— Крис пьет все больше, — начала Соня, зарываясь пальцами ног в песок, так глубоко, что они застряли в иле.
Инес задумалась.
— Чаще или больше? — поинтересовалась она.
— Вообще-то все время, и безумно много. Он сутками пропадает. Я его всегда, рано или поздно, нахожу с бомжами в парке.
— С бомжами?
— Да, он просто к ним подсаживается. И говорит: «Разрешите представить, мать моего ребенка, моя дорогая: Соня. А это, Соня, Манни, Крикен и Фёдо. Дай им руку. Ну что, как дела, как жизнь?
— Что ты тут забыл?
Он пожимает плечами:
— Забыл.
— А домой ты пойти не хочешь?
— Не-а.
— Крис, пожалуйста.
— Позже, малыш. — При этом малыш он произносит так, что это звучит издевательски, он преувеличивает шипящие и говорит «малыш-ш-ш».
Несмотря на солнечные очки, Соня закрывала глаза рукой. Медленно она продолжала:
— Но больше всего меня волнует, что он уже две недели не ходит на терапию и не пьет таблетки.
— А ты не можешь незаметно подмешать их ему в еду?
— Они закончились, и он никак не соберется взять у врача новый рецепт.
— А ты не можешь...
— Ты не можешь — вот это я больше не могу слышать, я ведь делаю это годами! Я получаю для него рецепты, напоминаю ему о сеансах терапии, о том, что он должен принять таблетки, и тем не менее все становится только хуже.
— Понимаю.
— Нет, Инес, вряд ли ты понимаешь. Раньше это получалось, я круглые сутки заботилась о Крисе. Но с появлением Максима у меня просто больше нет такой возможности. К тому же Максим — ребенок, требующий ужасно много внимания.
Инес подумала: «Так тебе, пожалуй, хочется думать, Соня», — и сказала:
— Максим кажется мне совершенно нормальным ребенком.
— Нет, он похож на своего отца.
Инес молчала. Соня мрачно продолжила спустя какое-то время:
— Он полностью зациклен на мне и совсем теряется, стоит мне отойти или если его что-то смущает. У него просто нет опоры, он неумолимо падает. — Она тяжело вздохнула.
— Что же тут поделаешь? — спросила Инес.
— Боже мой, да, хорошо бы знать.
— Эй ты, поговори с нами! — потребовала Инес, откинув голову назад и глядя в небо.
— Думаешь, он ответит?
— Нет. Скорее нет. Но было бы здорово.
— Да, пожалуй. Что-то вроде: Приведите ко мне младенцев!
— Я думаю, это звучит так (низким голосом): Пустите детей приходить ко Мне[14], — поправила Инес, удивившись самой себе, что после столь долгого времени в ней еще дремлют знания Библии, — понимаю, ты бы превратила Максима в маленького христианина, и все было бы хорошо.
Это была лишь шутка, но шутка с последствиями. С того дня Соня то и дело задумывалась о крещении. Сначала, не рассказывая об этом Инес.
Прилив начался на удивление быстро, и, как странно, вода прибывала сразу с нескольких сторон. Они вскочили и поспешили уйти, забыв слюнявчик, шляпу от солнца и штопор. Кроме детей в защитных костюмах и панамах, все перегрелись на солнце, горело лицо (Инес) или спина была огненно-красной (Марк), перед глазами мелькали мушки (Крис) или навалилась тяжесть (Соня). Соня сердилась из-за покрывала для пикника, которое промокло, несмотря на их быстрые сборы. «До скорого, — сказала она. — Я хочу только домой. И Максим тоже». И они исчезли, на своей машине, Соня, Крис и Максим. В это время Инес и Марк с Лилит дальше наблюдали за приливом, с безопасной парковки, пока вода не достигла максимального уровня.
Заиграл орган, неожиданно и в полную мощь, так что Инес вздрогнула, а Лилит проснулась. У Магдалены завалился кадр, а бледное лицо Сони вытянулось в измученную гримасу. Она сама выбирала музыку и много раз проверяла, что произведения известны органисту, и он сыграет их, все в нужное время. Тем не менее Соня была уверена, что он самовольно изменил программу. Эта музыка подходит для похорон, но не для крещения же! Вины органиста здесь не было, он играл, как и было условлено, вторую часть органной сонаты ре мажор Мендельсона. При первом прослушивании она показалась Соне возвышенной, торжественной и величественной. «Andante con moto», — гласит указание Мендельсона, она перевела его как «спокойно, но с движением», сначала не поняла, но потом решила, что это полностью подходит для торжества. Теперь же каждый звук причинял ей страдания, и внутренне она извинялась перед Максимом, которого музыка, однако, ничуть не смущала.
