— Ну, чего дерешься?
Мальчишка шмыгнул носом, поддернул длинные бумажные штаны с оттопыренными карманами и, нагнувшись, зашептал в самое ухо:
— Дурной. Брось ты это яблоко. Оно в середине червивое. Я смотрел. И дорого. Идем, я тебе покажу что-то.
Около забора за толстым стволом ореха состоялся торг.
— Я тебе по знакомству лучше за двугривенный отдам вот эти два яблочка. Первый сорт! — причмокнул языком и извлек из обоих карманов по яблоку.
Вовка в свои девять лет не так-то уж прост. Он имеет кое-какой опыт в торговых операциях. И сразу увидел, что покупка выгодная: вместо одного ему предлагают два яблока чуть поменьше бабкиного. Но в Вовкину душу закралось сомнение. Обжулить хочет. Деньги возьмет и убежит… Он до сих пор не может забыть, как его обманул однажды Рыжий, слывший самым отчаянным хулиганом на их улице.
Рыжий попросил Вовку продать свисток. Ох и свисток же был! Такой пронзительный, что, когда Вовка, набрав полные легкие воздуха, свистел, дворничиха Дормидонтовна аж приседала на месте, а потом с полквартала гналась за ним с метлой. Рыжий показал Вовке гривенник. Гривенник за свисток! Это была чудесная цена. Но, когда доверчивый Вовка отдал свисток, Рыжий вместо денег сунул ему под нос кукиш и убежал, выкрикивая: «Обманули дурака на четыре кулака…» А может, и этот с яблоками хочет так?
— Да-а-а… а ты сначала дай яблоки посмотреть.
Мальчишка дал. Яблоки хорошие. Но Вовка решил поторговаться:
— Бабка за двугривенный вон какое здоровое давала… А эти…
— Ну и обратно ж дурак. Оно же червивое, — мальчишка подумал и предложил: — Ну ладно. Ради дружбы, бери вот сливу впридачу, — и протянул ему большую) темно-коричневую сливу.
Вовка, не медля больше, отдал деньги. И мальчишка, косолапя босыми ногами, поминутно поддергивая; штаны, быстро пошел прочь.
Слива оказалась удивительно вкусной. Вовка быстро расправился с ней. А косточку спрятал в карман трусов — пригодится.
В самом хорошем расположении духа он вошел в ворота лагеря. За пазухой лежало яблоко. А второе он потер о трусики, и кожица его заблестела, как лакированная. Оно было очень красиво. Темно-красные и розовые полосочки, чередуясь, стрелками расходились от хвостика. Вовка шел, подбрасывая яблоко высоко вверх, и ловил на лету с радостными криками: «Оп-ля!.. Опля!..» Под ноги что-то попалось. Вовка споткнулся. Яблоко стукнулось о землю и покатилось по дорожке.
Когда Вовка вскочил, яблоко было уже в чужих руках. Перед ним стояла высокая стройная девочка в синих коротких шароварах. На черных, подстриженных, по-мальчишески волосах, на самой макушке — синий берет. Большие черные глаза девочки с удивлением рассматривали яблоко.
— Ты Иванов… Витя, да?
— Нет. Я Вовка!.. Я тебя тоже знаю. Ты испанка? Лаура.
— Правильно. Вова, Ануш пришла на базар? — обрадовалась Лаура.
— Ага. Как бы не так! Ануш чуть не померла. Она дома лежит.
— А почему у тебя ее яблоко?
— И совсем не ее. Это я у мальчишки купил.
— Ты его знаешь? Из какого отряда?
— Не из какого. Наверно, из «Пищевика». Я своих всех знаю.
— Странно… — Лаура обтерла яблоко и отдала Вовке. Сунула руку в карман шаровар и протянула желто-розовый персик. — Бери, Вова. Кушай. Он вкусный!
— Спа-сибо, Лаура, — Вовка крутнулся на месте и вприпрыжку понесся к своему корпусу. Вот странная. Кто же не знает, что персик вкусный?
Да, в этот день Вовке определенно везло.
