Тѣмъ не менѣе съ минуту я колебался.
— Я принимаю рискъ! — проговорилъ я, наконецъ, и съ револьверами въ рукахъ поднялся по гладкому морскому берегу, чтобы присоединиться къ нимъ.
— Такъ-то будетъ лучше! — безстрастно сказалъ Моро. — Своимъ поведеніемъ вы испортили: мнѣ лучшую часть моего дня!
Съ снисходительнымъ видомъ, оскорбительнымъ дня меня онъ и Монгомери въ молчаніи шли впереди меня.
Толпа уродовъ продолжала стоять въ удивленіи, отодвинувшись къ самымъ деревьямъ. Я прошелъ мимо нихъ по возможности спокойно. Одинъ изъ нихъ сдѣлалъ видъ, что хотѣлъ послѣдовать за мною, но стоило Монгомери поднять кнутъ, какъ онъ убѣжалъ. Остальные, не двигаясь, провожали насъ глазами.
Они, безъ сомнѣнія, могли быть животными. Но мнѣ никогда не случалось встрѣчать разсуждающихъ животныхъ.
VIII Моро объясняется
— А теперь, Прендикъ, я объяснюсь! — сказалъ докторъ Моро, послѣ того какъ мы пообѣдали. — Я долженъ признать, что вы самый требовательный гость, кого я когда либо встрѣчалъ, и предупреждаю васъ, что это послѣднее одолженіе, которое я дѣлаю по отношенію къ вамъ. Вы можете, если угодно, угрожать лишить себя жизни; я не пошевельну пальцемъ, хотя для меня это было-бы нѣсколько непріятно!
Онъ сѣлъ въ мягкое кресло, держа въ своихъ блѣдныхъ и гибкихъ пальцахъ сигару. Свѣтъ висячей лампы падалъ на его сѣдые волосы; взглядъ былъ обращенъ чрезъ маленькое окно безъ стеколъ къ небу. Я также сѣлъ насколько возможно дальше отъ него, между нами находился столъ и револьверы лежали на разстояніи руки отъ меня. Монгомери не было. Я не особенно желалъ быть вмѣстѣ съ ними въ столь маленькой комнаткѣ.
— Вы допускаете, что вивисекцированное человѣческое существо, какъ вы его назвали, есть. вмѣстѣ съ тѣмъ, пума? — проговорилъ Моро. Онъ ввелъ меня во внутренность огороженнаго мѣста, чтобы я могъ-бы убѣдиться въ этомъ на самомъ дѣлѣ.
— Да, это пума, — отвѣчалъ я, — пума еще живая, но отпрепарированная и изуродованная такимъ образомъ, что я не желаю никогда болѣе видѣть подобное живое мясо. Всѣ гнусные…
— Мнѣ все равно! — прервалъ Моро. — По крайней мѣрѣ, избавьте меня отъ этихъ благородныхъ изліяній. Монгомери былъ точно такимъ-же. Вы допускаете, что это пума? Теперь, сидите спокойно, въ то время, какъ я буду развивать передъ вами свои идеи о физіологіи!
Немедленно, тономъ безмѣрно скучающаго человѣка, но затѣмъ, мало по малу одушевляясь, началъ онъ излагать свои работы. Онъ выражался яростно и убѣдительно. Отъ времени до времени я замѣчалъ въ его тонѣ язвительную иронію и вскорѣ почувствовалъ себя краснымъ отъ стыда за наши взаимныя положенія.
Существа, видѣнныя мною, не были люди, это были животныя — очеловѣченныя животныя — торжество вивисекціи.
— Вы забыли все, что можетъ сдѣлать съ живыми существами искусный вивисекторъ! — говорилъ Моро. — Что касается до меня, то я все еще спрашиваю себя, почему вещи, испробованныя мною здѣсь, до сихъ поръ не были еще произведены? Безъ сомнѣнія, нѣкоторыя попытки были, какъ-то: ампутаціи, удаленіе болѣзненныхъ частей, выпиливаніе костей, вырѣзываніе больныхъ членовъ тѣла. Конечно, вы знаете, что хирургія можетъ произвести и уничтожить косоглазіе. Въ случаяхъ удаленія болѣзненныхъ частей у васъ происходятъ всякаго рода секретныя измѣненія, органическія нарушенія, людификаціи страстей, преобразованія въ раздражительности тканей. Я увѣренъ, что обо всемъ этомъ вы уже слышали!
