были результаты первой пятилетки? Почему были такие большие жертвы голода? И сколько людей все — таки погибло от голодной смерти в это время?
Ставка Сталина
Разгромив правых, Сталин сделал ставку, от которой уже не мог отступить. Его напряженный план индустриализации должен был сработать, иначе — политический крах, а учитывая нравы того времени — и гибель.
XVI партконференция 23–29 апреля 1929 г. приняла «оптимальный» план пятилетки. Все накопления НЭПа предполагалось разом «ухнуть» в пятилетку. Так что, если что — то «не сойдется», экономическая катастрофа неминуема.
Если за время НЭПа капиталовложения составили 26,5 млрд. руб., то теперь планировалось 64,6 млрд., при этом вложения в промышленность повышались значительно быстрее — с 4,4 млрд. до 16,4 млрд. руб. 78 % вложений в промышленность направлялись на производство средств производства, а не потребительской продукции. Это означало изъятие огромных средств из хозяйства, которые могли дать отдачу через несколько лет. Промышленная продукция должна была вырасти за пятилетку на 180 %, а производство средств производства — на 230 %. 16–18 % крестьянства должно было быть коллективизировано, а большинство крестьян, кому новая форма жизни не подходит, будет жить как раньше и даже лучше. Производительность груда должна была вырасти на 110 %, зарплата — на 71 %, а доходы крестьян — на 67 %. Процветание виделось прямо за горизонтом — надо только поднапрячься. В результате, как обещала резолюция конференции, «по чугуну СССР с шестого места передвинется на третье место (после Германии и Соединенных Штатов), по каменному углю — с пятого места на четвертое (после Соединенных Штатов, Англии и Германии)».[188] Качество продукции при этом в расчет не принималось, партийную элиту завораживали цифры валовых показателей. Сельское хозяйство должно было расти на основе подъема индивидуального крестьянского хозяйства и «создания общественного земледелия, стоящего на уровне современной техники»,[189] то есть, говоря иными словами, количество колхозов не может превышать количество тракторов. Зачем объединять крестьян, если не для совместной эксплуатации техники? Сталин знал, что есть принципиально другие мотивы, но пока молчал. План представлял собой компромисс позиций Сталина и Бухарина. Но реальность 1929 г. заставит отказаться от компромиссов.
Снабжение городов должно было стать строго нормированным. Ни грамма продовольствия мимо задачи индустриального рывка.
В августе 1929 г. в СССР была введена карточная система. Вопреки всем данным ранее крестьянам гарантиям в июне 1929 г. принудительная продажа «излишков» была узаконена. Количество этих «излишков», изъятых государством, оценивается в 3,5 млн. тонн в 1929 г.
Еще в июле нарком внешней и внутренней торговли А. Микоян писал Г. Орджоникидзе по поводу хороших видов на урожай: «И страну выведем из затруднений, и наших правых друзей оставим в дураках». Но взять выращенный хлеб оказалось непросто. И в сентябре тот же Микоян писал Молотову: «Все говорят об августовских хороших заготовках, умалчивая о начале сентября, когда всюду, где я был, произошло падение заготовок».[190] Как и следовало ожидать — крестьянин не отдавал хлеб.
Сталин решил, что больше ждать нельзя. 7 ноября он выступил со статьей «Год великого перелома», в которой утверждал, что «оптимальный вариант пятилетки… превратился на деле в минимальный вариант пятилетки», что удалось достичь коренного перелома «в развитии земледелия от мелкого и отсталого индивидуального хозяйства к крупному и передовому коллективному земледелию… в недрах самого крестьянства… несмотря на отчаянное противодействие всех и всяких темных сил, от кулаков и попов до филистеров и правых оппортунистов».[191]
Эти оптимистические строки не раскрывали смысла происходящего. В секретных письмах и директивах Сталин предлагал снимать с должности и предавать суду председателей колхозов, продающих хлеб на сторону. В этом и заключалась необходимость коллективизации для осуществления напряженных планов индустриализации — создать послушную систему управления каждым крестьянином, получить возможность брать весь хлеб, оставляя крестьянину лишь минимум.
Пленум ЦК 10–17 ноября сделал новый шаг в ускорении индустриального скачка и коллективизации, темп которой превзошел «самые оптимистические проектировки».[192] Из этого следовало, что и остальные цифры пятилетки можно пересматривать во все более оптимистическом духе. Теперь уже признавалось, что можно создавать колхоз безо всякой техники. Для обслуживания нескольких колхозов создавались машинно — тракторные станции (МТС). Благодаря этому колхозники превращались в батраков государства, технически полностью зависимых от государственной структуры. И не только технически.
«Первая пятилетка» — это план. Но то, что хозяйство в 1929–1932 гг. развивалось по плану — это миф. Руководство страны поощряло нарушение плана в сторону увеличения, что в итоге порождало хаос.
