- Мое почтение созерцателям! присядьте и любопытствуйте водяным пейзажем!..
- Здравствуйте…- сказала, чуть не рассмеявшись, Даринька.- Никогда такого не видала… прямо чудо.
Мухомор пробормотал: «Все это пустяки», - и шлепнул шляпой по скамейке, приглашая сесть. Скакнул, что-то повернул в траве, и вокруг озерка начали бить фонтанчики на кувшинки, закрапало по листьям, а из малютки ивы вырвалась высокая струя, рассыпаясь в радужные брызги.
- Господи, чудеса!..- воскликнула Даринька.
- Не чудеса, а продукт головного мозга!..- сказал Мухомор.- Крантик приверну, и чудеса пропадут.
Они рассмеялись, и с ними залился смехом и Мухомор. Алеша сказал, что это новая хозяйка, очень любит цветы. Мухомор склонился, отведя шляпу в сторону, как кавалер в театре, и высокопарно проговорил:
- Очень приятно познакомиться, буду иметь в виду. Но…- он поднял палец, - для умственного человека, царя природы, не может быть хозяина. Каждый сам себе хозяин…- и сел перед ними на песочке.
Он был приятный, среднего роста, с мечтательными глазами, с остроугольным лицом. Когда он улыбался, живые глаза его казались изумленными, будто вопрошали: «А правда, как хорошо все?» Он часто выбрасывал перед собою руки, словно необыкновенное увидел. Было ему к шестидесяти, но он был удивительно подвижный, попрыгивал, как кузнечик. Жил он в шалаше, в яблонном саду, до морозов, спал без подушки, питался только плодами и овощами, пил земляничный чай. Маму боготворил, выращивал для нее новые цветы. Каждый день ходит на ее могилку и украшает.
Летники были всюду, подобранные так тонко, что вечерами лилась «симфония из ароматов».
От цветника они поднялись к парку.
Был это не обычный парк, с унылой точностью разбивки, а «сама натура»: приволье, солнце, тропки - ходи как знаешь. За домом кучкой стояли ели, в розовато-медных шишках.
Мухомор свистнул, и Даринька увидала белку, махнувшую в воздухе правилом. Мухомор бросил горсть орешков, скользнули по стволам две белки и принялись угощаться. Он подмигнул восхищенной Дариньке и, сам явно восхищенный, выкинул вперед руки.
- Как в раю!..- воскликнула Даринька,- ни капельки не боятся!..
- Есть глупые простосерды… признают за факт, будто был рай какой-то! - сказал Мухомор усмешливо.- А мы свой рай устроили, вот это истина.
Даринька осенилась- вспыхнула:
- Если бы рая не было, вы бы о нем и не знали. А вот чувствуете - и радуетесь.
Мухомор взглянул на нее, на небо, подумал и сказал, будто удивился:
- А это верно… «не знали бы…». Если бы не было?..
- Конечно! В нас только то, что есть. Если веруют в Бога или сомневаются, есть ли Он… это потому, что есть Тот, в Кого горячо веруют, Кого безумно оскорбляют! Чего нет, о том не думают.
Это выкрикнулось само, отстоявшееся от чтения духовных книг, от наставлений старцев, от потаенных размышлений. Она не верила Алеше, когда он ей напомнил, как она сказала. И знала все же, что это правда: он так восхитился, что хотел поцеловать ей руку. Она видела, как Мухомор выкинул руки, огляделся растерянно, вытащил измятую тетрадку и стал записывать.
- 3-замечательно вы, барыня, сказали, пре-мудро!..- выкрикнул он, весь в думах.- Такого… еще не доводилось слышать, никак не думал…
За елями открылась луговина, на которой стоял могучий дуб.
- Звание ему - Грозный. Старики сказывают: Иван Грозный под ним сидел и велел сжечь все место, бояре тогда тут жили. Приятель у меня тут. А ну, дома ли?..- Он постучал ключиком по жестяной коробочке:- Гри-шка-а!.. дома ты, а?..
Они услыхали карканье, из дуба поднялся ворон, дал круг над луговиной и опустился с краю.
- Свои, не бойся.
Ворон вперевалочку пошел к ним. Мухомор дал ему кусок сахару.