— Безъ сомнѣнія, — отвѣчалъ я, — но эти отвратительныя двуногія…
— Все въ свое время! — сказалъ онъ, съ успокоительнымъ жестомъ. — Я только начинаю. Это обыкновенные случаи преобразованія (трансформаціи). Хирургія можетъ сдѣлать лучшее. Можно легко также построить что либо разрушающееся или преобразующееся. Вы слышали, можетъ быть, объ одной часто повторяющейся операціи въ хирургіи, съ которой прибѣгаютъ за помощью въ случаяхъ отсутствія носа? Обрывокъ кожи, содранный со лба и перенесенный на носъ, прививается на своемъ новомъ мѣстѣ. Это прививка одной части тѣла животнаго къ другой части того-же жавотнаго. Но можно также прививать части, недавно взятыя отъ другого какого-нибудь животнаго. Напримѣръ, зубы. Прививка кожи и кости употребляется для ускоренія исцѣленія. Хирургъ кладетъ въ середину раны кусочки кожи, срѣзанные отъ другого какого-нибудь животнаго, или обломки кости ихъ недавно убитой жертвы.
— Вы слышали, можетъ быть, о шпорѣ пѣтуха которую Гунтеръ привилъ къ шеѣ быка. А крысьи хвосты на носу алжирскихъ зуавовъ, объ этомъ также слѣдуетъ сказать — уроды, изготовленные посредствомъ кусочка хвоста обыкновенной крысы, перенесеннаго въ надрѣзъ на лицѣ и привившагося въ такомъ положеніи!
— Изготовленные уроды! Такимъ образомъ вы хотите сказать, что…
— Да. Эти созданія, которыхъ вы видѣли, животныя, выкроенныя и обдѣланныя въ новыя формы. На это, т. е. изученію пластичности живыхъ формъ, посвящена моя жизнь. Я занимался годы, постепенно пріобрѣтая новыя свѣдѣнія. Я вижу ваше изумленіе въ то время, какъ я не говорю вамъ ничего новаго. Все это уже давно находится въ области практической анатоміи, но никто не имѣлъ дерзости касаться этого. Я могу измѣнить не только наружную форму животнаго, физіологія, химическій составъ живаго существа также могутъ подвергаться прочному измѣненію!
— Оспопрививаніе и другіе методы прививки живыхъ и мертвыхъ матерій — примѣры, съ которыми вы, навѣрное, хорошо знакомы. Сходную операцію представляетъ переливаніе крови, съ чего, сказать правду, началъ я. Такіе случаи многократны. Менѣе обычныя, но, конечно, гораздо болѣе смѣлыя, были операціи тѣхъ практиковъ среднихъ вѣковъ, которые фабриковали карликовъ, калѣкъ и ярмарочныхъ уродовъ и чудовищъ; остатки такого искусства видны еще въ предварительныхъ манипуляціяхъ, которымъ подвергаются паяцы и акробаты. Викторъ Гюго много говорилъ о нихъ въ своемъ произведеніи. «Человѣкъ, который смѣется»… Но вы, можетъ быть, понимаете лучше, что я хочу сказать? Вы начинаете видѣть, что возможно пересаживать ткань онъ одной части тѣла животнаго къ другой или отъ одного животнаго къ другому, измѣнять его (т. е. животнаго) химическія реакціи, способы роста, возобновлять суставы членовъ и въ результатѣ измѣнить все внутреннее строеніе животнаго!
— Однако до меня эта необычайная отрасль знаній совсѣмъ не была систематически и полно разработана новѣйшими изслѣдователями.
— Только нѣсколько хирургическихъ попытокъ указывали на случаи подобнаго рода; большинство аналогичныхъ примѣровъ производились, такъ сказать, случайно тиранами, преступниками, заводчиками лошадей и собакъ, всякаго рода невѣжественными и неопытными людьми, работавшими исключительно ради личныхъ выгодъ. Я первый возбудилъ этотъ вопросъ, вооруженный антисептической хирургіей и владѣя дѣйствительнымъ научнымъ знаніемъ естественныхъ законовъ.
— Можно думать, что до сихъ поръ все это практиковалось втайнѣ. Таковы, напримѣръ, сіамскіе близнецы… А также въ казематахъ инквизиціи… Несомнѣнно, главною цѣлью инквизиторовъ было — доставить утонченныя страданія, но, по крайней мѣрѣ, нѣкоторые изъ нихъ должны были имѣть безграничную научную любознательность…
— Но, — прервалъ я, — эти существа, эти животныя говорятъ!