Пастор поднял руки и велел Соне и Инес встать и выйти вперед. Время настало. Сердце Инес билось быстро и сильно, она ощутила отчетливый порыв к бегству. Но, стоило ей сделать первый шаг в сторону крестильной купели, держа Максима за руку, а пастору кивнуть ей, как все стало происходить само собой. Она улыбалась, она ободряюще пожимала Максиму руку, за несколько радостных шагов она достигла своей цели, крестильной купели, и обнаружила, что вблизи в упитанном ангеле вовсе не было ничего смешного, и он ничуть не был ни на кого похож. Его радостное лицо было неповторимым и ясным, как заря.
«Дорогая мама, дорогая крестная, сегодня вы привели вашего ребенка, чтобы он был окрещен во имя триединого Бога. Если вы обещаете рассказывать ему о Боге, прививать ему христианскую веру и помогать ему жить по-христиански в наше время, то ответьте: Да, с Божьей помощью!» С какой-то даже излишней поспешностью Инес ответила: «Да, с Божьей помощью!» Потом она подхватила Максима, легко, несмотря на его пятнадцать килограммов при слабом тонусе, и подняла его над купелью. И в этот миг открылся огромный мерцающий пузырь, в котором шел спектакль, спектакль из жизни Инес. Она увидела, как сидела в темной кладовке, она увидела Марка, своего мужа, на стремянке в кухне и Магдалену, которая встала со своего стула из-за обеденного стола, придвинула стул к кладовке, снова на него села и сказала сквозь дверь: «Добрый вечер вам от нас, как дела? Как там внутри погода? Настроение?» Короткая пауза. «К сожалению, ничего не слышно, связь сейчас очень плохая, момент, через пару секунд попробую еще раз». В ответ молчание. «Инес, это твоя свидетельница Магдалена, ты, может быть, помнишь, почти пять лет назад я была с тобой в загсе, где ты вышла замуж за незнакомца по имени Марк. Я просто обязана снова проверить, как там ваш брак и как поживают его участники. От твоего супруга я только что получила очень положительный отзыв, он в восторге от жизни с тобой и, конечно, от тебя самой, теперь твоя очередь. Пожалуйста, подумай и ответь по команде начали. Начали!» Инес: «Прости, я не знаю, все как-то исчезло». — «Исчезло? Ну хорошо: Я, Магдалена, договорилась с тобой, Инес, незадолго до твоей свадьбы выпить кофе. Мы виделись всего лишь второй раз. Ты сказала, что у тебя назначена встреча с ювелиром, ты должна передать ему пачку банкнот, а он тебе чек и кольца на пробу. — “Кольца на пробу? — переспросила я. — Что же ты будешь пробовать?” — “Я выхожу замуж, — ответила ты, — за мужчину, которого знаю не лучше, чем тебя. Мы познакомились две недели назад”. — “Понимаю, — сказала я, — это будет по-настоящему хорошо или совсем не сложится”. Ты рассмеялась. “Вот именно. И у меня еще нет свидетельницы. У тебя есть планы на третье июля?” — “Нет, — ответила я, — то есть, теперь уже есть!” Третье июля, это был изумительный день, признайся, уж это ты помнишь, были слезы, шампанское и купание в Эльбе. Ну а теперь, моя дорогая, ответь: по-настоящему хорошо или не сложилось?» И с этими словами Магдалена открыла дверь в кладовку и посмотрела Инес в глаза. И Инес ответила: «Да, я вспомнила. И, мне кажется, хорошо, спасибо». Зазвучал саундтрек, она встала, схватила Магдалену и закружилась с ней. Марк спустился со стремянки, отложил тряпку в сторону и достал с полки вино. «Спасибо, мне не надо, — сказала Магдалена, бросая взгляд на откупоренную бутылку, — у меня ужасно болит голова и мне нужно прилечь. За вас!» А Инес с Марком еще долго сидели, опустошили бутылку и наполнили свои сердца воспоминаниями, потому что за пять лет многое случилось, и — так им теперь казалось — это было только хорошее. Даже когда Инес незадолго до того, как пойти спать, еще раз посмотрела на потолок и почувствовала покалывание.
На этом месте пузырь лопнул, и Инес снова почувствовала такое же покалывание. В то же время Максим стал таким тяжелым у нее на руках, что ей показалось, будто она его вот-вот уронит. Она подняла глаза и посмотрела прямо в камеру, которую Магдалена всегда направляла на самое главное, как помнила Инес со времени своей свадьбы, а самым главным сейчас был Максим; его лоб пастор три раза окропил водой из маленького золотого черпачка ангела, произнося при этом слова: «Я крещу тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа», и Инес почувствовала себя застигнутой врасплох глазом камеры и улыбнулась, сжав при этом зубы, потому что Максим становился все тяжелее, ее силы уменьшались, а покалывание становилось все более жгучим. Наконец пастор дал знак, что Максима можно опустить. Он вытер ему лоб и произнес над ним крестильную молитву, которую выбрала Соня, в то время как Инес обернулась к Марку и увидела, как он шепчет что-то на ухо Лилит, от чего малышка начала безудержно хихикать.
