Но идея начать работу в Ваханском коридоре казалась безумной даже при наличии такой отчаянной команды, как персонал ИЦА. Чтобы вести дела в этом регионе, нужен был особенный человек – отважный и выносливый, знающий не менее пяти языков, готовый долгие дни и даже недели проводить в седле и обходиться без душа и прочих удобств. Человек, который был бы готов колесить по тропам Гиндукуша без оружия, но при этом с толстой пачкой долларов (до сорока тысяч), припрятанной в сумке под седлом. Он должен уметь находить общий язык с боевиками, наркоторговцами, продавцами оружия, коррумпированными чиновниками и племенными вождями – негласными князьями и полноправными властителями своих территорий. Причем со всеми этими людьми нужно было не просто общаться, но и извлекать пользу для нашего дела.
Нам повезло: мы нашли такого человека. Он подходил по всем параметрам. Я зову его нашим Индианой Джонсом.
Глава 2 Человек с перебитой рукой
Мы впервые встретились осенью 1999 года в деревне Зуудхан, расположенной в глубине долины Чарпурсон. Это произошло за день до того, как киргизские всадники показались на горизонте из-за Иршадского перевала. Поводом моего приезда в Зуудхан стала инспекция финансируемого нами проекта – прокладки семикилометрового водопровода для подачи в деревню питьевой воды, а также установки гидроэлектрогенератора. Обычно мы не занимаемся такими вопросами, но в данном случае пришлось ввязаться в это дело: некое высокопоставленное официальное лицо допустило нас в Чарпурсон только на этих условиях. Этот район был закрыт для въезда иностранцев с 1979 года, когда советские войска вторглись в Афганистан. Но проверка трубопровода была лишь формальным предлогом для моего визита. На самом деле я хотел побольше узнать о киргизах, таджиках и представителях народности вахи, населявшей афганские территории недалеко от границы с Пакистаном.
В предыдущие два года до меня время от времени доходили сообщения, что люди, живущие в северных районах Гиндукуша, страстно желают дать образование своим детям, в том числе и дочерям. Я слышал, что некоторые племенные вожди из Ваханского коридора безрезультатно пытались связаться со мной. Зуудхан казался наиболее подходящим местом для налаживания контактов с ними. К тому же мне говорили, что в Чарпурсоне есть человек, который может в этом деле помочь.
Его звали Сарфраз Хан. О нем рассказывали фантастические и противоречивые истории. Одни говорили, что этот бывший спецназовец, хорошо знавший приемы ведения войны в горах, некоторое время служил водителем у талибов, управляя пикапом «Тойота» с установленным в кузове пулеметом. Но при этом он любил музыку и танцы и носил шляпу в стиле Дика Трейси попугайского ярко-голубого цвета. Другие намекали на его темное прошлое: будто он занимался контрабандой полудрагоценных камней, поддельного виски, а также наживался на торговле скотом. Ходили легенды, будто он чрезвычайно искусный стрелок (может попасть из дальнобойной винтовки в горного козла на расстоянии полутора километров), ловкий наездник и что у него металлические зубы. Якобы он потерял свои, играя с бешеным азартом в бузкаши – так ему и снесли верхний ряд зубов. Эта жестокая азиатская игра отдаленно напоминает поло: всадники с остервенением гоняют по полю обезглавленную козлиную тушу.
По слухам, Сарфраз развелся с первой женой. Но, что еще более немыслимо, перед тем как жениться снова, он потребовал, чтобы ему показали лицо невесты. Подобные претензии грубо нарушают приличия.
Как ни удивительно, ему, видимо, действительно дали увидеть до свадьбы будущую жену – это первый и единственный раз в истории Зуудхана, когда подобные вызывающие притязания были удовлетворены. Никто не мог объяснить, почему Сарфразу пошли навстречу: то ли дело в его фантастической харизме, то ли в отличном умении подчинять себе волю окружающих людей.
Указать, где в этих рассказах кончается правда и начинаются легенды, не мог никто. Но я знал одно: мне необходимо встретиться с этим человеком.
