В любом случае государственная нестабильность Веймара часто преувеличивалась, поскольку частые смены правительства скрывали длительные преемственные связи в отдельных министерствах. Некоторые посты, в особенности в министерстве юстиции, часто использовались в качестве разменной монеты в межпартийных переговорах внутри коалиции, на них побывало множество разных министров, что, без сомнения, давало большую, чем обычно, власть в руки высших госслужащих, занимавших свои должности постоянно, хотя их свобода действий ограничивалась за счет передачи многих функций законодательной власти федеративным землям. Но были и другие посты, которые закреплялись за конкретными политическими фигурами, невзирая на все превратности коалиционного строительства, что упрощало проведение сильной и решительной политики. Например, Густав Штреземан, один из лидеров Народной партии, бессменно занимал должность министра иностранных дел в девяти администрациях и оставался на посту в течение шести лет. Генрих Браунс, депутат центристской партии, был министром труда в двенадцати правительствах с июня 1920 г. по июнь 1928 г. Демократ Отто Геслер был военным министром в тринадцати правительствах с марта 1920 г. по январь 1928 г. Такие министры могли разрабатывать и осуществлять долговременные программы независимо от частых смен руководства в правительствах, в которых они работали. Другие министерства также находились под руководством одних и тех же политиков в течение достаточно долгого времени, за которое успевали смениться два, три или четыре разных правительства[220]. Поэтому не случайно наиболее четкие и последовательные программы развития в республике были разработаны в первую очередь в таких областях, как международные отношения, трудовая политика и социальное обеспечение.
Способность правительства рейха действовать жестко и решительно, однако, всегда подрывалась другим положением конституции, а именно положением о сохранении федеральной структуры, которое ввел Бисмарк в 1871 г. в утешение таким немецким принцам, как король Баварский и великий герцог Баденский, разочарованным объединением Германии. Принцы были бесцеремонно свергнуты революцией 1918 г., однако их земли остались. Теперь в них действовали демократические парламентские институты, но они в значительной мере сохранили автономность в ключевых вопросах местной политики. Некоторые из земель, такие как Бавария, обладали собственной историей, насчитывавшей много веков, и поэтому они считали себя вправе не признавать правительственные программы рейха, если те им не нравились. С другой стороны, прямое налогообложение теперь находилось в руках правительства рейха, и многие мелкие земли оказались в зависимости от берлинских дотаций, если попадали в сложное финансовое положение. Попытки выйти из состава рейха могли показаться опасными, в особенности в первые неспокойные годы республики, однако в реальности они никогда не были достаточно основательными, чтобы принимать их всерьез[221]. Более сложные проблемы могли быть вызваны трениями между Пруссией и рейхом, поскольку Пруссия была больше, чем все остальные земли, вместе взятые, однако в 1920-х и начале 1930-х гг. ею руководили умеренные прореспубликанские правительства, которые создавали важный противовес экстремизму и нестабильности в землях вроде Баварии. Поэтому, если учесть все эти факторы, вряд ли можно считать, что федеральная система, несмотря на все неразрешенные противоречия между рейхом и округами, была основным фактором, подрывающим стабильность и легитимность Веймарской республики[222].
IIIВ целом конституция Веймарской Германии была не хуже конституций большинства других стран в 1920-х и намного более демократичной, чем многие из них. Ее наиболее проблемные положения могли оказаться не столь важными в других обстоятельствах. Но фатальный недостаток легитимности, от которой страдала республика, многократно увеличивал недостатки конституции. В новой политической системе образовалось три партии: социал-демократическая, либеральная демократическая партия и центристская партия. Получив абсолютное большинство голосов в 76,2 % в январе 1919 г., эти три партии вместе заработали всего 48 % голосов в июне 1920 г., 43 % в мае 1924 г., 49,6 % в декабре 1924 г., 49,9 % в 1928 г. и 43 % в сентябре 1930 г. Таким образом, начиная с 1920 г. они постоянно составляли меньшинство в рейхстаге, их обгоняли депутаты, поддерживавшие правых и левых врагов республики. А поддержка этими партиями Веймарской коалиции в лучшем случае была скорее теоретической, нежели практической, а в худшем — сомнительной, компрометирующей и не приносящей какой-либо политической пользы[223].