- А супруга Матреша по делам, значит, отлучилась. Утром первые Матвевну поздравляют. Им обрезки даются, Ольга Константиновна так распорядилась. Жильцы старинные. Пришел пост - постись, у Матвевны строго, капустку едят.
Прилетела на ключик пара лесных голубей, витютней, села на сучья дуба и повела переливчатое свое «уррр-уррр»…
- Гришке строго заказано никого не трогать, нет у нас никому обиды. Как ястреб - Гришка на караул, покружит дозором - без боя отплывают.
- Господи, что же это!..- воскликнула Даринька.
- Стало быть, рай… земной,- сказал Мухомор и выбросил к ногам Дариньки горошку.
Витютни опустились к ее ногам, склевали и отлетели. Даринька с детства знала медведиков преподобного Сергия, и старца Серафима, и «доброго волка» какого-то пермского затворника. Но и от этих «малых» светилось сердце.
За кустами калины и волчьих ягод открылась солнечная поляна, яркая от цветов, любимых с детства: кашки, белопоповника, смолянки, курослепа, золотисто-млечного зверобоя,- дохнула медом. За ней начались березы, перемежаясь лужайками. В затини по опушкам дремотно стояли с детства любимые восковки - фиалки-любки, с безуханнымн лиловыми. Попадались гнезда отцветших ландышей, луговые бубенчики… Показался неплодный островок, в поросли можжевельника, в плотно прижавшихся розанах заячьей капустки, в бессмертниках. Стоял под накрытием высокий крест. Эта неплодная поляна звалась Крестовой: кого-то убило в старину молнией.
XI
На песчаной плешине рос белый донник, пестрела иван-да-марья, стлалась мать-мачеха. Рубчатый жесткий хвощ красовался ярусными своими перемычками, путался по ногам черничник и брусничник…- постная, жесткая плешина. Чернозем здесь, но на эту плешину свезли песку, для этих пустынножителей.
Пошли перелески, рощицы. Тут водятся грибы, от белых и до груздя. Мухомор переносил грибницу, капризничали грибы, но он добился. Ему удалась даже пересадка деликатесного гриба, похожего на торт, осыпанный миндалем и сахаром. Соус из этого гриба побивал шампиньоны и трюфели.
Через канаву с валом, обсаженным густо елками, попали в яблонный сад. Приземистые, широкие, нежились в солнце яблони, лучшие из лучших: двенадцать сортов - из семисот, что водятся в России. Как и в «парке», на яблонях висели берестовые туески - кормушки. Многие птицы поумолкали, но тут слышался щебет и свист всякой пернатой мелочи.
- Co-рок пудов! воскликнул Мухомор,- Всякого семени-зерна. Да они нам с лихвой отплачивают, чистят дерева во как! Всех этих мух окаянных, заразу эту… без них бы всему погибель!..
Он сорвал свой «гриб» и хлестнул по балахону в исступлении.
- Берегитесь, страшитесь проклятых мух!..- завопил он, выкатив в ужасе глаза.-Это чума, холера, гнусная нечисть окаянная… чтоб им издохнуть! черт их нам припустил!.. опыты изобретаю, замучили, окаянные!.. Уу-у, про-клять!.. на каждом волоске тифозная горячка… тыщи миллионов безвинных человеков пропадают от такого ничтожества!.. В газеты подавал, а те на смех: «Ставьте мухоловки!» Погубят они нас, страшные сны мне снятся… у-у, гнусы!..
На изможденном лице его был ужас, катился пот. Алеша катался по траве от хохота. Не выдержала и Дарннька. Мухомор даже растерялся.
- Голубчик, успокойтесь…- сказала она,- я тоже не люблю мух. В церкви молятся даже - избавить от гнуса. Всегда молятся. Если муха попадет в сосуд, его очищают молитвой, такая молитва есть… окропляют святой водой.
- Молитва?.. есть молитва?!..- воскликнул Мухомор.- От мух?!.. Эт-то вот замечательно. Не знал… Значит, и в церкви опасаются?..