Онъ отвѣтилъ, что они дѣйствительно говорятъ. По его словамъ, вивисекція не останавливается только на простомъ преобразованіи внѣшняго вида. Свинья и та можетъ получить воспитаніе. Строеніе, касающееся ума, еще менѣе установлено, нежели строеніе тѣла. Въ развивающемся ученіи о гипнотизмѣ мы находимъ предсказываемую возможность посредствомъ внушеній замѣнять старыя атавистическія понятія новыми, привитыми къ наслѣдственнымъ и прочно занявшими мѣсто послѣднихъ. По правдѣ сказать, многое изъ того, что мы зовемъ моральнымъ воспитаніемъ, есть искусственная модификація и извращеніе природнаго инстинкта. Велико различіе между гортанью человѣка и обезьяны, — продолжалъ онъ, — въ ея способности воспроизводить ясно различные символическіе звуки, которыми можетъ выражаться мысль.
Относительно этого пункта я не былъ согласенъ съ нимъ, но съ нѣкоторою неучтивостью онъ отказался обратить вниманіе на мое возраженіе. Онъ повторилъ только, что факты на лицо, и продолжалъ изложеніе своихъ работъ.
Я спросилъ его, почему онъ взялъ за образецъ человѣка? Мнѣ казалось въ то время, да и теперь еще кажется, что въ этомъ выборѣ проглядывала какая-то странная злость. Онъ признался, что выбралъ эту форму случайно.
— Я также легко могу превратить барановъ въ ламъ и ламъ въ барановъ. Я полагаю, что въ человѣческой формѣ такъ называемый артистическій складъ ума проявляется гораздо сильнѣе, неужели у какой-либо другой животной формы. Но я не ограничусь фабрикаціею людей. Одинъ или два раза…
Онъ немного помолчалъ.
— Эти годы! Съ какою быстротою они протекли! И вотъ теперь я потерялъ цѣлый день для спасенія вашей жизни и теряю еще часъ, давая вамъ объясненіе!
— Между тѣмъ, — сказалъ я, — я все еще не понимаю. Вы причиняете массу страданій, въ чемъ-же какіе оправданіе? Одно только практическое примѣненіе могло-бы извинить въ моихъ глазахъ вивисекцію…
— Конечно! — сказалъ онъ. — Но, какъ вы видите, я думаю иначе. Мы смотримъ на дѣло съ различныхъ точекъ зрѣнія. Вы матеріалистъ!
— Я вовсе не матеріалистъ! — живо прервалъ я его.
— Съ моей точки зрѣнія, съ моей точки зрѣнія!
— Именно вопросъ о страданіи раздѣляетъ насъ. Пока видъ страданій или слухъ о нихъ огорчаетъ васъ, пока собственныя ваши страданія управляютъ вами, пока основою вашихъ представленій о злѣ, о грѣхѣ служитъ боль, до тѣхъ поръ вы не болѣе, какъ животное, говорю я, и имѣете довольно смутное представленіе о чувствахъ всякаго другого животнаго. Боль…
Я въ нетерпѣніи пожалъ плечами, слыша подобные софизмы.
— Но, мало того, — продолжалъ докторъ, — умъ, дѣйствительно способный къ признанію научныхъ истинъ, долженъ считать все это сущимъ вздоромъ. Можетъ быть, на всей нашей маленькой планетѣ, представляющей, такъ сказать крупинку міра, невидимую съ ближайшей звѣзды, нигдѣ не встрѣчается того, что называютъ страданіемъ. Мы лишь ощупью пробираемся къ истинѣ… Впрочемъ, что такое боль, даже для тѣхъ, кто живетъ вотъ здѣсь, на этой землѣ?
При этихъ словахъ онъ вынулъ изъ кармана маленькій перочинный ножикъ и, вскрывъ лезвіе, приблизилъ свое кресло ко мнѣ такъ, чтобы я могъ видѣть его бедро; затѣмъ, выбравъ мѣсто, онъ свободно погрузилъ лезвіе въ свое мясо и снова вынулъ его оттуда,
— Вы, безъ сомнѣнія, это уже видѣли? Чувствуется не болѣе, какъ уколъ булавки. Что-же изъ этого слѣдуетъ? Способность чувствовать не присуща мышцамъ, она свойственна исключительно кожѣ, и въ бедрѣ, напримѣръ, лишь кое-гдѣ находятся чувствительныя къ боли мѣста!