Социал-демократы многими считались партией, создавшей республику, и они часто сами утверждали это. Однако в том, что касалось участия в правительстве, им не особо сопутствовала удача, их представители были лишь в восьми из двадцати веймарских правительств и занимали пост рейхсканцлера только в четырех из них[224]. Они продолжали находиться в плену идеологических принципов марксизма, все так же ожидая свержения капитализма и замены буржуазии пролетариатом в качестве правящего класса. Как бы то ни было, Германия в 1920-х, безусловно, была капиталистическим государством, поэтому неудивительно, что социал-демократы чувствовали себя неуютно, занимая лидирующие позиции в правительстве, особенно если учесть словесный радикализм их идеологии. Не привыкшие к работе в правительстве, исключенные из политической жизни за два поколения до войны, они болезненно воспринимали сотрудничество с «буржуазными» политиками. Они не могли избавиться от марксистской идеологии, не потеряв большую часть своих избирателей из рабочего класса, а с другой стороны, более радикальная политика, например формирование красноармейской милиции из рабочих как альтернативы добровольческим бригадам, безусловно, сделала бы их участие в буржуазных коалиционных правительствах невозможным и вызвала бы гнев армии.
Основную поддержку социал-демократы имели в Пруссии, которая занимала больше половины территории Веймарской республики и насчитывала 57 % ее населения. Здесь, в этом главным образом протестантском районе с такими большими городами, как Берлин, и промышленными областями вроде Рура, они контролировали правительство. Их политика состояла в том, чтобы сделать Пруссию бастионом веймарской демократии, и, хотя они проводили реформы без особого рвения и не были при этом особенно последовательными, их отлучение от власти в самом большом округе Германии стало главной задачей врагов веймарской демократии в начале 1930-х[225]. Тем не менее в рейхе их положение было гораздо менее влиятельным. Своей силой в первые годы республики они в большой степени были обязаны поддержке избирателей из среднего класса, которые считали, что сильная социал-демократическая партия станет лучшей защитой против большевизма, осуществив быстрый переход к парламентской демократии. С ослаблением этой угрозы сокращалось и их представительство в рейхстаге — со 163 мест в 1919 г. до 102 мест в 1920 г. Несмотря на значительное восстановление позиций позднее — 153 места в 1928 г. и 143 в 1930 г., — социал-демократы навсегда потеряли примерно два с половиной миллиона голосов. После 38 % на выборах в 1919 г. они регулярно получали около 25 % до конца 1920-х и в начале 1930-х. Тем не менее они оставались очень влиятельной и хорошо организованной политической силой, которая опиралась на поддержку миллионов промышленных рабочих по всей стране. Если какая-либо партия и заслуживала именоваться оплотом демократии в Веймарской республике, то это были социал-демократы.
Вторая колонна Веймарской коалиции, Немецкая народная партия, была несколько более активным участником правительства и имела своих представителей практически во всех кабинетах в 1920-х. В конце концов, именно демократ Хуго Пройсс был главным автором сильно раскритикованной Веймарской конституции. Но хотя демократы и получили 75 мест на выборах в январе 1919 г., на следующих выборах в июне 1920 г. они потеряли 36 мест и смогли занять только 28 мест в мае 1924 г. Они стали жертвами отхода избирателей среднего класса вправо и так и не смогли восстановить свои позиции[226]. Их реакция на потери после выборов 1918 г. стала роковой. Под руководством Эриха Кох-Везера лидеры партии в июле 1930 г. объединились с полувоенным ответвлением Младогерманского ордена и с некоторыми отдельными политиками из других партий среднего класса и трансформировали демократов в Немецкую государственную партию. Идея была в том, чтобы создать сильный центристский блок, который бы препятствовал оттоку буржуазных избирателей к нацистам. Однако это объединение оказалось опрометчивым и препятствовало возможности присоединения к другим более крупным политическим группам среднего класса. Некоторые, в основном левые, демократы не поддержали этих изменений и ушли из партии. На правом фланге Младогерманский орден потерял поддержку многих собственных членов. Избирательные достижения улучшились — в рейхстаге после выборов в сентябре 1930 г. оказалось только 14 депутатов от новой партии. На деле слияние означало резкий уход вправо. Младогерманский орден разделял скептицизм большей части молодежного движения относительно парламентской системы, а его идеология носила явно антисемитский характер. Немецкая государственная партия продолжала поддерживать на плаву социал-демократическую коалицию в Пруссии до государственных выборов в апреле 1932 г., но ее задачей, сформулированной историком Фридрихом Мейнеке, теперь было смещение баланса политической силы от рейхстага и округов к единому и сильному правительству рейха. Сокращающееся количество сторонников толкнуло партию вправо, но единственным результатом этого стало уничтожение всего, что отличало ее от других более эффективных политических организаций, которые придерживались тех же идей. Изощренные проекты конституции, предлагаемые Немецкой государственной партией, свидетельствовали не только о нехватке политического реализма, но и о том, что партия все менее поддерживала веймарскую демократию[227].