- Да обо всем молятся! Вода осквернилась чем, овечка ли родилась, новое жилище построили, первые плоды вкушают… все освящается молитвой, на все призывается Божне благословение. Вот новую вы яблоньку посадили…- всегда православные молятся, хоть в сердце. Как это хорошо, памятуют о Господе, все сотворшем… и человека, и яблоньку. Ведь все на радость человекам, и Церковь разделяет со всеми эту радость и молится о всех и за вся…
Она разгасилась от возбуждения. Мухомор слушал как зачарованный. Восторг был в глазах Алеши.
- Как вы говорите…- сказал он тихо.
- Не знал!..- крикнул Мухомор, осматриваясь растерянно.- Не знал! Ведь это… самая фи…лозо-фическая правда! За всех и про все!
- «О всех и за вся». Разве вы не слыхали? Каждый день, в обедню, во всех храмах… возносят молитву - песнь - «о всех и за вся»: «Тебе поем, Тебе благословим, Тебе благодарим, Господи…»
- Не знал, не слыхал! И никто мне про это не сказал, из самых даже мудрых ученых!.. Это я запишу… такая мысль высокая!..- шарил он тетрадку в балахоне.- Чего вы мне, барыня, сказали!.. Будто и во мне… я свои молитвы сочинял, как вот сюда дойдет…- и он уныло махнул рукой.
- Зачем же сочинять, все же есть!..- воскликнула Даринька. - Молитвы… Ах, какие молитвы есть… не знаете вы. Вы, бедный, ничего не знаете. У нас в Страстном… - она остановилась и, тряхнув головой, будто решила что-то, мешавшее, сказала:- Я раньше в монастыре была, белицей… Там была очень ученая монахиня, знатного рода, матушка Мелитина. Она училась на ученых курсах и все знала. Все травки, все цветочки знала… и была святой красоты! Белицы говорили, что ее жених был убит на войне и она ушла в монастырь. Она часто звала меня, баловала, учила на фисгармонии… Чудесно она играла на фисгармонии!.. В покоях у ней было много книг, и несвященные были даже, и мне давала читать, хорошие, чистые… и где самые возвышенные молитвы. Ах, какие молитвы есть!.. И говорила, что самые духовные молитвы написали славопевцы, псалмопевцы… помню, говорила - «как знаменитый Пушкин». И вот, даино, один знаменитый псалмопевец… злой царь велел отсечь ему руку, а рука приросла, звали его Иоанн Дамаскин. Его молитвы и теперь поются в церкви…
- Не знал! - воскликнул Мухомор.- Поэт Пушкин молитвы сочинял?! И все древние сочинители… то-же?.. И никто мне… вы первая мне открыли. Вот не знал, и никто мне… Спать в шалаше по ночам не мог… все хотел выразить из себя, как хорошо!.. яблоньки цветут, а там звезды мигают… и петь хочется, и плакать, до чего хорошо!..
- Это вам молиться хочется! как сказано - «от избытка сердца уста глаголят». И звезды поют, и моря, и горы поют, и бездны отзываются… все славят Того, Кто сотворил все. Об этом поется в зачале всенощного бдения: «Вся премудростию сотворил еси…» Вы читали Псалмы?
- Псалмы?.. какие псалмы? - спросил Мухомор.- Там про это?..
- Там про все! Там «бездна духовная», матушка Мелитина говорила. «Дарочка…- говорила, - только сердцем можно познать Господа. Молитва, песнопения, духовная музыка умягчают душу и открывают пути к Нему».
- Ах, как вы говорите… это ангел поет, ангел!..-возопил Мухомор.- Сколько мне духу придаете!.. как все проникнуто!.. А там самые ученые мне не говорили, в Петровской академии!.. почему это, а?!..
- Это вы поставили чудесные колокольчики? я никогда таких не видала.
- Глоксинии? Покойная Ольга Константиновна обожала их. В полной силе теперь, я их и выставил. Вам нравятся?..
- Это же райские цветы! Будто они поют… дремлют и тихо-тихо позванивают, будто… я слышала…
- Слышали?..
- Сердцем слышала. Вы чувствовали когда, как цветы… шепчутся будто когда очень тихо?.. будто это тишина поет… будто она живая?..
