Я вырвал своё хабиби из прессы и целый год носил на груди. В редкие минуты солдатского досуга я доставал эти бёдра из кармана и взглядом желал им совместного со мной счастья.
Такое длинное вступление призвано отразить мою солидарность с английским лейтенантом Ричардом М., который тоже влюбился в ноги.
…Он зашёл в клуб на минутку. На столе как раз танцевала незнакомая ангел по имени Даша. Она была русская, пьяная, в чулках, из очень хорошей семьи. Дашу в Англию прислала мама. Мама верила: чужбина убережёт дочь от раннего замужества. Про англичан мама знала главное, все они козлы и не представляют опасности. Выйти за них замуж невозможно, это противно человеческой природе.
Как бывает с девушками, чьи предки сплошь интеллигенты, посещение клуба Даша завершила танцами на столе. Выступление было украшено голыми ногами, уходящими в волнующую бесконечность. На сладкое Даша исполнила кувырок в руки анонимного лейтенанта ВВС.
Всё получилось много красивей того эпизода из фильма про гусар, где корнет Голубкина сверзилась на Ржевского-Яковлева, приятно удивив знаменитого артиста крупным задом.
Ричард поймал Дашу легко, будто всю жизнь ловил пьяных русских баб.
И, конечно, сразу влюбился. Когда на лейтенанта, прошедшего земную жизнь до гнусной середины, валятся с небес распаренные женские тела, лейтенант не может не любить.
Через неделю Даша прислала маме письмо:
«Его зовут Ричард, он почти уже капитан, я сопротивлялась, сколько могла».
Мама телепортировалась почти мгновенно. Чтоб медовый месяц не растёкся на тысячу лет, она приехала посмотреть, как они там устроились.
Лейтенанту впервые захотелось убить человека, когда тёща поливала газон. Стояли жара и сушь, английское радио просило всех беречь воду. Соседские газоны законопослушно пожухли, и только в Ричардовом оазисе колосились томаты. Лишь только лейтенант уходил служить, мама хватала шланг и вредила стране со скоростью одно ведро в секунду.
Ей было ясно сказано: воду – только пить. А она всё равно лила на грядки.
К концу июля пыльные смерчи убили всю зелень в южном Уэссексе. И только Ричардов двор позорно зеленел на всю улицу. Это был его личный, изумрудный позор.
…Тогда капитан придумал дезинформацию. Как бы проговорился за ужином:
– С завтрашнего дня вертолётчикам приказано летать над нашей родной Англией и расстреливать всех, кто поливает газоны.
На следующий же день Тёща установила четыре автоматических поливалки.
– Дорогой, не сердись на маму, – тихо сказала Даша и закинула левую ногу на правую. И дорогой перестал сердиться. А наутро как раз пошёл дождь.
Но вы же знаете наших русских мам. Пока зять жив, они будут творить добро. И мама переклеила обои. За день. Во всём доме. С расчётом, что зять умрёт от удивления. Но он оказался лётчик, здоровяк, отделался простым необширным инфарктом и истерикой. То есть, с маминой точки зрения, никак не отреагировал.
Это был Сюрприз. Лейтенант трижды заходил в дом и выходил назад. Изнутри ему казалось, он вломился не к себе. А снаружи это был опять его дом. Англичане ужасно консервативны, вы не находите?
Тут Даша повторила жест примирения, сняла левую ногу с правой и переложила всё наоборот. И сказала:
– Любимый, мама скоро уедет, мы переклеем, как было.
Везти маму в аэропорт он вызвался сам. Он должен был убедиться, что счастье улетело.
Выехал заранее. Но сиксильон местных автомобилей тоже выехал заранее. В этот день всем понадобилось стоять и бибикать как раз между Ричардом и Самолётом, который один мог отвезти тёщу обратно в Ад. Это была самая большая и подлая пробка в истории королевства.
И капитан Ричард М. объехал её по встречной обочине. Все пятьдесят километров. О, это был таран! Это был одиночный полёт бомбовоза над вражеской Германией!
Нет, вы не понимаете. В списке английских преступлений даже поливать газон в жару – хуже. И страшнее, чем клеить обои без разрешения. Так не ездят даже те, у кого вся крыша – одна сплошная восьмицветная мигалка, и в руках мигалки, а на груди паровозный гудок, всё равно. Англичане даже казни отменили, потому что никто давно уже не ездит по встречной.
…Но. Если человека загнать в угол тёщей, в нём просыпается социопат, убийца и маньяк. Ричард не боялся, что у мамы от тряски выпадут пломбы. Он боялся, что мама опоздает.