На это обратил внимание Р. Конквест: «Целью было «перевыполнение», и премию получал директор, который даст 120 % нормы. Но, если он добивался такого перевыполнения, то где он брал сырье? Оно, очевидно, могло быть добыто только за счет других отраслей промышленности. Такой метод, строго говоря, вряд ли может быть назван плановой экономикой».[193]
Одни отрасли вырывались вперед, за ними не успевали другие. Директора бесчисленных строек конкурировали в борьбе за ресурсы. Они разбазаривались, торопливое строительство при постоянной нехватке квалифицированных рабочих и инженеров приводило к авариям. Эти катастрофы объяснялись «вредительством буржуазных специалистов» и тайных контрреволюционеров. Если одни руководители производства отправлялись на скамью подсудимых, то другие получали премии и повышения за способность в кратчайшие сроки построить «гиганты индустрии», даже если для них еще не были построены смежные производства. Чем был вызван этот отказ от планомерного развития? Во — первых, Сталин понимал, что у государства нет средств для одновременной модернизации всех отраслей, и «оптимальный» план в этом отношении был уступкой бухаринской «эклектике», призывам наступать сразу во всех направлениях. Задачей этого периода было наращивание приоритетных отраслей под видом фронтального «подъема промышленности», выявление тех кадров, которые способны добиваться выполнения даже самых абсурдных задач. Главное внимание (финансирование, снабжение и т. д.) оказывалось 50–60 ударным стройкам. Для них же осуществлялся массированный ввоз машин из — за рубежа. Во — вторых, уже выступление Сталина 7 ноября 1929 г. показывает: что — то кардинально изменилось. И дело не только в тайных замыслах Сталина — он вынужден был бросить «до лучших времен» часть строек, чтобы спасти важнейшие. Около 40 % капиталовложений в 1930 г. пришлось заморозить в незавершенном строительстве.
Что случилось? Индустриализация требовала огромных затрат и на ввоз техники, и на поддержание минимального жизненного уровня рабочих, занятых как на самих стройках, так и на добыче сырья для них. Вроде бы берегли каждый рубль, а вдруг — такое распыление средств.
Сталин, который диктовал плановые цифры, вдруг требует пересмотра их в сторону резкого увеличения, но при этом часть показателей воспринимается всерьез, а часть — нет. Обычно это связывают с волюнтаризмом и произволом вождя, человека недалекого и авантюристичного. Однако в другие годы Сталин не проявлял подобного авантюризма. При решении этой проблемы исследователи обычно упускают то обстоятельство, что в капиталистическом мире как раз в это время разразился кризис перепроизводства, Великая депрессия. Конъюнктура мирового рынка резко ухудшилась. Ресурсы резко подешевели. Этого не могли предугадать ни Сталин, ни советские плановики. Все расчеты, на которые опирался Сталин, рухнули. Страшные пророчества Троцкого о том, что строительство социализма обусловлено состоянием мирового рынка, оказались суровой правдой. Перед Сталиным встала простая альтернатива: либо провал, фактическая капитуляция перед правыми, либо продвижение ускоренными темпами через критическую экономическую полосу, форсирование экспорта и, следовательно, наступления на крестьян, строительство лишь части запланированных объектов, чтобы можно было предъявить партии хоть какие — то осязаемые успехи и заложить хотя бы основу дальнейшего промышленного роста. Но и для этого следовало резко увеличить поставки хлеба государству.
Кто устроил «перегибы»
Известно, что Сталин признал: входе коллективизации были «перегибы». Уж очень она была радикальной, наломали дров. Сталин отмежевался от «перегибов», и сталинисты принялись искать других виноватых. Антисталинисты не доверяют Сталину. Как опытный преступник, он специально все организовал, а себе придумал алиби. Мол, я против «перегибов» выступал.
В декабре 1929 г. план коллективизации был пересмотрен и предусматривал вовлечение в колхозы 34 % хозяйств к весне 1930 г. Были намечены 300 районов сплошной коллективизации с посевной площадью 12 млн. га. Нормы ноябрьского пленума 1929 г. перекрывались вдвое. Но и эти предложения Наркомзема показались Сталину недостаточными, темпы коллективизации были увеличены. Основную массу крестьян предполагалось загнать в колхозы уже за первую. пятилетку. 5 января было принято постановление ЦК, которое ставило задачу: «Коллективизация… зерновых районов может быть в основном закончена осенью 1931 г. или, во всяком случае, весной 1932 г.».[194] Низовое партийно — государственное руководство бросилось выполнять новые директивы. Тут или пан, или пропал. А сверху подстегивали. 10 февраля 1930 г. Сталин публично торопил «товарищей свердловцев» с коллективизацией, чтобы кулаки не успели «растранжирить» свое имущество. «Против «растранжиривания» кулацкого имущества есть только одно средство — усилить работу по коллективизации в районах без сплошной коллективизации».[195] Даже расставаясь с самостоятельностью, крестьяне наносили создававшимся колхозам удары, «пуская по ветру» свою собственность. Особенно тяжелые, длительные последствия имел массовый убой скота. Производство мяса на душу населения еще в 1940 г. составляло 15–20 кг в год (в 1913 г. — 29 кг).
Для того чтобы заставить крестьян превратиться в колхозников, государство прибегло к испытанному во время Гражданской войны средству — «раскулачиванию». При этом под раскулачивание часто попадали не только зажиточные крестьяне, но и середняки, и даже бедняки, которых в этом случае называли «подкулачниками». Государство осознавало экономические издержки раскулачивания, но политический успех — разгром крестьянской «верхушки» — был важнее. Экономике предполагалось помочь, используя «кулаков» в качестве рабской рабочей силы. Массы «раскулаченных» направлялись на «стройки пятилетки».
Естественно, что наступление на крестьянство вызывало сопротивление, выливавшееся в волнения и террористические акты. Размах движения был грандиозным. Секретарь Центрально — черноземного обкома И. Варейкис сообщал: «В отдельных местах толпы выступающих достигали двух и более тысяч человек… Масса вооружалась вилами, топорами, кольями, в отдельных случаях обрезами и охотничьими ружьями».[196] Только в 1930 г. произошло более 1300 волнений, в которых приняли участие более 2,5 млн. человек. Это — огромная масса. Если бы из нее удалось сформировать армию, то власть большевиков рухнула бы. Но этого не произошло.