Вид у старика был скорее испуганный, чем недоверчивый.
«Невероятно… – прошептал он. – Этого не может быть…»
«Что невероятно? Почему не может быть?»
Она спустила с носа очки. В ее лице что-то дрогнуло.
«Мы точно не встречались? Вы какую школу кончали?»
Он замахал рукой.
«Нет-нет. Я на вашем выпускном вечере не был и в любви вам не признавался. Невероятно другое… Понимаете, я драматург. Пьесы сочиняю».
«Правда? А как ваша фамилия?»
«Вы вряд ли слышали».
«Зря вы так. Я обожаю театр! Раньше не пропускала ни одной премьеры. Товстоногова обожала! А еще больше Владимирова. Вы любили Владимирова?»
«Не очень… И потом, видите ли, я не совсем обычный драматург. Я пишу не для профессиональных театров, а для любительских. Это особый жанр драматургии. Называется „натуральный перформанс“. На Западе это направление театра довольно хорошо развито, у нас пока не очень. Здесь принципиально, что играют не актеры, а обычные люди. Пускай неуклюже, даже фальшиво, зато волнуются по-настоящему. И от этого возникает ощущение неповторимости, искренности, подлинности. Иногда – если настроение правильное. А в следующий раз тот же самый спектакль может выйти чудовищно. В том и прелесть „натурального перформанса“. Всё на живую нитку. Стоп, стоп! – Он покаянно опустил голову. – Это я сел на любимого конька. Могу говорить на эту тему часами».
«Ну и говорите. Очень интересно».
«Интересно то, что вы мне рассказали. – Драматург в волнении всплеснул руками. – Именно мне! И именно сейчас! Я объясню… Я только что сочинил пьесу. Для студенческого театрального фестиваля в Торонто. Тема фестиваля – „Перечитывая Чехова“. Интерпретации чеховских произведений, римейки, вариации и все такое прочее. Хороший челлендж для постановщиков и драматургов. Я выбрал один рассказ…»
«Я всегда обожала Чехова!»
Старик слегка порозовел, опустил глаза.
«А хотите… Хотите, я вам прочитаю свою пьесу? Не всю, конечно. С пропусками, – добавил он поспешно. – Знаете, когда что-то написал, только об этом и думаешь. Пристаешь ко всем… Вы со мной не церемоньтесь. Не хотите – так и скажите».
«Ах что вы! Считайте, что в моем лице вы нашли идеальную слушательницу. Могу тут сидеть хоть до пяти часов вечера».
«Почему до пяти? Вы обедаете в пять?»
«Обедать мне необязательно. Все равно аппетита нет. В пять я принимаю свои лекарства. Пропускать нельзя».
«Так долго я вас не продержу. Пьеса небольшая. Там три акта, но они коротенькие. Это формат, который задали устроители фестиваля – в пределах одного часа сценического времени. Правда, послушаете?»
«С огромным удовольствием. Подумать только, драматург будет читать мне свою пьесу!»
Старичок совершенно оправился от смущения. Он достал электронную записную книжку, потыкал в кнопочки и с загадочным видом пообещал:
«Вас ждет сюрприз. Удивитесь не меньше, чем только что удивился я. А то и больше. Знаете, как называется пьеса? „Выпускной вечер“. Это совпадение номер один».
«Да что вы!»
«Погодите, погодите. Действующие лица: Она и три юноши с одинаковым именем: Борис-первый, Борис-второй, Борис-третий».
Старая женщина открыла рот, но ничего не сказала. Вскинула руку, прижала пальцы к губам. Она была потрясена.
«Действие происходит в конце сороковых. Закат сталинской эпохи. Начинается борьба с „космополитами“, диктатор стареет и впадает в маразм. Советская империя тяготеет к монументальности. Но это не более чем антураж, проявляющийся в декорациях и некоторых деталях. Моя пьеса не про политику, а про счастье и про одиночество. Про школу жизни и неизбежный выпускной вечер…»
«Вы не пересказывайте, вы читайте».
Драматург глубоко вздохнул, посмотрел на дисплей, но все-таки счел необходимым сделать еще несколько предварительных пояснений.