Когда я ехал на северо-запад по единственной дороге, ведущей из городка Сост через Чарпурсон, начался сильный снегопад. К девяти вечера я добрался до Зуудхана: на плоских крышах лежал снег, вся деревня была одета в белое и напоминала сцены из фильма «Доктор Живаго». Я приехал вместе с Фейсалом Байгом, работавшим в ИЦА в качестве охранника. Фейсал родился и вырос в Зуудхане, поэтому нас пригласили провести ночь в доме его племянника Сайдуллы, который курировал несколько школ, построенных нами неподалеку – в долине Хунза. Пробравшись через низкий и узкий вход в хижину Сайдуллы, мы поприветствовали его родителей и уселись, скрестив ноги, на плотные коврики из шерсти яков. Спиной мы прислонились к глинобитным стенам, почерневшим от сажи, которая лежала на них толстым слоем, как застывшая патока. Только сестра Сайдуллы Нарзик успела внести термос с горячим чаем, как дверь распахнулась и в нее ввалился человек в дырявом советском ватнике. Вид у него был такой, будто он только вскочил с постели и лишь слегка пригладил растрепанные вихры. Вначале показалось, что он полностью поглощен звуками, которые доносились из пластмассового радиоприемника – радиостанция китайского города Кашгар крутила рок-н-роллы на уйгурском языке. Голубой отсвет огня – топливом для очага служил сухой ячий навоз – прошелся по комнате, глаза загадочного гостя остановились на мне, и он тут же забыл о приемнике.
«О, доктор Грег, вы приехали! – закричал он, раскинул руки и одарил меня широкой улыбкой, обнажившей ряд металлических зубов. – Как это здорово!» Он пробрался через ряды шерстяных ковриков, заключил меня в свои медвежьи объятия и только после этого пожал мне руку.
Именно тогда я обратил внимание на его правую кисть. Три пальца были неестественно согнуты, наподобие птичьих когтей, а мою ладонь он обхватил указательным и большим пальцами. Я задумался, что могло вызвать подобную травму. Но найти ответ на этот вопрос не успел: на лице новоприбывшего вдруг отразилось беспокойство, он выбежал вон и исчез в ночи.
Впрочем, через пару минут вернулся и принес красное иранское одеяло, явно бережно хранимое для дорогих гостей. Он настоял, чтобы я в него завернулся. После этого мы выпили по чашке чая и я выслушал его рассказ о себе.
* * *Большую часть из своих сорока двух лет Сарфраз Хан, по его собственному признанию, провел «без особого толку». Его первый брак распался – редкое и довольно неприятное для исламского общества явление. На вторую женитьбу он получил благословение лишь после того, как соврал родителям будущей жены, что у него нет детей от предыдущей (на самом деле у него было две девочки). Затем он потряс стариков еще и тем, что захотел увидеть лицо их дочери до свадьбы.
К тому времени он уже ухитрился поучаствовать в целом ряде сомнительных бизнес-предприятий в самых различных уголках региона от Каракорума до Аравийского моря. Однако все это не принесло ему стабильности и достатка – ни дома, ни обеспеченного будущего у него по-прежнему не было. Но самое печальное, что он не нашел призвания, которое позволило бы реализовать заложенные в его характере лидерские качества и удовлетворить страсть к путешествиям и переменам.
Сарфраз родился и вырос в Зуудхане, но среднее образование ему пришлось получать в школе в далекой деревне, находящейся в другом конце долины Чарпурсон. От его дома до нее было пять дней пути. Обучение сына дорого обходилось его родным. Отец семейства Хаджи Мухамад служил таможенником на границе; его доходы были весьма скромными. Однако он, равно как и его жена Биби Гульназ, твердо верили в то, что образование необходимо старшему сыну, так как аттестат об окончании восьми классов давал ему возможность впоследствии работать учителем начальной школы, которую собирались открыть в его родном селении.
В соответствии с родительским планом Сарфраз по окончании школы вернулся в Зуудхан и стал учителем. В хорошую погоду дети занимались на улице, а в плохую – в кухне общинной джумат-ханы – так называется дом молитвы у исмаилитов.
Но через год юноша разочаровался в профессии педагога и решил, что хочет служить в армии. Он попал в элитное подразделение спецназа Пенджабского полка и прошел курс специальной подготовки для ведения войны в высокогорных районах. В 1974 году, во время боевых действий в Кашмире между Пакистаном и Индией, он был дважды ранен.
Первая пуля раздробила правое плечо, а вторая прошла через правую ладонь. Военные медики не смогли полностью восстановить подвижность конечности, и она оказалась частично парализованной. Три пальца так и остались согнутыми – это и есть «фирменный крюк» Сарфраз Хана.
Но, несмотря на последствия травмы, он сохранил способность держать ручку, стрелять из винтовки, а также крутить руль несущегося на бешеной скорости джипа, когда левая рука занята мобильным телефоном.