День крещения начался для Инес с отвратительного открытия — кухня все еще воняла красной капустой, и, хотя потолок сиял белизной, она только и ждала, что маленькие склизкие полоски упадут ей на голову, как клещи, и так же быстро и глубоко вопьются в кожу. Что касается погружения в такие фантазии, то здесь сама Инес была клещом, который, едва впившись, уже не мог выползти обратно. Только теперь Марк успел прийти на помощь. «Здесь воняет», — трезво заключил он и распахнул кухонное окно. «Кофе?» Инес кивнула: «Но сначала я пойду в душ». Пока она раздевалась, ей было слышно, как визжит и смеется Лилит в своей комнате, она явно уже давно проснулась, как и Магдалена, которая играла с ней и показывала ей привезенные подарки. Инес повернула кран до упора налево и подняла его до отказа. Горячая вода потекла по ее голове, пока она не перестала что-либо слышать, что-либо видеть и даже несколько мгновений что-либо думать.
*День крещения начался для Магдалены с радостного открытия: головная боль исчезла. Она проскользнула в комнату Лилит и недолго наблюдала, как та спит, потом не удержалась и ущипнула ее за щеку, чтобы узнать, что она скажет о подарках. Лилит ошарашенно смотрела на Магдалену и не узнавала ее. Но когда Магдалена вручила ей подарки, малышка сказала: «Добрая фея, ты всегда должна быть здесь, обещай — не нарушай!» За завтраком, к которому Магдалена уже привела себя в порядок и нарядно оделась, она подчеркнула, что рада крещению, так редко выпадает случай сходить в церковь, при этом она ничего не любит слушать так, как органную музыку, ну или почти ничего, хотя возможность появляется, к сожалению, слишком редко. Есть и пить она тем не менее ничего не хотела, переживая за губную помаду и наряд, как она сообщила Инес, которая уже испугалась, что Магдалене нехорошо.
Перед собором, к которому они подъехали слишком рано, Магдалена позвонила Анди, своему мужу. «У меня все прекрасно, — сказала она, — голова ничем не забита». Какое-то время она слушала и затем чуть громче, чем следовало, повторила: «У меня все хорошо, слышишь, я в форме». Она убрала телефон и вытащила из сумки камеру, чтобы подготовиться к своей миссии.
*День крещения начался для Сони с самых болезненных ощущений в голове, которые у нее когда-либо были. Сперва она пошла в ванную рядом с кухней, где завтракали свекор со свекровью и Максим. Ей было слышно, как свекор преувеличенно четко произносит: «клубничное варенье», в то время как она склонилась над унитазом, не находя в себе силы вызвать рвоту. Она также слышала, как Максим пытается повторить то, что говорил ему дедушка. Но тот был непреклонен. «Клуб-нич-ное ва-ренье!» то и дело доносилось сквозь отделанные плиткой стены. Вялая, отдавшаяся на растерзание боли, Соня застыла в надежде на облегчение, без малейшего представления о том, что бы это могло быть. «Клубничное варенье», — повторила она в какой-то момент, и это оказалось словно волшебным словом. Содержимое ее желудка быстрым, сильным потоком полилось в унитаз.
Крис тем временем стоял на террасе и курил, причем из-за холода — без рук. Дым шел прямо ему в глаза, по лицу текли слезы, и приходилось сжимать губы, чтобы не выронить сигарету, выдыхая дым, но зато он мог греть сжатые кулаки в карманах.
«Это ужасно», — сказал он, помогая Соне встать на ноги и кое-как умывая ее лицо. Она кивнула. Потом Крис на протяжении нескольких часов не произнес больше ни слова, но в этом не было ничего особенного. Они поехали на машине домой, где была подготовлена нарядная одежда, переоделись и, оставив машину, помчались в расположенную поблизости церковь, к которой они прибежали запыхавшись, но ровно в десять, как раз когда начали звонить колокола.
*Лилит хихикала. Она уже не могла успокоиться, она смеялась, пока ее щеки не запылали и ей, несмотря на холод в церкви, не стало совсем жарко. Инес грелась от крестильной свечки, которую пастор зажег от пасхальной свечи и передал ей. Соня выглядела еще более бледной и нервно гладила Максима по голове вдоль сделанного по случаю праздника косого пробора, растерянно глядя в сторону колонны, у которой раньше стоял Крис. Криса не было. Он просто вышел. Как будто ища опору и все время соскальзывая, Сонина рука водила по гладким волосам Максима. Он принял это за знак и, сияя, махал толстыми ручками собравшимся, сразу двумя, в хорошем настроении, как и ангел, и с похожим самодовольством, а собравшиеся махали ему в ответ: бабушка Гитте, дедушка Хуго, крестная Инес с большой свечкой, дядя Марк с хихикающей Лилит и новая тетя Магдалена из-за своей камеры.