9:45
«Там нужно, чтоб зал был устроен по-особенному. Это принципиально. Сцена имеет вид буквы П. Это помост, расположенный по трем стенам и разделенный на три отсека. У каждого свой занавес. То есть получается как бы три сцены. На две боковые зритель сначала не обращает внимания, потому что они завешены. К тому же освещение в зале минимальное. Сияет только центральная сцена. Это рекреация перед школьным актовым залом. Видно плоскую колонну в стиле сталинского ампира. По бокам две пальмы в кадках. Три огромных портрета: Маркс, Ленин и Иосиф Виссарионович. Красные транспаранты с надписями „Молодым везде у нас дорога“, „Путевка в жизнь“, „Мы наш, мы новый мир построим“. Звучит „Школьный вальс“ Дунаевского».
«Эта песня появилась позднее, – заметила старуха. – Я сама заканчивала в сорок восьмом. Тогда „Школьный вальс“ еще не исполняли. Хотя неважно. Кто в Торонто это знает?»
«Не скажите. – Драматург сделал пометку. – В таких аудиториях минимум половина зала русские, многие из старшего поколения. Они к подобным вещам очень требовательны… Ценное замечание. Спасибо, исправлю.
В общем, смысл вам понятен. Пока зрители рассаживаются, в зале сумрак и скучное шарканье. Праздничный свет, яркие цвета и музыка сосредоточены на сцене. Слышится гул голосов, молодых голосов. Взрывы радостного смеха. Потом мужской голос начинает произносить речь. Сначала она неразборчива. Потом звук усиливается. Уже можно разобрать слова, но для этого приходится напрягать слух. В зале постепенно делается тише.
Становится понятно, что выступает директор школы. Такая смесь казенной советской риторики и житейского здравого смысла.
ГОЛОС ДИРЕКТОРА: «…широкий и светлый путь, на котором невозможно заблудиться, потому что его озаряет мудрость нашей партии и ее вождя, великого Сталина».
Взрыв аплодисментов, многократно усиленный динамиками. Зрители должны вздрогнуть от удара по перепонкам. Помните, как тогда хлопали? Бурно, громко, яростно, в каком-то невероятно ускоренном темпе.
ГОЛОС ДИРЕКТОРА: «Идите по этому пути, не сворачивая, не оглядываясь, не спотыкаясь. Я желаю каждому из вас счастья. В дальнейшей учебе, в труде, в семейной жизни. Помните, что ваша судьба неотрывно связана с судьбой великой страны, в которой вам повезло родиться и вырасти. И еще помните. Вы только что сдали выпускные экзамены, кто лучше, кто хуже. Но не думайте, что это были последние экзамены. Настоящее учение, учение жизнью, теперь только начинается. Главные экзамены у вас впереди. Сдавайте их честно, без шпаргалок и ловкачества. Тут если кого и обманешь, то лишь самого себя. Помните об этом. Главное – будьте честными. Будете?»
КРИКИ: Будем! Будем!
ГОЛОС ДИРЕКТОРА: Молодцы. На этом заканчиваю. Представляю, как вам надоело меня слушать, за десять-то лет.
СМЕХ, КРИКИ: Есть малость!..Нет, не надоело!
ГОЛОС ДИРЕКТОРА: Даю дорогу молодым. Боря Железнов, золотой наш медалист. Выйди, расскажи товарищам, как планируешь жизнь прожить.
В середине директорского выступления дверь, расположенная в глубине сцены, приоткрывается. Оттуда выскальзывает Она, прикрывает створку.
Это очень красивая девушка, которой к лицу даже скромное платьице. Знаете, у всякой девушки бывает в жизни вечер, когда она чувствует себя неотразимой красавицей. Все правильно, все к месту, все в нее влюблены, и она ощущает себя сказочной принцессой. Будь то первый бал Наташи Ростовой или выпускной вечер в сталинской десятилетке – это ничего не меняет. Для актрисы тут важнее всего не лицо (в театре оно вообще большого значения не имеет), а голос, пластика. Чтоб все мужчины в зале замерли от восхищения, а женщины от зависти.
Девушка выходит вперед, прижимает к груди записку. Глаза блестят, губы приоткрыты. Справа из-за пальмы выглядывает Борис-первый. Он там стоял с самого начала, но в тени его было не видно.
Это коренастый паренек с непослушным чубом. Одет он очень просто: широкие брюки, белая рубашка. Стоит в стороне, любуется Девушкой.
Тем временем из приоткрытой двери доносится голос Медалиста.