— Боль только нашъ внутренній совѣтчикъ — медикъ, раздражающій и предостерегающій насъ. Всякое живое мясо не испытываетъ страданій, они ощущаются лишь нервами, да и то не всѣми. Нѣтъ и слѣда дѣйствительной боли въ ощущеніяхъ зрительнаго нерва. Если его ранить, то вы видите одно мерцаніе свѣта, точно также пораненіе слухового нерва обнаруживается исключительно шумомъ въ ушахъ. Растенія не страдаютъ вовсе; возможно, что низшія животныя, каковы морская звѣзда или рѣчной ракъ, также не испытываютъ страданій. Что-же касается людей, то, развиваясь, они съ большимъ упорствомъ будутъ работать для своего блага, и почти не будетъ необходимости предостерегать ихъ отъ сопряженныхъ съ этимъ опасностей. Я еще никогда не видѣлъ безполезной вещи, которая рано или поздно не была-бы уничтожена и лишена существованія, а вы? Итакъ, боль становится безполезной!
— Впрочемъ, я религіозенъ, Прендикъ, какимъ долженъ быть всякій здравомыслящій человѣкъ. Можетъ быть, думается мнѣ, что я немного лучше васъ знакомъ съ законами Творца вселенной, потому что всю свою жизнь отыскиваю ихъ своимъ собственнымъ способомъ, между тѣмъ вы, какъ кажется, собираете однѣхъ бабочекъ. И я ручаюсь вамъ, что радость и горе не имѣютъ ничего общаго съ небесами и адомъ. Удовольствіе и горесть! Ба! Что такое экстазъ богослова, какъ не смутно представляющаяся райская дѣва Магомета? То, что мужчины и женщины, въ большинствѣ случаевъ, дѣлаютъ изъ-за удовольствія и горя, Прендикъ, служить признаками звѣря въ нихъ, звѣря, до котораго они опускаются!
— Удовольствіе и горесть!..
— Мы ощущаемъ ихъ только до тѣхъ поръ, пока валяемся въ пыли. Вы видите, я продолжалъ свои изслѣдованія этимъ путемъ, къ которому они меня привели. Это единственный способъ, которымъ я умѣю вести изслѣдованія. Я ставлю вопросъ, отыскиваю какимъ-нибудь образомъ отвѣтъ на него и въ результатѣ имѣю… новый вопросъ. Возможно ли то, или другое? Вы не можете себѣ представить, что обозначаетъ это для изслѣдователя! Какая духовная страсть овладѣваетъ имъ! Вы не можете вообразить себѣ удивительныхъ прелестей этихъ духовныхъ стремленій. Существо, находящееся передъ вами, не болѣе, какъ животное, созданіе, подобное вамъ, но въ немъ все загадка. Страданіе изъ-за симпатіи — обо всемъ этомъ я знаю, и оно сохранилось у меня, какъ воспоминаніе о чемъ то, что я уже много лѣтъ тому назадъ пережилъ. Я живъ — это мое единственное желаніе — найти крайніе предѣлы эластичности живой формы!
— Но, — возразилъ я, — это мерзость…
— До сего дня я нисколько не заботился объ этикѣ матеріи. Изученіе природы дѣлаетъ человѣка и меньшей мѣрѣ такимъ же безжалостнымъ, какъ сама природа. Я дѣлалъ свои изслѣдованія, не заботясь ни о чемъ другомъ, какъ о вопросѣ, который я желалъ разрѣшить, и матеріалы для него… тамъ, въ хижинахъ. Скоро уже одиннадцать лѣтъ, какъ прибыли мы сюда, Монгомери и я, вмѣстѣ съ шестью Канаками. Я вспоминаю о тишинѣ острова и пустынномъ океанѣ вокругъ насъ, какъ будто это было вчера. Мѣсто, казалось, ждало меня!
— Запасы провизіи были выгружены на берегъ, и для нихъ выстроенъ амбаръ. Канаки построили свои хижины близъ лощины. Я принялся работать здѣсь надъ тѣмъ, что привезъ съ собою. Въ началѣ получались плачевные результаты. Началъ я съ барана, но послѣ полуторадневной работы скальпель мой былъ невѣрно направленъ, и животное поколѣло!
