На следующий день ранним утром после бессонной ночи (мы до рассвета обсуждали дальнейшую программу действий) мы с Сарфразом попрощались и разъехались в разные стороны. Предварительно мы разделили пополам содержимое здоровенной банки ибупрофена. Мой друг, одетый в серый шальвар-камиз, жилет цвета хаки и ярко-голубую шляпу с полями, на одном из пикапов сил безопасности отправился дальше на восток. Добравшись до селения Сархад, он должен был нанять лошадь, переложить остатки денег (около 12 тысяч долларов) в седельные мешки и направиться верхом в Бозаи-Гумбаз. А я тем временем вместе с Вахид Ханом поспешил в Файзабад, а оттуда через Кабул в пакистанскую столицу.
Два дня мы стремительно неслись по той же дороге, по которой только что приехали в Вахан, одновременно пытаясь по телефону заказать авиабилеты. В Файзабаде я чуть не опоздал на рейс и вбежал в самолет в последнюю минуту. В Кабуле мне нужно было оперативно пересесть на пакистанский самолет. Вакилу удалось каким-то чудом провернуть в общем незаконную операцию: передать мой багаж, хранившийся у него, в закрытую зону ожидания. До Исламабада было менее часа лету, но когда мы уже приближались к городу, командир экипажа объявил пассажирам, что из-за надвигающейся грозы, возможно, придется вернуться обратно в Кабул. К счастью, наш добрый друг полковник Ильяс Мирза из базирующейся в Равалпинди авиакомпании «Аскари» благодаря своим связям смог организовать VIP-посадку, которая предоставляется воздушным судам в исключительных случаях. Наш самолет коснулся земли через несколько часов после того, как телеканал «Аль-Джазира» сообщил, что пакистанский парламент объявил импичмент Мушаррафу. Это был один из самых тяжелых периодов в политической биографии президента.
Эта новость стала для меня неожиданностью, хотя, в принципе, кризис постепенно назревал уже давно. Весной 2007 года Мушарраф попытался сместить главного судью верховного суда Ифтикара Мухаммада Чаудри, уличив его в коррупции. Этот эпизод стал последней каплей, вызвавшей бурный протест народа. Президент вообще склонен был слишком часто действовать с позиции силы: многие пакистанцы так и не простили ему, что он грубо нарушил конституцию в 1999 году и пришел к власти в результате военного переворота. Юристы и судьи вышли на улицы больших городов, в Карачи прошли многолюдные демонстрации, которые были жестоко подавлены. Среди демонстрантов были убитые и раненые. Забастовки парализовали жизнь почти всей страны.
Несмотря на мощное оппозиционное движение, Мушарраф все же победил на выборах и остался на посту на второй срок. При этом верховный суд отказался признать результаты голосования, утверждая, что у генерала нет конституционного права занимать одновременно должность президента и верховного главнокомандующего пакистанской армии. В ответ на это глава государства издал указ о введении чрезвычайного положения. В подобных обстоятельствах сохранение военного поста оказывалось законным с чисто юридической точки зрения. Но этим поступком Мушарраф еще больше настроил против себя граждан собственной страны.
За всеми этими событиями вскоре последовал импичмент. Я тогда не знал еще всех деталей этой истории, но, как потом выяснилось, когда маленькая черная «Тойота Камри» подъехала к гостинице, чтобы отвезти меня на встречу к генералу, дни его правления были уже сочтены.
Я и трое из «грязной дюжины» забрались на заднее сиденье черной машины. Со мной отправились Сулейман, Апо Разак и Мохаммед Назир, курирующий несколько проектов в Балтистане. За двадцать минут мы доехали до военного городка – одного из районов столицы, где живет президент. Мы пересекли мост, который был свидетелем двух покушений на жизнь Мушаррафа. Позади площадь со стационарной виселицей – на ней в 1979 году был казнен премьер-министр Зульфикар Али Бхутто. Через двадцать лет после этих событий недалеко отсюда, в соседнем сквере, террорист-смертник привел в действие взрывное устройство, унесшее в декабре 2007 года жизнь его дочери Беназир Бхутто, также занимавшей некогда пост премьера. Затем мы резко повернули направо и въехали на узкую дорожку с густо растущими вдоль нее кустами, где находился первый кордон. Через несколько минут мы подъехали к красивому старому особняку в восточном стиле, служившему резиденцией президента. Навстречу нам вышел Билал Мушарраф, сын генерала, который живет в Америке и работает программистом в страховой компании.