МЕДАЛИСТ: Товарищи! Дорогие мои товарищи! Я своими словами не буду.
Я стих прочту. Лучше, чем поэт, все равно не скажешь. Илья Сельвинский. «Баллада о ленинизме».
Начинает читать стихотворение Сельвинского про политрука. Ну, как фашисты свалили с постамента памятник, привели вешать молодого политрука. А он встал перед казнью в ту же позу: по-ленински протянул руку вперед. Стихотворение довольно длинное, Медалист читает с выражением и паузами. Тогда, если помните, в публичных выступлениях вообще никто никуда не торопился. Когда дверь закроют плотнее, декламации будет почти не слышно. Но иногда Медалист повышает голос, и тогда стихотворные строчки врываются в диалог.
БОРИС-ПЕРВЫЙ (выходит из укрытия и прикрывает дверь): Чего так долго? Думал, не выйдешь.
ДЕВУШКА (оборачивается): Борька? Напугал… Неудобно было, пока Семен Семенович выступал. (Кокетливо.) Что за срочность такая? (Разворачивает записку.) «Надо поговорить про важное. Если не выдешь, прощай навсегда». Не «выдешь», а «выйдешь». Троечник. Так и не научился без ошибок писать.
БОРИС-ПЕРВЫЙ (выходит из укрытия и прикрывает дверь): Чего так долго? Думал, не выйдешь.
ДЕВУШКА (оборачивается): Борька? Напугал… Неудобно было, пока Семен Семенович выступал. (Кокетливо.) Что за срочность такая? (Разворачивает записку.) «Надо поговорить про важное. Если не выдешь, прощай навсегда». Не «выдешь», а «выйдешь». Троечник. Так и не научился без ошибок писать.
БОРИС-ПЕРВЫЙ: Мне без надобности. Я на комбинат работать пойду. Учеником сварщика. Договорился уже.
ДЕВУШКА: Давай, говори про важное. Видишь, я вышла?
Пауза. Борис-первый собирается с духом.
ГОЛОС МЕДАЛИСТА:
ДЕВУШКА: Ну? Ты робеешь, что ли? Борька, ты же храбрый. Как ты за меня на катке заступился! Один против троих.
БОРИС-ПЕРВЫЙ: Подумаешь. Это совсем другое. Синяки на морде быстро заживают. А сердце треснет, потом не склеится.
ДЕВУШКА: Ты, Борька, поэт. Не хуже Сельвинского.
БОРИС-ПЕРВЫЙ: Я не поэт. Ты меня сейчас не подкалывай, ладно? Я готовился. Я скажу. Ты не перебивай. А то собьюсь.
ДЕВУШКА: Я не буду перебивать.
БОРИС: Щас…
Поднимает сжатую в кулак руку, трясет ею. Никак не может начать.
ГОЛОС МЕДАЛИСТА:
ДЕВУШКА: Да говори ты. Не тяни.
БОРИС-ПЕРВЫЙ: Ну, я тебя люблю и всё такое. Вот. Сама знаешь. Не дура.
ДЕВУШКА: Признание красивое. Только короткое. Ты развивай тему, не останавливайся.
БОРИС-ПЕРВЫЙ: Тебе со мной хорошо будет. Честно. Я сдохну, но всё для тебя сделаю. Я зарабатывать буду. Сварщики знаешь, сколько заколачивают? А я потом еще на высотника выучусь. Это вообще. Всё у нас будет. Комната хорошая, гардероб, шифоньер. Что захочешь, то и будет. Пить не буду. Ни грамма. Ты на батьку моего не гляди. Зачем мне пить, если ты со мной? Всю получку отдавать стану. Ты не улыбайся! Я, может, не так говорю. Не про то. Я же не про получку хотел. Я тебя никогда не предам и не продам. Ты это знай. И ни на кого не променяю. Ни на какую Целиковскую.
ДЕВУШКА: Даже на Целиковскую? Ну, это ты, Борька, врешь.
БОРИС-ПЕРВЫЙ: Я вру? Я тебе никогда не вру. И не буду врать. Я… хочешь, я Лениным поклянусь? (Показывает на портрет.) Честное ленинское!
ГОЛОС МЕДАЛИСТА:
Вот как я собираюсь прожить свою жизнь, дорогие мои товарищи!
Раздаются громкие аплодисменты.
Борис-первый в это время что-то говорит, но из-за шума его не слышно.