А мама на заднем сиденье была растрогана. Никогда в её честь так не рисковали жизнью и карьерой. Только ромашки дарили и пару раз муж принёс из магазина картошку. А теперь родной зять ради неё послал к чертям страну и королеву.
И в аэропорту тёща поцеловала непутёвого, но трогательного зятя.
И Ричард устыдился. Понял, что новые обои были пожеланием добра, и газон тоже, и даже помидоры. И поцеловал маму в ответ. А она его. И так три раза.
Вот так с езды по встречной и целованья началось постепенное перерождение Ричарда в хорошего русского человека.
* * *Въехав на восьмой этаж, маменька моя первым делом выкинула в окно негодную гречку.
Прямо в открытый космос. И выглянула посмотреть, как красиво та сгорит в стратосфере. Но в наших местах стратосфера какая-то неплотная. Невредимые зёрна упали на планету и население, доверчиво гуляющее без зонтов.
В нашем дворе много скамеек. Но люди водятся только на той, куда моя космическая мама высыпает свой космический мусор. В самый первый раз, с гречкой, человечество не поняло, что ж это такое. Все подумали, что ужасное фубля с неба упало. Стали прыгать, вытряхивать из себя осадки.
И посмотрелии наверх. Но маменька моя как раз смотрела из окна на пострадавших. Но не растерялась и тоже повернулась в небо, и разгневалась лицом, дескать каковачорта вы там швыряетесь! Она у меня очень хитрая.
У них в станице под окном жили куры, гуси всякие. Жрали всё, даже кости от черешни. Согласно деревенским правилам, просто кости на земле – это мусор. А те же кости, покаканные гусями – уже часть природы. Поэтому некрупные объедки станичники швыряют в окно.
Рефлекторно маменька до сих пор это делает. Со словами: «У нас же там газон». Но газон правее, а под окном как раз скамейка. И тридцать лет человечество не может запомнить, что жильцы суть источник не только дождя и снега, но и старой заварки, и хвостиков от клубники.
Впрочем, поскольку крупных тяжёлых предметов мы не жрём, никто там особенно не пострадал.
Из несъедобного я однажды выбросил мышку. У нас гостили сестра с Кубани и мышка, не знаю, откуда. Женщины случайно встретились на кухне и стали визжать. Я прибежал и выбрал спасать сестру.
Будучи молод и стремителен, я поймал мышь руками. Но опять же, будучи молод, не знал, что с ней делать дальше. Ведь неясно, обязан ли ловец мыши сам же её и съесть. Отнести дичь в мусоропровод было нельзя. На пути визжала сестра. Мы с мышью не понимали, куда же нам теперь, только в окно. Согласно традиции, я посмотрел, как она там долетела. И встретился глазами с десантным дембелем Иваном. Он как раз всех прогнал со скамейки и отдыхал. Между нами было восемь этажей, но Иван бы допрыгнул. Просто в тот день ему было лень.
Но лучше всех папенька. Он бросил солёный огурец. И попал в голову преступно красивой в прошлом женщине Тамаре.
Надо сказать, папенька никогда не смотрит, как оно летит. Он философ. Поэтому Тамара не подумала на отца, ведь он приличный мужчина. А во-вторых, этажом ниже жила женщина-шпалоукладчик Дуся, ненавидящая Тамару за красоту и похоть.
Тамара поднялась и сказала Дусе многое, о чём раньше только думала.
Дуся в консерваториях не кончала и не могла на равных полемизировать с Тамарой. От обиды и бессилия Дуся Тамару укусила. Тогда укушенная как бы проиграла спор, но потом Тамара всё равно унизила Дусю на весь двор, когда в поликлинике выпросила себе сорок уколов от бешенства. В живот. Ужас.
* * *Здравствуйте, ненаглядная моя дружочек Лариса Григорьевна.
Пишет вам известный бардовский аккомпаниатор Слава Сэ.
У нас всё хорошо, погода тоже. В пятницу был дождичек, потом молния. Катаклизм я лично выпросил у Бога для районного алкоголика Анатолия. Этот Анатолий, что ни вечер, писает на каштан под моим окном. Оттого атмосфера обрела ненужную пронзительность. Молния должна была отучить Анатолия гадить на природу и заставить задуматься о плюсах персонального горшка.
Был вечер. Анатолий привычно писал, к стволу каштановому привалясь щекою. Усталый к пятнице Бог выбрал молнию потолще и промахнулся ею прямо мне в телевизор. Потому ни я, ни кот до сих пор не знаем, чем закончился хоккей.
Кроме телевизора, погибли три лампочки, электрические часы и ещё на чердаке коробочка, в ней гномики добывают из голубиных какашек интернет. Тоже все сдохли.