Из трех партий Веймарской коалиции только центристская партия сохранила повсеместную поддержку и во время выборов собирала около пяти миллионов голосов, что соответствовало 85–90 местам в рейхстаге, включая места Баварской народной партии. Центристская партия также составляла основу всех коалиционных правительств с июня 1919 г. до самого конца, а активная работа в области социального законодательства давала ей право с тем же успехом, что и социал-демократы, претендовать на роль главной движущей силы в становлении благополучия Веймарской республики. Будучи социально консервативной, центристская партия посвящала много времени борьбе с порнографией, контрацепцией и другими пороками современного мира, а также защите интересов католиков в системе образования. Она испытывала неизбежное влияние со стороны папской власти в Риме, и это было ее ахиллесовой пятой. Как главу католической церкви, папу Пия XI очень беспокоили успехи атеистических коммунистов и социалистов в 1920-х. Как и его нунций в Германии Эудженио Пачелли, который впоследствии стал папой Пием XII, он глубоко не доверял либерализму многих католических политиков и считал поворот к более авторитарным формам управления самым надежным методом защитить интересы церкви от возрастающей угрозы безбожных левых. Это привело к подписанию конкордата с фашистским режимом Муссолини в Италии в 1929 г., а позднее к поддержке церковью «клерикально-фашистской» диктатуры Энгельберта Дольфуса в австрийской гражданской войне 1934 г. и генерала Франко в испанской гражданской войне, начавшейся в 1936 г.[228]
С такими настроениями, бытовавшими в Ватикане даже в 1920-х, перспективы политического католицизма в Германии были сомнительны. Они стали еще более призрачными в декабре 1918 г., когда близкий союзник папского нунция Пачелли прелат Людвиг Каас, священник, также бывший депутатом в немецком рейхстаге, был избран лидером центристской партии в качестве компромиссного кандидата в ходе борьбы между фракциями левых и правых за место ушедшего в отставку председателя Вильгельма Маркса. Однако под влиянием Пачелли Каас все больше склонялся вправо и тащил за собой многих католических политиков. Когда в 1930 и 1931 гг. в рейхе усилились беспорядки и нестабильность, Каас, теперь частый гость в Ватикане, вместе с Пачелли начал работать над конкордатом, соответствовавшим соглашению, которое церковь недавно заключила с Муссолини. Его основной задачей в этой ситуации было обеспечение безопасности будущего существования церкви. Как и многие другие ведущие католические политики, Каас считал, что это было возможно только в авторитарном государстве, в котором полицейские репрессии могли бы подавить угрозу слева. «Никогда, — заявлял Каас в 1929 г., — необходимость лидерства в самом широком смысле не отзывалась более ярко и нетерпеливо в душе немецкого народа, как в дни, когда наше отечество и культура подвергаются такой страшной опасности, что сердце сжимается»[229]. Помимо прочего Каас требовал гораздо большей независимости исполнительной власти от законодательной в Германии. Другой ведущий политик Центристской партии Ойген Больц, президент-министр Вюртемберга, выразил это более резко, обращаясь к жене в 1930 г.: «Я давно считаю, что парламент не может решать серьезные внутренние политические проблемы. Если бы можно было установить диктатуру на десять лет, я бы это поддержал»[230]. Задолго до января 1933 г. центристская партия перестала быть оплотом веймарской демократии, каким была когда-то[231].
Таким образом, даже основные политические сторонники демократии в Веймарской республике к концу 1920-х начали сходить со сцены. А без них демократический ландшафт становился еще более пустынным. Ни одна партия не оказывала серьезную поддержку республике и ее институтам. Слева республике противостояло массовое движение коммунистов. В революционный период с 1918 по 1921 год они представляли собой тесную элитарную группу, пользовавшуюся небольшой поддержкой избирателей, но когда в 1922 г. Независимая социал-демократическая партия Германии, лишенная такого объединяющего фактора, каким была для нее Первая мировая война, развалилась, многие из ее бывших членов присоединились к коммунистам, которые стали массовой партией. Уже в 1920 г. объединенные силы независимых социал-демократов и коммунистов взяли 88 мест в рейхстаге. В мае 1924 г. коммунисты взяли 62 места и после небольшого ослабления позиций вернулись на отметку в 54 места в 1928 г. и 77 мест в 1930 г. Три с четвертью миллиона человек отдали свои голоса за партию в мае 1924 г., а в сентябре 1930 г. их было больше четырех с половиной миллионов. Все это были голоса за уничтожение Веймарской республики.