ДЕВУШКА: Что?
БОРИС-ПЕРВЫЙ: Молодая ты очень. Я понимаю. Я тоже, конечно, молодой, но мне уже все ясно. А тебе еще нет. Я тебя, Люсь, не тороплю. Я ждать буду. Сколько надо.
Машет рукой, порывисто поворачивается, выходит».
«Её зовут Люся?!» – перебила чтеца старуха.
«Да, Людмила. А что?»
«Ничего… Продолжайте. Пожалуйста, продолжайте!»
«Снова открывается дверь. Выходит Борис-второй. Высокий красивый парень.
Габардиновый костюм, рубашка с отложным воротником. Комсомольский значок на лацкане. Стрижка полубокс. В зале директорский голос бубнит что-то бодрое, но слов не разобрать. Время от времени звучат рукоплесканья.
БОРИС-ВТОРОЙ: Нарочно из зала вышла? Чтоб я не задавался? Зря. Я перед тобой никогда не задаюсь. Письмо мое прочла?
ДЕВУШКА: Прочла.
БОРИС-ВТОРОЙ: Там всё правда. До последней буковки. Чтобы добиться всего, чего хочешь, нужна правильная спутница жизни. Ты – правильная. Я с тобой горы переверну. Железно.
ДЕВУШКА: А чего ты хочешь добиться?
БОРИС-ВТОРОЙ: Я же сказал: всего. Держись за меня, Людмила. Не прогадаешь.
ДЕВУШКА: «Не прогадаешь». А писал про любовь. Красиво. «Будет любовь или нет? Какая – большая или крошечная?»
БОРИС-ВТОРОЙ: Это Маяковский. Про высокие вещи лучше поэтов никто не скажет. Каждый должен заниматься своим делом. Я человек практический, поэтому я скажу прозой. Знаешь, Людмила, есть люди, которых меняет жизнь. А есть люди, которые сами ее меняют. Вот и я такой. Я только с тобой откровенно говорю. Чужой кто послушает – засмеется. Скажет, мальчишка, фантазер. А я не фантазер. Как решил, так и будет. Всё будет. Придет день – буду на трибуне мавзолея стоять.
ДЕВУШКА: А потом – внутри лежать?
БОРИС-ВТОРОЙ: Такими вещами не шутят. Со мной можно. Но лучше и со мной не надо. Я не двурушник какой-нибудь: на собрании одно, на кухне другое. Дело Ленина и Сталина знаешь почему во всем мире побеждает?
ДЕВУШКА: Почему?
БОРИС-ВТОРОЙ: Потому что на таких, как я, держится. Бороться и искать, найти и не сдаваться. Ясно?
ДЕВУШКА: Ты вышел, чтоб со мной про дело Ленина и Сталина говорить?
БОРИС-ВТОРОЙ: Я вышел, чтобы сказать: «Людмила, давай пойдем навстречу солнцу вместе. Оно пока только еще восходит. Но оно будет сиять для нас. Клянусь тебе».
ДЕВУШКА (смотрит на портреты): Кем?
БОРИС-ВТОРОЙ: В смысле?
ДЕВУШКА (показывает на вождей): Кем клянешься? Из них?
БОРИС-ВТОРОЙ (смотрит, думает): Товарищем Сталиным. Он Сталин, а я Железнов. Сталь с железом никакие преграды не остановят.
ГОЛОС ДИРЕКТОРА: А где у нас Боря Железнов? Железнов! Ты куда подевался?
ЗВОНКИЙ ГОЛОС: Семен Семеныч, Железнов вышел!
ГОЛОС ДИРЕКТОРА: Так найдите его. А то я медаль себе заберу.
СМЕХ, КРИКИ: Борис! Железнов!
БОРИС-ВТОРОЙ: Надо идти. На танцах договорим. Первый, чур, мой!
Убегает.
Девушка смотрит ему вслед.
Слева из-за пальмы выходит Борис-третий.
Он в круглых роговых очках, в белых штанах и белых туфлях, в куртке на молнии. Максимально допустимое для того скудного времени пижонство. Черные волосы взбиты коком.
Звуки из зала приглушены: невнятный бубнеж, иногда аплодисменты.
БОРИС-ТРЕТИЙ (насмешливо): А я все слышал.
ДЕВУШКА (вздрогнув): Боб? Ты что тут делаешь?