АЛЬКА
Альку Клещова мучила совесть. Он никогда не предполагал, что так может быть. Раньше как было: школа, интересные книги, мама, товарищи по улице, брат Ленька, доставлявший маме много огорчений.
Но все в жизни Альки всегда уравновешивалось. После «неуда» по арифметике он вдруг получал «хор». Ребята, с которыми вчера поссорился, сегодня сами предлагали мириться. Пропадавший дни и ночи с рыбаками Ленька вдруг целые недели никуда не уходил со двора и, будто желая загладить свою вину, помогал маме во всем. С азартом принимался носить воду из колонки или колоть дрова на зиму. И мама, такая усталая и больная, становилась веселой. Всякое дело спорилось в ее никогда не отдыхающих руках. Она шутила и вполголоса пела свою любимую песню:
Даже в книгах, которые он читал, потерпевшие кораблекрушение благополучно добирались до берега. А здесь, в лагере, все сдвинулось со своих мест. Закрутилось, запуталось в большой серый клубок. И не найти конца. И нет сил сразу всё кончить. Чтобы снова было спокойно на душе. Чтоб не надо было сторониться хороших ребят и прятать глаза в книжку.
Началось все в тот вечер, когда Ленька опоздал на ужин. После отбоя у туалета состоялся разговор.
— Алька, тут близко есть яблочки — первый сорт!
— Я не полезу воровать.
— Чудик! Зачем воровать? Мы так возьмем. Тут садов без хозяев пропасть. Они ж их побросали и разъехались от голода.
— Врешь ты!
— Тю! Вот те крест святой! Чего ж добру пропадать? Мы не возьмем — другие возьмут. А то и погниют вовсе… Что, кишка тонка? Струсил?!
Алька больше всего боялся прослыть трусом. И пошел.
Ночь. Тихо. Темно. И страшно. Крадутся вдоль заборов, как разведчики… Когда уже нарвали яблок и стали перелезать назад через полуразвалившийся плетень, вдруг кто-то как закричит:
— Жюлик! Жюлик!.. Резыть будем!..
Выскочили из сада. А дядька бежит сзади и орет. В руках у него блестит что-то. Кинжал, наверно. Хорошо еще, что луна опять за тучи спряталась. Упали с Ленькой в кювет, затаились. Пробежал дядька мимо, не заметил. А они — сперва ползком по канаве, потом-проулком к горе, к ручью. Отдышались и влезли в окно» «склепа».
Утром Алька обозвал Леньку жуликом и пообещал, все рассказать начальнику лагеря. Ленька влепил затрещину. И подрались. А вечером Алька из седьмой палаты перешел жить во второй корпус. Хотел сразу пойти к, Андрею Андреевичу, да смелости не хватило. Решил Сережке-горнисту рассказать: пусть посоветует, что делать.
Но вечером Ленька отозвал Альку в сторону:
— Ты думаешь, я боюсь? Иди, говори. Я ничего не имею. Хочешь, я сам пойду и расскажу?
Алька опешил. Такого от Леньки он не ожидал.
— Только ты, дурак, подумай. Кому польза будет?.. Ну выгонят нас с тобой из лагеря. А ты про мать забыл?.. Вот то-то… Ей знаешь что? Проходу на фабрике не будет… Этот ваш Андрей хитрый: «Признайтесь, детки, не бойтесь»… А попробуй признайся! Враз по-другому заговорит… Знаю я их, фараонов. Насмотрелся.
С тех пор все безнадежно спуталось в Алькиной голове. Выходит, Ленька жалеет мать. А вот Алька — не жалеет?! И начальник может обмануть — из лагеря выгонит. Кому верить?.. А ребятам тогда как в глаза смотреть?.. Жулик! Братья Клещовы — жулики… И прощай лагерь, горы, море…
А может, это не «украл» называется? А как-нибудь по-другому? Ведь не нарочно же! И Ленька уверяет, что в темноте ошибся, не в тот сад залезли… И что ему сделается, Фаносопуле? Сколько тех яблок взяли… И опять же: не его яблоки. Говорят, чужие сады прикарманил. Кулак он. Сам жулик…
Нужно успокоиться и забыть. Будто ничего не было. Но Алька не может забыть и мучится.