Нас провели в просто, но со вкусом обставленную приемную. На полу лежал красный ковер, а вдоль стен стояли диванчики в сияющих белизной льняных чехлах. Билал принес поднос с орехами, конфетами и изюмом в белой глазури. Вошел распорядитель и спросил, не желают ли гости чаю – зеленого, с кардамоном и мятой. Президент вошел как-то совершенно неожиданно и спокойно сел рядом со мной.
«Спасибо, что вы выбрались ко мне в гости, – сказал он. – Надеюсь, вы не очень спешите и пообедаете с нами? Иншалла, у нас сегодня будет время, чтобы выпить три чашки чая».
Потом он стал расспрашивать, как продвигаются наши проекты в Азад Кашмире и Балтистане. Его очень заинтересовали трое коллег, приехавших со мной. А я с удовольствием «ушел в тень» и дал им высказаться. Апо рассказывал, как он с 1953 по 1999 год работал со знаменитыми альпинистами, а также подавал чай известным путешественникам и видным военным чинам, посещавшим ледник Сиачен. Сулейман принялся во всех подробностях описывать, как мы с ним впервые встретились в аэропорту Исламабада. Назир, который всегда был немного стеснительным, скромно заметил, что пакистанские военные всегда помогали нам в работе, а также объяснил, что при строительстве школьных зданий в Гултори мы использовали особую конструкцию крыш: снаряды (индийской артиллерии. – Ред.) рикошетировали от кровли.
Потом мы перешли к накрытому столу, уставленному разнообразными угощениями – курица и барашек, дал, салаты, десерты, халва и много других традиционных блюд. За обедом к нам присоединилась Сехба, жена Мушаррафа.
Изначально предполагалось, что встреча с президентом будет длиться не более тридцати минут, но он и его супруга настояли на том, чтобы мы задержались, так что мы провели с ними более четырех часов. Это удивило моих коллег, которые бурно делились впечатлениями на обратном пути.
– Даже высочайшие гости проводят в обществе главы государства меньше времени, чем мы сегодня, – заметил Назир.
– Премьеру Китая он, кажется, уделил полчаса? – поражался Сулейман.
– С Джорджем Бушем он беседовал пятнадцать минут! – заявил Апо.
– Никто не поверит, что мы, простые деревенские ребята, пробыли в резиденции четыре часа, – восхищался Назир. – Даже родственники усомнятся, когда я им это расскажу. Решат, что я спятил.
– А у нас есть фотография, подтверждающая этот факт, – возразил Апо. – К тому же главное, что Аллах всегда знает истину.
* * *Я слушал их разговор, а в это время в моей душе боролись противоречивые чувства. С одной стороны, президент был чрезвычайно любезен: он оказал нам честь, познакомившись с нами и нашей деятельностью и проведя полдня в беседе с нами. Но при этом я не был уверен, что мне стоило ехать из такой дали и менять все свои планы ради сегодняшней встречи.
Неужели лишь для того, чтобы удовлетворить любопытство главы государства, я пренебрег своим долгом перед самыми бесправными и бедными его гражданами, жителями Вахана? Мне пришлось с огромной скоростью проделать длинный путь в восемьсот километров – оставить позади Памир, Гиндукуш, Каракорум. А тем временем Сарфраз, Вакил и многие другие сотрудники ИЦА продолжали нести свою обычную вахту. Это был тяжелый труд без всяких «гламурных» аудиенций у представителей политической элиты. Они занимались возведением школ и боролись за распространение грамотности в самых маленьких и глухих деревнях, не замечаемых «небожителями», которые вершат судьбы мира.
Контраст между тем, что делали они, и тем, чему по большей части посвящал себя я, заставил меня обратить внимание на постепенно зреющую серьезную проблему. Последнее время мне все чаще приходилось заниматься «общими», «стратегическими» вопросами, и я все меньше вдавался в детали той самой ежедневной работы на местах. Я забросил то, что приносило мне радость и чувство удовлетворения, чтобы «руководить». Что бы подумал обо всем этом Хаджи Али? Что сказал бы отец, если бы был жив? Что почувствовал бы Абдул Рашид Хан и киргизы – поняли бы они меня, смогли бы уважительно отнестись к принятому мной решению?