- Яблони когда цветут! - воскликнул Мухомор.- Уж спят все, а еще заря, все птички спят… тишина-а… И вот, слышу раз, цвет-то яблонный, молочко розовое… чу-уть будто поигрывает, шелесток такой, чу-уть с подзвоном! Прямо обомлел. Живое будто свой голос подает… во мне-то, слышу, поет!.. Сказал доктору Ловцову, а он мне- «в ухе у тебя звенело». Я ему сказал: я знаю, когда в ухе, а это внутри!..
- Когда большая радость… радость это поет. Я слышала сегодня утром на овсяном поле. Жаворонки пели, и будто овсы… тоже пели. Пришла, и колокольчики ваши… играют, слышу…
XII
Она чувствовала себя на крыльях, спешила увидеть все. Мухомор был в мыслях. Алеша молчал. Она спросила его, почему он опять молчит,- устал показывать?
- Я?! - будто проснулся он.- На вас молиться можно…- смущенно сказал он тихо и опустил глаза.
- А вон, за сиреньками,- показал Мухомор,- Ольга Константиновна церковный сад устроила…
Даринька хотела спросить про «церковный сад», но ее отвлекла сиреневая заросль. Не только заросль, а высившаяся над ней рябина, завешенная гроздями. Толкнулось сердце в испуге, и она остановилась перед сомкнутыми сиренями.
Эта рябина над сиренями напомнила ей московский сад, то место, где недавно простилась она с Димой. Было совсем как там. Она вспомнила большую клумбу, засаженную маргаритками. Она выкапывала тогда в лоточек маргаритки, и вот, белея в деревьях кителем, нежданно явился Дима проститься с ней. Теперь, увидав рябину, она почувствовала тоску и боль. Не темная была тоска эта, и боль - не больная боль, а светлая тоска и боль-грусть.
- Совсем как тогда!.. - невольно воскликнула она,- там… клумба, в маргаритках…
- Маргаритки?.. - крикнул удивленный Мухомор.- Сейчас увидите маргаритки!..
Он шарахнулся, разодрал и примял сирень, и она увидала большую клумбу, покрытую маргаритками, и лавочку, как и там.
- Господи…- прошептала она в испуге, смотря на клумбу.
- Присядьте, барыня, на лавочку, устали…- услыхала она голос садовника, еще державшего кусты сирени.
Она почувствовала большую слабость, села на лавочку и смотрела на маргаритки. Грустны были они, розовые и белые, немые, как таимая в сердце боль. Это были другие маргаритки, махровые, но они были грустные, как и те. Она видела те, и белое, то, платье, свои руки, в земле от маргариток… слышала треск кустов, видела белую фуражку на сирени… Все помнила. Взял он с куста фуражку, слышала, как сейчас: «До свиданья?..» Как потянул белую сирень, которой она укрыла слезы… Последнее слово слышала - «Чудесно!..» - крикнул он там, за садом.
Даринька поглядела на небо.
Чудесно было в лазури, в набежавшей снежности облачка. «Какая чистота…- думала она, смотря на таявшее облачко.- Такая его душа… тогда открылась…»
Мысль, что Дима-чистый, что он понял ее, смирился и выбрал достойный путь, свеяла грусть, и она снова почувствовала себя «отпущенной». Чудесное какое небо, какое чистое,- смотрела она в безоблачную голубизну.
- Смотри-ка ты, что… а!..- услыхала она голос. Алеша и садовник смотрели на рябину. Мухомор указывал на что-то, тряся пальцем. Она спросила, что это там.
- Рой, рой сел!.. и,- сказал шепотом Мухомор,- Егорыча надо, он умеет их огребать…- и побежал на пчельник.
Даринька увидала в рябине отблескивавший золотцем темный ком, державшийся чудом в воздухе, под сучком. Вокруг этого, с голову, «яйца» вились и налипали пчелы.
- Рой увидеть- к счастью, - сказал Алеша.
- Никогда не видала… к счастью?..
- Такая примета. Вчера мы с Костей разбирались в чердаке. И вот в маминой шубке… она проветривалась перед слуховым окошком… вдруг увидали рой, в рукаве шубки, и Костя сказал: «Какое-то нам будет счастье?» И вот, приехали вы… вспоминали сегодня ночью. Будто мама дает нам знак. Костя не признает примет, а сказал: «В маминой шубке, счастье!» Пчелы всегда облепляют матку, где она сядет. И все говорили: «Будет счастье, вас мамаша не забывает». Вы приехали и сняли тяжесть, Костя веселый уехал…
- Какой-то «церковный сад»… говорил садовник?..