БОРИС-ТРЕТИЙ: Прячусь. От речей.
ДЕВУШКА: Тебя мама не учила, что подслушивать стыдно?
БОРИС-ТРЕТИЙ: У меня мама художница. Она говорит: настоящее искусство – это когда стыдно, больно и обжигает. А не «два вождя после дождя». Интересно было послушать, как вы тут воркуете. Ты, Люсьен, прямо фам-фаталь.
ДЕВУШКА: Кто-кто?
БОРИС-ТРЕТИЙ: Роковая женщина.
ДЕВУШКА: Слушай, почему ты все по-иностранному переиначиваешь. Я не «Люсьен», а Люся. Ты не «Боб», а Боря.
БОРИС-ТРЕТИЙ: Вообще-то я Барух. В честь деда назвали. Но такие имена теперь не в моде. Плевать. Боб – звучит классно.
ДЕВУШКА: Чего классного? Боб-фасоль-горох.
БОРИС-ТРЕТИЙ: Дура ты, Люси.
ДЕВУШКА: Ну и катись, если я дура.
БОРИС-ТРЕТИЙ: Не могу. Заразился.
ДЕВУШКА: Чем это ты заразился?
БОРИС-ТРЕТИЙ: Бациллой любви. Ты забойная чувиха. А что дура – фигня. Я тоже не Лобачевский. Мы созданы друг для друга. Дурак и дурочка, петушок и курочка.
ДЕВУШКА: Здрасьте-пожалуйста.
БОРИС-ТРЕТИЙ: А что? За компанию и жид повесился. Мой случай. Тут конкуренты перед тобой свои товары выкладывали. Один– высотную сварку, другой – место в мавзолее. У меня тоже полным-полна коробушка, есть и ситец и парча.
ДЕВУШКА (смеется): Хохмач ты, Борька.
БОРИС-ТРЕТИЙ: Зовите меня «Боб», мисс. Гардероб с шифоньером обещать не могу, дорогу к солнцу тоже. И про вечную любовь заливать не стану. У нее, как у пташки, крылья. Но, во-первых, я талант. Ты мои картинки видела?
ДЕВУШКА: Видела. Ужас.
БОРИС-ТРЕТИЙ: Скажи? Мороз по коже. Но, может, я не художником стану, а саксофонистом. Или гитаристом. Неважно. Главное, ты со мной скучать не будешь. Фирма гарантирует.
ДЕВУШКА: Тоже клясться будешь? Которым из них?
БОРИС-ТРЕТИЙ (смотрит на портреты): Тогда уж Марксом. Все-таки европеец. Космополит опять же, бродяга в человечестве. Давай смотаемся с этих ихних танцев? Вальс-полька-хоровод. У меня дома никого. Пластинки есть офигенные. Глен Миллер. Бенни Гудмена недавно выменял у одного лабуха.
ДЕВУШКА: Как это я уйду, ни с кем не попрощаюсь? Неудобно. День-то какой.
БОРИС-ТРЕТИЙ: Понял. Конкуренты: высотная сварка с мавзолеем. Ладно, Люси, право выбирать и быть избранным гарантировано каждому советскому гражданину конституцией. Короче, ты выбирай, а я пойду приберусь. У меня в комнате чума, разгром немецко-фашистских захватчиков под Москвой. Жду. Адрес ты знаешь.
Уходит.
Девушка стоит спиной к залу, смотрит на портреты. За ее взглядом следует луч прожектора: Ленин, Сталин, Маркс.
Постепенно свет гаснет. Занавес на центральной сцене закрывается. Первое действие окончено.
Я вас не утомил?»
«Нет, – сказала старуха, вздрогнув. – Кого же она выбрала? Это выясняется во втором действии?»
«И да, и нет. Во втором действии трех Борисов могут играть те же самые актеры, только состаренные. Могут и другие, возрастные, но с легко узнаваемыми приметами: у Бориса-первого, допустим, такой же чуб. У Бориса-второго и у Бориса-третьего тоже какие-то безошибочные приметы, это уж пусть режиссер думает. А вот Девушка „растраивается“. То есть теперь это три разные актрисы, внешне нисколько не похожие ни друг на друга, ни на юную выпускницу. Зрители не сразу понимают, что это одна героиня, которая в зависимости от судьбы получилась такой или этакой.