Особенно плохо Альке с тех пор, как обнесли сад тетушки Ануш. Кто?.. Флаг чуть не на середине мачты болтается. Смотреть муторно. А может, тоже Ленька? Надо спросить.
Но при первых словах Ленька угрожающе надвинулся на Альку и процедил сквозь зубы:
— Ты, тюлька дохлая!.. Да я тебя за такие слова… Ты видел?! Дурак. Я знаешь какой авторитет у ребят имею?! Я, может, в комсомол подавать буду. Ты мне дорогу не заступай! — сплюнув под ноги оторопевшему Альке, он отвернулся и вперевалочку ушел прочь.
И правильно, что тюлькой дохлой обозвал. А если бы мне такое сказали?.. Человек в комсомол собирается, а я понапрасну…
Все как будто правильно. И все-таки Алька нигде не находил себе места. Может, сказать про яблоки?.. А мама?..
КОМПОТ
Вовка Иванов тоскливо глядел на флаг. Он сегодня опять не взлетел до самой вершины мачты.
Вовка вспомнил, как на другой день после открытия впервые в жизни поднимал флаг над лагерем. Он с ребятами так оборудовал свою палату, что и вожатая Зина Осипова, и дежурный по лагерю похвалили. А потом зашел сам Андрей Андреевич и сказал: «Молодцы! Это обязательно нужно отметить. Пусть старшие придут и у вас поучатся».
И правда — приходили. У Вовки от гордости горели щеки.
А на другое утро дежурный по лагерю объявил: «Пионер девятого отряда Володя Иванов, на флаг!» И Вовка на виду у всех пошел к мачте. Это только кажется, что расстояние до мачты двадцать шагов. Больше! Вовка идет очень долго. И все стоят, вытянувшись по стойко «смирно». Стоят пионеры всех десяти отрядов, стоят вожатые, барабанщики, Андрей Андреевич.
«Лагерный флаг поднять!»
Тотчас барабаны рассыпали дробь. Голос горна взлетел высоко над долиной. Флаг медленно поплыл вверх.
Того, что творилось в душе, Вовка еще не испытывал никогда в жизни. Мечты, одна смелее другой, промелькнули в голове. Вот он со знаменем в руках скачет на коне впереди полка в бой… Вот у шелестящего шелком знамени стоит он, а Первый Маршал Климент Ефремович Ворошилов подъезжает на тонконогом коне-красавце и привинчивает к его гимнастерке орден Боевого Красного Знамени.
И тут что-то случилось… Вовка открыл прикрытые на миг глаза и увидел: флаг застрял где-то посреди мачты. Лоб моментально взмок от страха. Так опозорился! Перед всем лагерем!
Сережка-горнист перехватил веревки чуть выше рук Вовки, сделал что-то и шепнул: «Давай!»
И флаг взлетел на вершину.
Вовка тоскливо смотрит на флаг. Тогда Сергей так легко распутал узелок. А теперь — и узла-то никакого не видно, а не взлетает. Значит, есть узел? Только как его распутать? Вот если бы знать!.. И Ануш не приходит к лагерю. И тут у Вовки мелькнула мысль. Он зашептал что-то соседу. Обернулся назад. Вожатая строго посмотрела на него.
После завтрака девятый отряд сбился в кружок возле столовой. Пошептались о чем-то, пошумели. И Вовка с Аней отправились к начальнику лагеря.
— Андрей Андреевич, мы можно к вам? Нас ребята прислали. Мы, это… делегаты.
Андрей Андреевич глянул на белоголового стриженного под машинку Вовку и круглолицую с пышными легкими волосами Аню. Они чем-то похожи друг на друга. Начальник невольно улыбнулся. Но увидел, как нахмурился Вовка, и погасил улыбку.
— Делегаты? Очень хорошо. Я вас слушаю.
— Андрей Андреевич! Мы всем отрядом решили. Мы три дня компот пить не будем. И все яблоки и сахар весь отдайте Ануш. Ладно? Мы и с другими отрядами поговорим. Они согласятся!