— Въ другого барана получилось скорбное и боязливое существо; я перевязалъ ему раны, чтобы оно не погибло. Баранъ казался мнѣ совершенно очеловѣченнымъ, но, приглядываясь къ нему ближе, я остался недоволенъ. Вспоминая обо мнѣ, полученное существо испытывало неизъяснимый страхъ, и ума въ немъ было не болѣе, чѣмъ у барана. При каждомъ новомъ взглядѣ на него, оно становилось мнѣ все болѣе и болѣе противнымъ, и, наконецъ, я прекратилъ страданія моего чудовища. Эти животныя безъ всякаго мужества, существа боязливыя и чувствительныя къ боли, безъ малѣйшей искры жизненной энергіи, не умѣютъ презирать страданія и совершенно не годятся для фабрикаціи изъ нихъ людей.
— Затѣмъ я взялъ гориллу и, работая надъ нимъ съ величайшимъ стараніемъ, преодолѣвая одно затрудненіе за другимъ, создалъ своего перваго человѣка. Я обдѣлывалъ его цѣлую недѣлю, день и ночь, въ особенности его мозгъ нуждался въ большой поправкѣ, необходимо было многое добавить и измѣнить въ немъ. Когда, по окончаніи работы, онъ, связанный и обвязанный, неподвижно лежалъ передо мною, то, по моему мнѣнію, это былъ превосходный образецъ негрскаго типа. Я до тѣхъ поръ не отходилъ отъ него, пока не убѣдился, что онъ выживетъ; придя же въ эту каморку, я нашелъ въ ней Монгомери въ состояніи, довольно близкомъ къ вашему. Онъ слышалъ нѣкоторые крики животнаго, по мѣрѣ того, какъ послѣднее становилось человѣкомъ, крики, подобные тѣмъ, которые такъ смутили васъ. До того дня я не посвящалъ его всецѣло въ свои тайны. Канаки, тѣ также были смущены, и одинъ мой видъ страшилъ ихъ. Пріобрѣтя вновь до извѣстной степени довѣріе Монгомери, я съ громадными усиліями помѣшалъ канакамъ покинуть насъ. Въ концѣ концовъ, имъ это удалось, и мы потеряли яхту. Много дней, почти цѣлыхъ три или четыре мѣсяца, ушло на воспитаніе моего звѣря. Я обучилъ его первоначальнымъ правиламъ англійскаго языка далъ понятіе о числахъ и выучилъ азбукѣ. Онъ соображалъ медленно, хотя мнѣ попадались идіоты, соображавшіе несомнѣнно еще медленнѣе. У моего созданія перемѣнился образъ мыслей, и не сохранилось никакого воспоминанія о своемъ прошедшемъ. Когда зажили совершенно его шрамы, такъ что онъ не казался болѣе больнымъ и угловатымъ и могъ произносить нѣсколько словъ, я свелъ его туда, внизъ, и представилъ канакамъ ихъ новаго товарища.
Сначала они ужасно боялись его, — это меня нѣсколько оскорбляло, такъ какъ я гордился своимъ произведеніемъ, — однако, манеры его были такъ милы, и онъ казался такимъ уничтоженнымъ, что немного времени спустя канаки приняли его и взялись за воспитаніе. Учился онъ быстро, подражая и усваивая себѣ все; построивъ себѣ хижину, сдѣланную даже лучше, какъ казалось мнѣ, другихъ хижинъ. Среди канаковъ нашелся одинъ, который выучилъ мое созданіе читать или, но крайней мѣрѣ, складывать буквы и далъ ему нѣсколько основныхъ понятій о нравственности. По всему было видно, что привычки звѣря совершенно отсутствовали въ немъ, а это представлялось наиболѣе желательнымъ.
— Послѣ этого я отдыхалъ нѣсколько дней и собирался написать отчетъ обо всемъ дѣлѣ, чтобы расшевелить европейскихъ физіологовъ.
— Но однажды я нашелъ свое твореніе сидящимъ на деревѣ, оно безъ умолку кричало и дѣлало гримасы двоимъ, дразнящимъ его, канакамъ. Я погрозилъ ему, упрекнулъ въ безчеловѣчности подобнаго поступка, пробудилъ въ немъ чувство, стыда, а возвратясь домой, рѣшилъ, прежде чѣмъ познакомить публику съ моими работами, сдѣлать еще болѣе удачный опытъ. И мнѣ удалось, но, какъ бы ни было, звѣрство упорно возвращалось къ моимъ созданіямъ, день ото дня одерживало верхъ надъ человѣкомъ. Я всѣми силами стремлюсь въ моихъ работать къ совершенству и достигну цѣли. Эта пума…