Конечно, на это можно было возразить, что та встреча – знак признания, и она лишь подчеркнула, насколько мы как некоммерческая организация преуспели на своем поприще. Но все равно я не мог не признать, что судьба властно заставляет меня менять приоритеты и ценности, которые изначально лежали в основе нашей деятельности. Конечно, не стоит сожалеть о том, что мне уделил внимание президент Пакистана и мы провели несколько часов за содержательным разговором. Но прошло уже девять лет с тех пор, как я впервые пересек Хайберский перевал, направляясь из Пешавара в Кабул, и мне до сих пор так и не удалось встретиться с теми, ради кого мы и затеяли все это «афганское предприятие».
Через несколько дней, 18 августа, Первез Мушарраф официально объявил о своей отставке. Это лишний раз подчеркнуло, что я принял не лучшее решение, явившись тогда по первому его зову. Было непонятно, какие последствия это будет иметь для будущей работы Института Центральной Азии в Пакистане. Но дело сделано. Увы, ради него мне пришлось отказаться от поездки в Бозаи-Гумбаз, куда я так стремился.
Так или иначе, теперь, пока не пройдет зима, нельзя было и думать о том, чтобы добраться до киргизского поселения, спрятавшегося в горах Малого Памира.
Глава 15 Встреча двух воинов
Летом 2009 года морские пехотинцы США начали операцию «Ханджар». В наступлении в долине Гильменд участвовало 4000 американских и 650 афганских солдат. Их целью была зачистка этого района, в котором сохранялось влияние талибов и выращивалась примерно половина всего афганского опиумного мака. Операция была самой крупной для войск США со времен сражения в Фалудже в 2004 году. Так Барак Обама начал выполнять свой план, предполагавший отправку еще двадцати двух тысяч военных в Афганистан. Эта мера была вызвана отчасти тем, что талибан снова набирал силу, а организуемые им теракты уносили все больше жизней. В конце лета боевикам пришлось дорого заплатить за кровь их жертв. Но и другая сторона понесла ощутимый урон. В августе общее количество погибших в Афганистане иностранных военных достигло 295 человек – с 2001 года Запад не знал таких потерь. В том же месяце число убитых американских солдат за текущий год составляло 155 человек – столько же сложили свои жизни за весь предыдущий, 2008 год. И этот черный список продолжал расти.
Одновременно нарастало противодействие распространению женского образования. К началу лета 2009 года по меньшей мере 478 афганских школ (практически во всех учились девочки) были либо разрушены, либо подверглись нападениям. Директорам и учителям нередко угрожали, чтобы заставить их закрыть учебные заведения.
Такую печальную статистику приводит Декстер Филкинс в своих публикациях в New York Times. В ход шли самые грязные и страшные методы воздействия, призванные запугать девочек и преподавательский состав. Так, в мае 2009 года во дворе одной из школ в провинции Парван был распылен токсичный газ. Пострадал шестьдесят один человек, включая и учителей, и учениц. С начала года это было уже третья акция устрашения, которой подверглась эта школа. А примерно шестью месяцами ранее ноябрьским утром несколько мотоциклистов с помощью специальных устройств направили струи кислоты в лица одиннадцати девочек и четырех педагогов, направлявшихся в школу «Мирвас Мена» в Кандагаре, городе, где зародилось движение талибан.
К сожалению, не избежали неприятностей и два наших объекта. Летом 2008 года небольшая группа боевиков ночью обстреляла учительскую школы в Лаландере. Это привело местного шефа полиции в ярость, и он распорядился выставить недалеко от учебного заведения круглосуточный пункт охраны. В июле, когда во время одной из атак талибов неподалеку от деревни Сав были убиты двое солдат армии США, произошла более трагическая история. Американцы преследовали нападавших и в ходе ответных действий по случайности убили девятерых жителей селения и ранили директора школы Маулави Матиуллу. Только благодаря тому, что подполковник Коленда, которого к тому времени уже перевели с передовой базы в Нари в другое место, ранее наладил добрые отношения со старейшинами, военным и обитателям Сава удалось впоследствии на джирге разобраться в ситуации и мирно уладить этот конфликт.
К большому огорчению, мне пришлось следить за всеми этими событиями издалека. В основном я узнавал новости во время ранних, начинавшихся с 5.30 утра звонков Сарфраза, Cулеймана, Вакила и других членов «грязной дюжины». Когда я вернулся домой после встречи с Первезом Мушаррафом, в офис в Боузмене снова повалили приглашения выступить или прочитать лекцию. С сентября 2008-го по июль 2009-го я появлялся на публике 161 раз и посетил 118 городов. Меня ждали в библиотеках, школах, колледжах, книжных магазинах, на собраниях военных. Два раза я читал доклад в ООН, дал 216 интервью для газет, журналов и радиостанций. На каких только мероприятиях я не присутcтвовал в качестве гостя: тут и «чайная церемония», проведенная в ресторане Firefly в Траверс-Сити в штате Мичиган для сбора средств на благотворительные цели, и симпозиум Ассоциации медсестер, работающих в области дерматологии, устраиваемый ежегодно в Сан-Франциско.