Начальник удивленно вскинул брови. Потом взял ребят за плечи и повел к скамейке.
— Что ж мы с вами стоим, делегаты? Садитесь.
Вовка глянул подозрительно, но глаза начальника не смеялись. И успокоенный, Вовка сел на скамью.
— Давайте обсудим. Вы правильно решили. Как настоящие ленинцы. Спасибо. Помочь Ануш, конечно, нужно.
Вовка заерзал на скамейке и победно глянул на улыбающуюся Аню. Подмигнул ей. Во! Знай, мол, наших!
— Только я вам советую, — продолжал начальник, — помочь ей вот в чем… Скажите, больному человеку приятно, если друзья не забывают его?
— Ага! Еще как! Ко мне всегда ребята приходили, когда я корью болел. Через стекло говорили. И задачки по арифметике показывали.
— Ну, вот! Обязательно сходите к Ануш. Ей тоже будет приятно. А ваше предложение я принимаю. Если лагерь ничем не сможет ей помочь, то мы… откажемся от компота. Только прошу вас — пока никому об этом не говорить. Хорошо?
— Хорошо, Андрей Андреевич! Мы сегодня сходим к Ануш. Пошли, Аня. Мы к ней каждый день ходить будем. — Вовка с Аней, довольные результатами переговоров, побежали к своему корпусу.
АРКА, СТЕПАН, ЯБЛОКИ И РЫБА
На берегу двумя длинными рядами лежат пионеры. Впалые ребячьи животы немилосердно печет солнце. С самого края, прикрыв лицо полотенцем, лежит Арка. Невеселые мысли тревожат его… С Сережкой поссорился. Боб после неудачных поисков дуется. Даже загорать лег отдельно. С пуговицей, такое верное дело, провалилось. А тут еще Лаура сует свой нос: «Ты уже нашел, Арка?» Как будто он сам не сказал бы, если б нашел… Почему это так бывает? В голове все ясно-ясно. Обязательно должно получиться. Все обдумал. А начнешь делать — все кувырком летит… Ну ничего! Они еще пожалеют. Вот только бы ниточку…
Кто-то подошел и сел рядом. Но Арке лень поднять голову, посмотреть. Сосед разворошил горячую гальку и, охая, улегся.
Нужно понаблюдать. Если человеку долго смотреть прямо в глаза черными глазами — ни за что не выдержит!.. Вот мама всегда, как посмотрит, и сразу узнает: выкладывай, сын, что натворил. И уж тут не открутишься… И все равно таких яблок, как у Ануш, ни у кого больше нет.
Сосед с хрустом откусывает что-то и жует. Арка только сейчас почувствовал, что во рту пересохло и ужасно хочется пить.
— Ты что жуешь?
— Яблоки. Мировые! Хочешь? — и на грудь Арки лег прохладный шарик.
Арка откусил раз, другой. Яблоко действительно прекрасное. Сочное, сладкое. Прозвучал горн.
— Ура-а-а-а! — закричали мальчишки. Повскакивали на ноги и побежали к воде.
Вскочил и Арка. Глянул и аж присел: в руках у него было наполовину съеденное яблоко… Ануш. Темно-красные и розовые полосочки меридианами шли от полюса к полюсу. Рядом стоял Степан Луговой и преспокойно доедал точно такое же яблоко.
— Ты чего глаза вытаращил? Доедай скорей да пошли купаться, — крикнул Степан и побежал за ребятами.
Арка судорожно глотнул. Подавился яблоком и долго откашливался. Вот оно! Нашел! Недаром, видно, тогда Фаносопуло схватил Степку… А теперь он у Ануш…
Арка было рванулся поделиться с друзьями потрясающей новостью. Но вспомнил все и, подхватив майку, пошел вдоль берега. Ну и ладно. Все меня бросили. Я и один справлюсь. Посмотрим, какие у вас будут физиономии.