Несмотря на все повороты и изменения своей политики в ходе 1920-х, Коммунистическая партия Германии никогда не оставляла убеждения, что Веймарская республика была буржуазным государством, основной задачей которого являлась охрана капиталистической экономической системы и эксплуатация рабочего класса. Коммунисты надеялись, что капитализм неизбежно рухнет и на смену буржуазной республике придет советское государство наподобие Советской России. Долг коммунистической партии состоял в том, чтобы по мере возможности приблизить это событие. В первые годы существования республики исполнение коммунистического долга означало подготовку к «Октябрьской революции» в Германии посредством вооруженного восстания. Но после провала январского восстания в 1919 г. и еще более катастрофического краха планов восстания в 1923 г. эту идею на время отложили. Управляемая все больше из Москвы, где советский режим под усиливающимся влиянием Сталина во второй половине 1920-х повсеместно расширял финансовый и идеологический контроль над коммунистическими партиями по всему миру, Коммунистическая партия Германии не имела других вариантов, кроме как обратиться к более умеренному курсу в середине 1920-х только для того, чтобы вернуться к радикальной «левацкой» позиции в конце десятилетия. Это означало не только отказ от объединения с социал-демократами во имя защиты республики, но даже активное сотрудничество с врагами республики с целью ее уничтожения[232]. Действительно, враждебность партии по отношению к республике и ее институтам вынудила коммунистов противостоять реформам, которые могли бы сделать республику более популярной среди рабочего класса[233].
Такая непреклонная оппозиция республике слева более чем уравновешивалась неистовой враждебностью справа. Самый большой и значительный вызов Веймару со стороны правых был брошен националистами, которые получили 44 места в рейхстаге в январе 1919 г., 71 в июне 1920 г., 95 в мае 1924 г. и 103 в декабре 1924 г. Таким образом, они стали самой крупной партией за исключением социал-демократов. Дважды на выборах в 1924 г. они взяли примерно по 20 % голосов. Это означало, что один из пяти людей бросивших свой бюллетень в урну, проголосовал за партию, которая с самого начала считала Веймарскую республику совершенно нелегитимной и призывала к восстановлению рейха Бисмарка и возвращению кайзера. Свою позицию националисты выражали разными способами, начиная от защиты старого имперского черно-бело-красного флага, на смену которому пришли республиканские черно-красно-золотые цвета, и заканчивая подразумеваемым, а иногда и явным одобрением убийств ключевых политиков республики вооруженными заговорщическими группами, связанными с добровольческими бригадами. Пропаганда и политика нацистов сыграли большую роль в распространении праворадикальных идей среди избирателей в 1920-х и в подготовке почвы для зарождения нацизма.
В 1920-е националисты участвовали в двух коалиционных правительствах, но этот опыт был не очень удачным. Они вышли из состава одного правительства через десять месяцев, а когда вошли в другой кабинет в середине срока, столкнулись с необходимостью компромиссов, что вызвало крайнее раздражение у многих членов партии. Большие потери на выборах в октябре 1928 г., когда представительство националистов в рейхстаге уменьшилось со 103 мест до 73, убедило правое крыло партии, что настало время избрать более бескомпромиссную линию поведения. Старый председатель партии граф Вестарп был смещен с должности, и па смену ему пришел газетный магнат, промышленник и радикальный националист Альфред Гугенберг, который был путеводной звездой движения пангерманистов с его зарождения в 1890-х. Программа Националистической партии от 1931 г., составленная под влиянием Гугенберга, была заметно более правой, чем ее предшественницы. В ней помимо прочего выдвигалось требование восстановить монархию Гогенцоллернов, ввести обязательную воинскую повинность, проводить сильную внешнюю политику, направленную на пересмотр Версальского мирного договора, возвратить потерянные колонии и укрепить связи с немцами, проживавшими в других частях Европы, особенно в Австрии. Рейхстаг должен был сохранить чисто наблюдательную функцию и право «критического голоса» в законодательных решениях, к нему должна была присоединиться «представительная структура, организованная в соответствии с профессиональным ранжированием в экономической и культурной сферах» по подобию корпоративного государства, создававшегося в то время в фашистской Италии. В программе говорилось: «Мы отвергаем подрывной негерманский дух во всех формах, берет ли он свои корни из еврейских или других кругов. Мы решительно не приемлем доминирование еврейства в правительстве и общественной жизни, доминирование, которое стало только сильнее после революции»[234].