…Без гномиков жизнь ужасна. Я от скуки приготовил плов, две пиццы, цыпу табака, ходил в лес, много думал. Купил новый телевизор, большой, как ветровое стекло «икаруса». Из-под него осталась отличная картонка, Маша в ней бьётся с котом за право свить гнездо. Хотел выбросить коробку, но тут дали интернет, теперь некогда.
Что приятно, в том пятничном армагеддоне выжил холодильник. Молодец. В холодильнике заветная кастрюля, в кастрюле борщ, в борще мозговая кость. В той кости, если метнуть и не промахнуться, Анатолиева смерть.
В тот же день посещал музыкальное кафе, дарил людям искусство. Люди обречённо слушали. Если случалась пауза, благодарили за тишину глазами. В кафе приходит много симпатичных женщин пятьдесят шестого, пятьдесят восьмого размеров и даже ещё красивее. Многие готовы замуж немедля и любят бардовскую музыку каждую пятницу с 20.00. Но единственный из нас дееспособный Александр Б. глух к скрипам их корсетов, ибо тяготеет ко мне. В нём живёт та нежная страсть, какая бывает у небогатых бардов к убогим, но бесплатным аккомпаниаторам. Давайте уже скорее пойдёмте гулять прилюдно, ненаглядная моя Лариса Григорьевна, не то Александр Б. неверно понимает моё творческое одиночество.
За сим остаюсь искренне ваш, безвременно заскучавший, Слава Сэ.
* * *Нитунахин по запаху отличает, кто там сдох в подвале, мышка, птичка или котик. Котов и птиц он хоронит, потому что это православные животные. А грызунам говорит «бох простит». Вы видите, он уже совсем сантехник.
Однажды к Нитунахину забрёл очень медленный кот. По всему, этот хищник охотился ещё на птеродактилей, но теперь усох. Он зашёл погреться на трубах и сам не заметил, как кончилось кино. Нитунахин сложил аксакала на лопату и понёс. Шли они, шли, навстречу бабки.
– А что это у вас на лопате? – оживилась одна бабка. Она поинтересовалась таким нежным голосом, каким спрашивают, желаете ли вы умереть сразу или лучше сначала помучиться.
Все старухи мира обожают котов. Готовы вылизывать их и даже замуж пошли б, только коты не согласны.
А сантехников ненавидят. Считают нас демонами и библейскими бегемотами.
И представьте, идёт Нитунахин, несёт на лопате кота.
«Маньяк и убийца!» – догадались бабки.
Если б Нитунахин упал на колени и заплакал, его бы простили. Но он стал шутить в ответ. Он сказал, что несёт негодяя на помойку, и так будет с каждым, кто жульничает в нарды.
Ни одна бабка не расхохоталась в ответ. Эти Фрёкен Боки совершенно не смешливые. Из-за них, кстати, в рекламе стирального порошка навсегда запрещён юмор. Только Петросян знает секрет старушечьего смеха, и в этом величие Петросяна.
Покойник оказался известным на районе котом Мишкой из квартиры восемь. Неделю назад он вышел из дома к друзьям, с тех пор от него ни писем, ни звонков. Рост небольшой, глаза жёлтые, усы прямые, одет в волосы.
Младшие бабки побежали в квартиру восемь рассказать про горе. Нитунахина взяли за рукав, вызвали полицию, службу защиты котов от людей и ещё нашего директора Володю, у которого на котов аллергия.
Директор приехал первым и единственным. Было собрание неравнодушных жильцов, директор пять раз сказал «простите его, он дурак». Обещал всем утеплить трубы. Нитунахин письменно клялся никого не носить в мусорник без резолюции старосты дома, умеющей на глаз оценить значимость трупа для коллектива.
У сантехников нашего ЖЭКа теперь очень широкие обязанности. Вот я, например, чинил плиты, двери, табуретки, кофемолки. Спасал котят и одну пересохшую жабу. Утешал невозможных детей, боролся с вторжением инопланетян, нюхал зелёное желе, двигал мебель, мешал абрикосовое варенье и однажды держал за ноги женщину, которая развешивала бельё, стоя на краю ванной. Вне моих горячих ладоней она боялась упасть.
А Нитунахин теперь и коронёр.
Я спросил его, можно ли рассказать про это всё. Он запретил, но прислал взамен стихи, сам писал. Из стихов следует, Нитунахин к тому же следит за равновесием света и тьмы во вселенной. Молодец, я считаю.
И раз уж я тут главный, хочу передать монамур Ларисе Григорьевне привет и ещё сказать вот что. Лариса Григорьевна. Вот мы вчера ходили в баню, там я не решился. У вас очень, очень красивые ноги.