Вдалеке от купающихся на волнорезе сидел рыбак. Арка подошел и узнал Леньку Клещова. Ленька скользнул по его лицу взглядом зеленых кошачьих глаз и, ухмыляясь, поздоровался:
— А-а-а, наше вам с кисточкой! Ты чего ж это без начальника?
— Какого начальника?
— Ля! Вроде не знаешь? Вы ж с Бобкой при капельдудкине вашем вроде шестерок. Куда пес — туда и хвост.
Арка знал, что Сергей и Ленька терпеть не могут друг друга. Поцапались за что-то еще на вокзале, когда садились в эшелон. Но Арка преклонялся перед рыболовным искусством Клеща. Мечтал постигнуть его секреты. Часто садился рядом на волнорезе. А сейчас за «собачий хвост» Арка обиделся.
— Ты, Клещ, не цепляйся. При чем тут Сережка? Я сам по себе… — Тут он заметил, что поплавок резко» нырнул, и заорал: — Клюет!
Ленька подсек и вытащил здоровенную рыбину. Когда ее сняли с крючка, рыбина вдруг рванулась. Шлепнула Арку хвостом по глазам так, что аж искры посыпались. Выскользнула и запрыгала на цементе волнореза. Арка бросил на нее майку, упал животом и перехватил у самого края. Еще бы скачок — и поминай? как звали.
Когда ее наконец посадили на кукан, Ленька сказал:
— Бери себе. Раз ты заметил… и долбанула она обратно тебя же.
Аркино лицо расплылось в улыбке. Показать ребятам, какую рыбину он поймал — помрут от зависти! Но вспомнил о Степке.
— Ленька, пускай лучше она немножко у тебя на кукане посидит. А то мне нужно…
— Чиво? За Сережкой соскучился?
— Что ты привязался со своим Сережкой! Я с ним и не разговариваю вовсе… Тут это… только никому не говори! За одним человеком поглядеть надо.
— Спер у тебя, что ли? — оживился Ленька.
— Если б у меня — у Ануш, — Арка спохватился, но было уже поздно. — Только ты смотри. Тебе одному сказал.
Клещ даже рот приоткрыл от удивления. Затоптался на месте. И вдруг развеселился:
— Ля! Вот холера! Как же ты его подцепил на крючок?.. Не боись — могила!
Арка поспешил к ребятам, выходящим из воды. «А он ничего парень. Может, еще и дружить будем…»
ОДНИМ ПАЛЬЦЕМ
На сердце у Сергея было нехорошо. Кто же прав? Андрей Андреевич, запретивший поиски, или Арка, который готов очертя голову кинуться в любую авантюру, лишь бы найти того, кто обидел Ануш?.. А тут еще эти пропажи в лагере одна за другой. Мальчишки смотрят подозрительно. Если так и дальше пойдет, то…
Чувство какой-то вины тяготило Сергея. Он не знал, в чем и перед кем виноват. Однако был уверен: начальнику нужно помочь. А вот как? Если бы он знал. Но все равно, хотя он и не согласен с Аркой, сидеть сложа руки и ждать невозможно. Нужно что-то делать…
Не нравилась Сережке седьмая палата. В прошлом году «склеп» заселяла веселая компания неутомимых выдумщиков и шутников. Окно, выходящее на веранду, служило им дверью. Ходить в дверь через восьмую палату они считали ниже своего достоинства. В нее ходи-до только начальство.
Ни один день не обходился без приключений. То, притаившись за окном, они обстреляют из камышовых трубок зазевавшихся прохожих. Бац! В затылок щелкает тугой шарик дикого винограда. Пока простак крутит головой, в него еще стукают «пули».
А то, проходя мимо палаты, доверчивый пацан увидит блестящее яблоко, будто прямо для него положенное на дороге. Пацан нагибается. Но яблоко вдруг прыгает и, крутясь на ниточке, повисает на перилах веранды. А из окна высовываются семь загорелых до черноты физиономий и хохочут до слез, изображая происшествие в лицах.
А бывало, поднимут такой гвалт на тихом часе, что их сосед, степенный рыжеусый кладовщик дядя Ваня (Полтора Ивана, как его прозвали за высокий рост), заглядывает в окно и жалуется: