Наступило такое молчание, какого и аббат не мог бы добиться всей своей властью, - тишина столь же глубокая, как вода, поглотившая Эйлиота. Причетник в черной выцветшей рясе спокойно высился перед всеми, дожидаясь, когда его спросят. В нем не заметно было ни страха, ни сожаления, казалось, он не видел ничего странного в своих словах и не усматривал причины для того, чтобы высказаться попространнее и пораньше. Однако он готов был терпеливо дать разъяснения, какие от него потребуют.
- Ты знаешь? - вымолвил наконец аббат, который долго с изумлением созерцал стоящего перед ним человека.- И ничего не сказал раньше?
- Не было нужды. До сих пор никому не грозила опасность. Когда дело сделано, лучше не ворошить.
- Ты хочешь сказать, что был там и все видел? - недоверчиво спросил аббат.- Так это был ты?
- Нет,- ответил Синрик, медленно покачав седой головой.- Я его не трогал.- Он произнес это терпеливым и ласковым голосом, каким отвечают на детские вопросы.- Я был там, видел. Но его не трогал.
- Так скажи нам теперь, кто же его убил? - спокойно спросил Хью.
- Никто его не убивал.- сказал Синрик.- Тот, кто совершает насилие, от насилия и погибает. И это справедливо.
- Скажи нам,- мягко заговорил опять Хью,- скажи, как это произошло! Объясни всем и успокой свою душу. Ты говоришь, что он погиб от несчастного случая ?
- Нет, не от случая,- сказал Синрик.- Это был высший суд.
Облизав губы, он поднял голову вверх, обратив взор на высящуюся спереди стену часовни пресвятой Девы, словно он, неграмотный, хотел прочесть на ней нужные слова, ибо сам по природе был немногословным.
- В ту ночь я пошел на пруд. Я часто гуляю там по ночам, когда не светит луна и некому на меня смотреть. Там, под ивами, за мельницей, и утопилась она - Элюнед, дочка вдовы Нест... из-за того, что Эйлиот отказал ей в исповеди и захлопнул перед ней дверь. Лучше бы он воткнул ей нож. в сердце, это было бы не так жестоко! Такая дивная красота ушла от нас... Я хорошо ее знал, она часто приходила при жизни отца Адама за утешением. Он ее ни разу не прогнал. А когда она не тосковала из-за своих грехов, она была словно птичка, словно цветок, радость для глаз! Не так-то много на свете красоты, чтобы губить ее безнаказанно. А когда она каялась, то была точно ребенок... Она была ребенком. Он ребенка прогнал...
На мгновение Синрик умолк, как будто, ослепнув от горя, не мог прочесть слов и, наморщив высокий лоб, силился их разглядеть. Но никто не посмел нарушить молчание.
- Вот там я стоял, на месте, где утопилась Элюнед, и тут он показался на тропинке. Я не видел, кто идет, он не дошел до того места, где я стоял, но вижу, идет кто-то около мельницы, громко топает и бормочет. Слышу, он вроде бы злится - так мне показалось. Потом, спотыкаясь, подбежала женщина. Я услышал, как она его громко окликнула, она упала перед ним на колени и рыдала, он хотел ее оттолкнуть, но она держала его и не отпускала. Он ударил ее - я слышал. Она только застонала, и я тогда пошел к ним - боялся, как бы не случилось смертоубийство. Поэтому я и увидел, хотя и смутно, но мои глаза уже привыкли к темноте, и я все-таки разглядел, как он снова замахнулся палкой, а женщина от страха схватилась обеими руками за рукоять. Я видел, как он дернул за палку изо всех сил и вырвал ее из рук женщины... Та побежала прочь. Я слышал, как она, спотыкаясь, бежала по тропинке, но думаю, она не слыхала и не узнала того, что знаю я. Я услышал, как он закачался и рухнул навзничь, головой на обрубленный пень. Слышал, как хрустнули сломанные ветки. Слышал всплеск - не очень громкий,- когда он упал в воду.