Сантехник. Твоё моё колено
Начало
* * *Мне сорок два года. Я учусь в четвёртом классе, в первом классе, работаю сантехником и ещё пишу сценарии по ночам. Засыпая, смотрю на будильник. Это самый бесчувственный из моих знакомых негодяев. Он всем циферблатом показывает, что спать осталось три часа. Ни мольбы, ни угрозы не трогают его механическое сердце. В 6:30 он начнёт грохотать и биться. За пять минут до его припадка я просыпаюсь сам, смотрю на него с ненавистью. Дезактивирую кнопку страшного его, иерихонского звонка, клянусь себе в воскресенье отоспаться. А сегодня детям в школу. Я кричу за стену:
– Маша, вставай!
Маша говорит, что способна одеться мгновенно. Если её не торопить, то она покажет, как быстро и аккуратно может собраться. Это будет что-то удивительное. А если не завтракать, то можно спать ещё четырнадцать минут, океан времени.
Сил скандалить нет, мы вяло препираемся. Потом Маша приходит сама. Белокурая, лохматая, в руках подушка, одеяло и кот Федосей породы татарская овчарка. Животное притворяется дохлым в надежде переехать на помойку. Там-то уж можно будет спать сколько влезет. Но Маше одиннадцать, её не проведёшь просто так, свесив лапы. Она укладывается рядом, возится, пыхтит, задаёт триста вопросов и рассказывает новости.
Ляля не может спать, если за стеной разговаривают. Она тоже приходит, темноволосая, худая, очень сердитая. Ей семь лет. Лялю возмущает семья, которая валяется в родительской постели без неё. Будто она изгой, оторви да брось. Никто даже не позвал. Но Ляля готова всех простить, если её пустят в середину. Девочки лупят друг друга подушками и мучают скотину. Значит, уже не проспим, можно закрыть глаза на секундочку. Собственно, я не собираюсь спать, только дождусь, пока давление в глазных яблоках сравняется с атмосферным. Минутная стрелка сразу прыгает вперёд на половину циферблата. Наш будильник, как вы поняли, просто кладезь подлостей. Тут в дом приходит последний персонаж майского утра – паника.
Одеваются дети с ничтожной, почти отрицательной скоростью. Давно надо выехать, но завтрак не съеден, портфели не собраны, косы не заплетены. И это редкий случай, когда мне лысому завидуют волосатые девочки.
В машине Ляля просит выдать один лат двадцать сантимов в счёт будущих учебных побед. Этого хватит на суп и шоколад. Маша доросла до огромных трат. Ей нужны шницель, какао, театр и злобная репетиторша по немецкому языку. За десять латов в день она уважает меня как отца и как личность. Момент выдачи денег кажется наилучшим, чтобы интересоваться уроками. Ляля снова возмущена. В первом классе вообще не задают. Я уточняю на всякий случай:
– А ты в каком?
Она говорит:
– В первом, разумеется!
Маша бурчит ругательства на немецком языке, которого я не понимаю. Потом выхватывает из ниоткуда лист с синими каракулями. Очень эффектно, как Копперфильд. С её слов, так выглядит домашняя работа по литературе. Мне кажется, я уже видел эту клинопись раньше. Но Маша клянётся, работа свежая. Никто не разбирает её кракозябры, поэтому и спорить невозможно.
Мы едем в школу, город пуст.
– Потому что воскресенье, – вспоминает Маша. Разворачиваемся, настроение ухудшилось. Вернуться и доспать нельзя, по воскресеньям дети необузданны. Лучше всего поехать в Юрмалу. У нас прекрасный климат. Триста дней в году дождь, в остальном – сплошное солнце. Вероятность хорошей погоды 15 %. В Юрмале простор, море, ионы йода. К тому же можно поручить девочкам прорыть тоннель до Новой Зеландии и получить таким образом семнадцать минут для сна в кустах.
Собираем пляжные принадлежности. Корзина для пикников огромна. Это настоящая кибитка с ручками. Дети складывают в неё всё, кроме пустой мебели. Они готовы взять и мебель, но не могут поднять. Хула-хуп тоже не лезет, мы выгружаем хула-хуп. Пользуясь девичьей рассеянностью, я оставляю также зонт, два мяча, свитер, фонарик и шахматы.
Весёлые и нарядные, мы идём в аптеку. Нужен бальзам от солнца. В вопросах загара мы страшные оптимисты. В аптеке бальзама нет, есть шоколад. Чтобы оттирать его со щёк и пальцев, нужны будут влажные салфетки. Их тоже нет, есть туалетная бумага, восемь рулонов. По одному их продавать невозможно, говорит строгая тётя. «Гигиены много не бывает», – думаю я, прижимая рулоны к груди.