Магдалена надеялась, что все скоро закончится, уже несколько минут — и этого она теперь сама не могла понять — у нее снова сильно стучало в висках, вслед за чем, как правило, следовала хорошо знакомая головная боль; ее миссия постепенно становилась ей в тягость, ей хотелось сесть и не хватало свежего воздуха.
Наконец орган зазвучал в последний раз, торжественная точка в крещении была поставлена, собравшиеся были свободны. Они степенно выходили друг за другом наружу, на улицу. Соня уже подготовила маленькую речь для Криса, которую она бы ему сразу выдала, обнаружив его курящим перед церковью. Магдалена мечтала о кнопке быстрой перемотки вперед, чтобы ускорить процессию и поскорее выйти. Орган, который она вообще-то с таким удовольствием слушала, давил ей на душу, еще сильнее, чем головная боль. Инес предвкушала, как поднимет свою некрещеную дочь, подбросит ее в воздух, как они обе это любили, и будет потом кружиться с ней, пока у нее не закружится голова или они обе не упадут. Все были теперь снаружи, только Криса не было. Крис не стоял там и не курил. Криса просто больше не было.
ЕГО ДОЧЬ МАША (Перевод М. Игумновой)
Ключ от почтового ящика он пытается отыскать на ощупь. Маленький, с длинной бородкой. Он держит ключ большим и указательным пальцем правой руки. На левой руке он держит свою шестилетнюю дочь, как и каждые выходные, потому что она сама настаивает на этом. С каждой субботой ему все легче держать эту ношу. Но из-за нее ему не видно ступенек, и он нерешительно спускается на ощупь. А здесь, на лестничной клетке, очень темно, думает он. Спустившись, сталкивается с серьезным взглядом сына, а потом поворачивается налево, к почтовым ящикам.
На ходу он поспешно открывает три конверта. Вскрывает их ключом, не отпуская дочь, и вытаскивает сложенные листы. Он проверяет почту по субботам, хотя у него есть и дети, и время. Будто ждет какое-то сообщение, на которое ему срочно нужно будет ответить. Чаще всего в ящике оставляют рекламные листовки, замаскированные под частную корреспонденцию. Все разнообразие односолодового виски. Страхование на самых выгодных условиях. На третьем же конверте — почерк его матери, которая раз в месяц пересылает ему почту с тех пор, как он с женой и детьми переехал за границу. Обычно это выписки из банковского счета и финансовые документы. Но в этот раз — письмо от управления кладбищ и захоронений Цюриха. Эти слова ему неприятны, но он пока еще не может понять их смысл.
Он сидит с детьми у кафе. Он плачет. Надеется, что дети этого не замечают. Светит солнце. Они устроились на террасе, на усыпанных пыльцой пластиковых стульях. «Посмотри, — говорит сын, встает, поворачивается спиной и показывает на свои запачканные брюки. — Сзади останется пятно». С начала года он, как и его мать, следит за тем, чтобы все было чисто и аккуратно. Это раздражает отца. «Смотри лучше на свое мороженое, — отвечает он сыну, — оно капает». Он говорит это, пытаясь сдержать слезы. «Папа, что случилось?» — внезапно спрашивает его дочь. Она выглядит испуганной: «Что с тобой?» — «Со мной?» — Он хватает салфетку и вытирает девочке рот.
У него до сих пор есть мать. Она живет там, где когда-то они жили всей семьей, в том простом сером доме на холмистой городской окраине. Вот уже год как она на пенсии. Его молодая мать. Ей было двадцать, когда он появился на свет. Всякий раз, когда они видятся, ему становится страшно, ведь время ее совсем не щадит. На первый взгляд молодая мать кажется старой. Тогда он смотрит на ее постаревшее лицо, пока через пару мгновений мать вновь не покажется ему близкой и молодой. Теперь он видит ее перед собой, теперь, когда он прочел это письмо от управления кладбищ. Его молодая мать с сожалением улыбается, как тогда, когда умер его отец, с этим странным блеском в глазах, с этим беспомощным сожалением, застывшим в уголках рта. Она улыбается так, словно ей хочется попросить прощения. Он закрывает глаза и отворачивается.
Они назвали бы ее Машей, они так решили, он и его подруга. Оба несовершеннолетние, только-только закончившие школу, они заранее радовались всему, что может подарить им жизнь. Неужели двадцать пять лет миновало? Маше сейчас было бы даже больше лет, чем было тогда ее матери. Сейчас его дочери было бы двадцать пять? Он качает головой. «Что с тобой?» — спрашивает его шестилетняя дочь. «Карла, — отвечает он, — я люблю тебя».