- Здесь особые цветы, «церковные»: астры, георгины, бархатцы, бессмертники… вон, за канавкой спаржи. И душистый горошек. Мама называла «мотылечки», очень любила. Эти цветы и спаржевую зелень посылали в церковь, на Животворящий Крест. И всегда хоругви украшали…
Пришел Мухомор с Егорычем, принесли лесенку. Веселый, подвижный Егорыч хотел ручку поцеловать, но Даринька сказала: «Нет, нет… батюшке целуют руку…» Егорыч покачал головой и сказал весело: «Ишь ты, какая умница-разумница! ну, поклонюсь тебе». Шутник был, Дариньку будто за ребенка принял, сказал:
- Ужо, на Спаса, загляни на пчельник ко мне, медком-почином попотчую новую хозяйку нашу. А на хозяйку-то не похожа, не строгая.
Смотрел умильно, и у глаз его лучики сияли,- совсем как пчеляки-монахи.
- А ну, загану тебе, а ты разгадай; «Висит мохнато, увидал - жить богато!» Чего будет?..
- Ро-ой!..- засмеялась Даринька.
- Говорю- красавица-умница! А ну еще: «Сидят чернички во темной темничке, без нитки, без спицы,- вяжут вязеницы… ни девки, ни вдовы, ни мужни жены… детев не рожают, Господу Богу угожают»?..
- Пчелки!..-воскликнула радостно Даринька.
- А, ты, бедовая какая, светленькая.,.- всплеснул руками Егорыч,- весело с тобой балакать. А теперь огребать давай, милая, тебе на счастье. Господи, баслови… далось бы…
Он покрестил рой, пошептал чего-то и полез по стремянке. Подставил под ком широкий сачок из кисейки и сверху тряхнул сучок. Ком мягко упал в наметку,
- Богатый роек, фунтикам к пяти, кака прибыль-то! На счастье тебе, роиться… - сказал он с ласковой ухмылочкой.
Даринька не поняла, чего это говорит «роиться». И вдруг так вся и вспыхнула.
- Како подвесило-то… молись Богу.
И пошел, покачивая в наметке, как кадило. Где висел рой, еще кружились сорвавшиеся с кома пчелы.
- Это здешний? - спросила Даринька.
- Егорыч наш, пчеляк,- сказал Мухомор. - Большой пчельник у нас к малиннику. Егорыч всегда оправдается, пудов полсотни медку сотового продает Матвевна, Вещатель будто… погоду по пчелам за неделю знает.
- Вещатель?..
- Странный он,- сказал Алеша,- вещие сны видит.
- Да?!.. вещие?..- будто испугалась Даринька.
- За год еще сказал Матвевне про маму: «Не жилица она…»
- Так и сказал?..
- Да. Доктора думали, что малокровие, опасного не предполагали. А Косте сказал, когда решили продать усадьбу: «Продадите, да не продадите, все медок мой есть будете». Посмеялись тогда, а вот вы вчера сказали…
- Бывают чревовещатели…- сказал раздумчиво Мухомор.
Смотрели грунтовые сараи, полные шпанских вишен, персиков, ренклодов, укрытых стеклянными стенами. Оранжереи, налитые банным теплом, с апельсинами и лимонами в кадушках, с душистыми цветами и спеющими плодами. У Дариньки закружилась голова от парева и аромата. Не помнила, как очутилась на веранде в кресле. Виктор Алексеевич опять переволновался, укоризненно говорил: нельзя же так! Она истомленно повторяла:
- Сколько я видела… будто сон. Я видела, да?..- шептала она, осматриваясь.- Колокольчики… помню, теперь все помню… И пчелы у нас… сказал он… «молись Богу…»
Все, живое, стояло перед ее глазами, и все казалось чудесным сном.
XIII
После первых дней возбуждения к Дариньке вернулось спокойствие, с каким она выехала из Москвы. Но спокойствие это не было, как тогда, отчуждением от жизни, а «сознательным деланием», называл Виктор Алексеевич, и это его приятно удивило.