После ранения Сарфраза отправили в почетную отставку и назначили пенсию размером в четыре доллара в месяц. Он вернулся в Зуудхан, снова попробовал учительствовать, но через год опять бросил это занятие – жалованье было мизерным, а семья увеличилась, и ее нужно было как-то содержать. Тогда наш герой поехал в город Гилгит, где устроился работать водителем микроавтобуса. Иногда ему приходилось по тридцать часов подряд без сна и отдыха колесить по опасному Каракорумскому шоссе. Дома он почти не бывал. Поняв, что здесь «не будет толку», он перебрался в Карачи, один из крупнейших мегаполисов и признанный экономический центр Пакистана. Там он в течение полугода служил чокидаром (охранником), пока не переехал в Лахор, академический и культурный центр, пристроившись в китайский ресторан. И снова «толку не было». Тогда он снова собрал вещи и переместился в Пешавар, столицу беспокойной и нестабильной провинции на северо-западной границе страны. Там он подвизался в качестве шофера, механика, автоброкера. Наконец, он решил навсегда «завязать» со всеми видами автомобильного бизнеса. Искать счастья на чужой стороне больше не было смысла, и он снова вернулся в Зуудхан. Круг замкнулся. Сарфраз Хан повторил судьбу многих выходцев из дальних селений Пакистана, безработица среди которых достигает восьмидесяти процентов.
К тому времени советская интервенция в Афганистане набирала обороты. Русские вертолеты инспектировали границы, и когда эти металлические чудовища появились в небе над Зуудханом, правительство Пакистана отреагировало на угрозу тем, что объявило Чарпурсон закрытой зоной и перекрыло доступ в нее всех, кроме коренных жителей. Ситуация открывала новые возможности – Сарфраз почувствовал это и решил наладить нелегальную торговлю с Афганистаном, использовав свои семейные связи в Ваханском коридоре (веком ранее его предки переселились в Чарпурсон из Вахана, но многие родственники по-прежнему проживали там).
Следующие десять лет наш герой провел, совершая постоянные высокогорные марш-броски. Три или четыре раза в год он перебирался через Иршадский перевал на лошади или пешком, переправляя через границу рис, муку, сахар, чай, сигареты, растительное масло, ножи, батарейки, соль, кастрюли, сковородки, жевательный табак и другие товары, необходимые жителям изолированных районов в зимний период. Все это он менял на масло из ячьего молока, а также пригонял обратно по горным тропам скот (в основном яков и баранов курдючной породы). Не гнушался он и контрабандой полудрагоценных камней и спиртных напитков (в основном виски), однако категорически не желал связываться с перевозкой оружия и наркотиков.
Добывать себе средства к существованию таким образом было нелегко. Иногда Сарфраз подрабатывал носильщиком с альпинистскими экспедициями, совершавшими восхождения на К2 и соседние пики. Это занятие тоже не давало существенного дохода. Однако, освоив все эти виды деятельности, он приобрел чрезвычайно ценный опыт и овладел целым рядом важных навыков. Сарфраз детально знал все горные тропы, а также маршруты следования афганских и таджикских погранотрядов, встреч с которыми ему ловко удавалось избегать. Он изучил повадки диких животных – горных козлов и баранов, на которых с большим успехом охотился. Постепенно он обзавелся целой партнерской сетью, завязав отношения с людьми из многих селений на севере Гиндукуша. Через десять лет такой жизни Сарфраз мог сносно объясняться на семи языках: урду, пенджаби, дари, бурушаски, пушту, вахи и английском.
Эти годы кочевой жизни были полны приключений: поисками себя в разных профессиях, постоянными опасными скитаниями в горах. Но в тот вечер, рассказывая мне о своей жизни, Сарфраз не слишком романтизировал собственную биографию. Он говорил о том времени как о поре неудач. По его словам, бесцельные метания из стороны в сторону и отсутствие сколь-либо значимых результатов его трудов просто лишний раз доказывали, как трудно обрести свое место в жизни любому мужчине (или женщине), хоть немного ценящему свободу и независимость. Такие люди не находят счастья ни в беднейших сельских районах, ни в перенаселенных мегаполисах Пакистана.
Я же, со своей стороны, видел особый смысл, особое предназначение в том, через что пришлось пройти моему собеседнику. Его опыт очень важен и ценен. Он скоро нам пригодится.
* * *Время было позднее, и большая часть членов семьи Сайдуллы отправилась спать. Но когда я понял, как много Сарфраз знает о самом удаленном районе Гиндукуша, я подбросил еще сухого ячьего помета в печку и попросил нового знакомого прочитать мне «краткую лекцию» о Вахане. Какие народности его населяют? Сколько всего там жителей? Какова их политическая и религиозная принадлежность?