Простые американцы выказали столь острый интерес к продвижению женского образования в Азии, что нам с трудом удавалось удовлетворять «информационный спрос». В результате я провел одиннадцать месяцев в постоянных поездках по Штатам. В Пакистан я вырвался лишь на двадцать семь дней, а до Афганистана и вовсе не доехал. Увы, Тару, Амиру и Хайбера я почти не видел. В декабре вышел материал в журнале Outside, посвященный нашей деятельности. В нем, кроме прочего, обозреватель довольно точно описал мой внешний облик и мое внутреннее состояние, сравнив меня с усталым медведем, мечтающим поскорее впасть в спячку.
Постоянные переезды измотали меня, но среди всей этой суеты судьба регулярно посылала мне радостные встречи. Особенно это касалось общения с военными. Глубоко запал в память эпизод накануне Дня благодарения. Я прилетел в Вашингтон и отправился на метро в Пентагон. Подходя к подъезду, через который проходили гости этого ведомства, я обнаружил, что здесь меня уже поджидает давний друг – недавно получивший чин полковника Крис Коленда! Десятью месяцами ранее его отозвали из провинции Кунар и назначили советником в министерстве обороны, сотрудники которого переживали непростой период перемен: они налаживали взаимодействие с администрацией недавно избранного президента Обамы.
Несмотря на то что мы с Крисом обменялись сотнями писем и множество раз созванивались, встречаться нам не доводилось. Мы оба были искренне рады представившемуся случаю познакомиться лично. Обнявшись и крепко пожав друг другу руки, мы поспешили в здание. Нам пришлось преодолеть несколько постов службы безопасности перед тем, как в 8.59 утра мы оказались у кабинета одного из самых высокопоставленных военных чинов американских вооруженных сил.
Адмирал Майк Муллен, председатель Объединенного комитета начальников штабов, был одет в синий мундир с четырьмя звездами на погонах. На встречу пришли также около десятка высших офицеров. Адмирал поблагодарил меня за то, что я нашел время приехать, и объявил: «Хотелось бы успеть выпить с вами три чашки чая! – И с любезной улыбкой добавил: – Моей жене Деборе очень понравилась ваша книга». Затем, как человек, который полжизни командовал ракетоносными эсминцами и крейсерами, он стремительно перешел от светской беседы к делу.
– Грег, я регулярно получаю из Афганистана нерадостные известия, – признался он. – Расскажите, происходит ли там что-то хорошее?
И я рассказал. Я поведал о том, как Сарфраз организовал строительство школ в Вахане, а Вакил – в Кунаре, а также о той бесценной помощи и поддержке, которую мы получаем от местных моджахедов, таких как Садхар Хан и Вохид Хан. Я говорил о том, что налаживать отношения с местными жителями так же важно, как возводить здания, и что, на мой взгляд, простые афганцы могут научить американцев гораздо большему, чем, как нам кажется, мы можем поделиться с ними.
В беседе с начальником объединенного комитета штабов я привел статистику: в 2000 году, в самый разгар правления талибов, всего 800 000 афганских детей учились грамоте. И все – мальчики. А сейчас по всему Афганистану почти восемь миллионов ребят ходят в школу, из них 2,4 миллиона – девочки.
– Удивительные цифры! – отозвался адмирал.
– Да, – ответил я. – Они свидетельствуют не только о тяге к знаниям, но и о готовности вкладывать силы и средства в образование, несмотря на скудость ресурсов, которыми располагает истощенное войной население. Я видел, как дети занимаются в классах, устроенных в загонах для скота, глухих подвалах без окон, даже в бывшем общественном туалете. Мы собственными руками устраивали временные школы в палатках в лагерях беженцев, в контейнерах для перевозки крупногабаритных грузов, в корпусе старого советского бронетранспортера. Бытовые трудности нипочем тем, кто хочет учиться. Афганцы так страстно желают, чтобы их дети овладели чтением и письмом, потому что грамота для них – символ лучшего будущего, надежду на которое пока не смогли дать им ни мы и никто другой. Они верят в то, что образованные люди смогут стать хозяевами своей судьбы.