На это Срафраз Хан покачал головой и сказал, что здесь все не так просто. По его сведениям, в Ваханском коридоре проживало всего пять тысяч человек, однако есть некий узкий кусок протяженностью примерно 200 километров и шириной в некоторых местах не более 20 км, где бок о бок обитало три разных племени. Каждое из них имело свои язык и традиции, отличные от соседей. Что до веры, то они принадлежали к двум разным ветвям ислама.
В восточной части Коридора кочевали киргизы, перемещавшиеся вместе со стадами от одного горного пастбища к другому на высоте более трех с половиной километров. Они были потомками кочевников, основавших Османскую империю, и говорили на одном из языков тюркской семьи. Их сосед, народ вахи, как объяснил Сарфраз, состоял в родстве с таджиками. Вахи были потомками персов, чья могущественная держава некогда находилась на территории современного Ирана. Крестьяне-вахи вели оседлую жизнь и выращивали в речных долинах ячмень, гречиху и картошку. Они никогда не забирались так высоко в горы, как киргизы. Их язык был близок к фарси, и они принадлежали к исламскому течению исмаилитов.
И наконец, на крайнем западе Ваханского коридора, где он «распахивается» и «вливается» в Бадахшан, самую северную провинцию Афганистана, обитает третья группа. Как и вахи, это племя этнически близко к таджикам, но их верования отличаются – в большинстве своем они весьма консервативные сунниты. Их языки, таджикский и дари, относятся к иранской группе и родственны фарси.
Когда Сарфраз заметил, что я пытаюсь уложить в голове и запомнить все упоминаемые им факты, он вырвал листок из блокнота и заявил, что нарисует схему, которая поможет мне во всем разобраться.
«В Афганистане, как и везде, отношения гораздо важнее, чем географические и этнографические подробности, – сказал он. – Если хочешь понять, как обстоят дела в Вахане, точное расположение деревень, рек и дорог не столь принципиально. Нужно знать, кто кому подчиняется и как люди связаны друг с другом. Стоит разобраться, в чьих руках власть, как все встает на свои места».
С этими словами он нарисовал три кружка – один в центре и два по бокам. Правый (восток) обозначал киргизов. В кружок было вписано имя «Абдул Рашид Хан». Это был вождь общины, отказавшейся участвовать в Последнем исходе в Турцию в 1982 году. Он с небольшой группой сторонников предпочел остаться в горах Малого Памира. Кружок в центре соответствовал племени вахи, а их предводителя звали Шах Исмаил Хан. Его штаб-квартирой была деревня Калаи-Пяндж в самой середине Коридора. Шах Исмаил подчинялся напрямую Ага Хану, верховному лидеру исмаилитов. В левый кружок (таджики) было вписано имя Садхар Хана, командира моджахедов, который десять лет провел в сражениях с советскими войсками и еще пять – в борьбе с талибами.
«Власть здесь перетекает с запада на восток, – заключил Сарфраз. – У таджиков больше денег, чем у вахи, а те, в свою очередь, собирают более богатые урожаи, чем киргизы».
Но при этом киргизы владеют самыми многочисленными в регионе стадами овец и яков, чью шерсть потребляет все население Вахана. Хотя Садхар Хан формально является самой влиятельной персоной, во всех гражданских делах свое слово также имеют и Шах Исмаил и Абдул Рашид. У каждого из них своя сфера влияния и каждый является своего рода главнокомандующим. Ничто в Коридоре не происходит вез ведома этих трех «авторитетов». Ничто не сладится без их благословения.
Когда Сарфраз закончил рисовать эту схему, он завел разговор о том, что интересует его больше, чем все человеческие взаимоотношения: «А теперь поговорим о лошадях, – заявил он, заметно оживившись. – Потому что для жителей Вахана это важнее всего». После этого он до самой зари говорил о самом главном – красоте коней, о том, как умение управляться с ними повышает твой статус, о том, насколько значимы жестокие игры, популярные в этом регионе, – они способны продемонстрировать смелость и ловкость мужчины. Уже почти рассвело, когда он закончил свой рассказ. Перед уходом Сарфраз предложил: «Если ты действительно интересуешься Ваханом, давай я завтра отвезу тебя к Иршадскому перевалу, чтобы ты своими глазами увидел дорогу, ведущую туда». Затем он пожелал мне спокойной ночи и ушел домой.