Снова наступило долгое и глубокое молчание, пока Синрик думал, стараясь все в точности вспомнить, поскольку этого от него ждали. Тогда брат Кадфаэль спокойно вышел из-за спин потрясенных монахов. Он подоспел только к самому концу рассказа, но, слушая Синрика, он держал в руке доказательство убогую, рваную тряпицу. Ловушка, которую расставил Хью, никого не поймала, а всех освободила. Обведя взглядом безмолвный круг, Кадфаэль остановил его на стоявшей напротив Диоте, которую поддерживала Санан. Обе женщины низко надвинули на лоб капюшоны. Одной из порезанных об острый ободок рук Диота придерживала на груди края своего плаща.
- Я подошел к этому месту и посмотрел на воду, - продолжал Синрик. Только тут я понял, что это был Эйлиот. Он лежал в воде у моих ног, оглушенный, потерявший сознание... Я узнал его лицо. Глаза его были открыты. Тогда я повернулся спиной и ушел, как он ушел от нее, отвернувшись и захлопнув перед ней дверь, несмотря на ее слезы, как не посмотрел на слезы этой женщины и ударил ее... Если бы бог не желал его смерти, он бы остался жив. А иначе почему это случилось на том самом месте? Да и кто я такой, чтобы мешать божьему промыслу?
Все это Синрик изложил тем рассудительным тоном, каким он сообщил бы, сколько свечей закупил для приходского алтаря, хотя слова его падали медленно, как если бы их затрудняла напряженная работа мысли. От него требовалась ясность, и он старался рассказать все как можно яснее. Но аббату Радульфусу послышалось в этом рассказе нечто пророческое. Разве Синрик, пожелай он помочь утопающему, преуспел бы в его спасении? Кто знает, можно ли было еще спасти Эйлиота? В кромешной тьме, один, не имея времени вызвать кого-то на помощь, потому что монахи тогда собирались начать ночную службу, как мог он вытащить из-под обрыва безвольное отяжелевшее тело? Да и кто мог бы это сделать на его месте? Лучше предположить, что это уже было невозможно, и смириться с тем исходом, который Синрик считает господней волей!
- А теперь, милорд аббат,- прервал его мысли Синрик, который все это время вежливо ожидал какого-нибудь суждения или вопроса,- коли я больше не нужен, разрешите мне вернуться закопать могилу. Работы там еще много, надо бы засветло управиться.
- Ступай,- ответил аббат, пристально поглядев ему в глаза без тени упрека, но и в глазах Синрика он не видел ни тени сомнения.- Ступай и приходи ко мне за вознаграждением, когда все закончишь.
Синрик удалился так же, как раньше пришел, и все, кто провожал его глазами в потрясенном молчании, не заметили никакой перемены ни в его размашистой походке, ни в спокойных, размеренных взмахах его лопаты.
Радульфус взглянул на Хью, затем на стоявшего перед ним Джордана Эчарда, который совсем поник от пережитого страха. На мгновение суровое лицо аббата дрогнуло от пробежавшей по нему едва заметной улыбки.
- Милорд шериф! Мне кажется, что ваши обвинения против этого человека сняты с него благодаря разъяснению. Если же на его совести есть другие проступки, - сказал аббат, бросив на совершенно раздавленного Джордана строгий взгляд,- то в них я рекомендую ему покаяться на исповеди. И впредь избегать подобного! Пускай он хорошенько задумается над тем, в какие опасности его ввергает подобный образ поведения, чтобы этот день послужил ему уроком.
- Что касается меня, - сказал Хью, - то я рад тому, что выяснилась правда и что никто из присутствующих не оказался виновным в грехе убийства. Ты, Джордан Эчард, ступай домой и радуйся тому, что у тебя есть честная и преданная жена. Тебе повезло, что нашелся заступник, ибо без этого свидетеля все улики были бы против тебя. Отпустите его! - обратился он к сержантам.Пускай идет и займется своими делами. По справедливости, ему следовало бы сделать дар для алтаря в знак благодарности за благополучное спасение.
Когда сержанты отпустили Эчарда, он чуть было не брякнулся наземь, и Уилл Уорден добродушно поддержал его под локоток и подождал, пока тот очухается. Наконец-то все действительно кончилось, но присутствовавшие при этом люди все до единого словно оцепенели от увиденного и услышанного, так что понадобилось напутственное благословение, прежде чем они решились двинуться с места.
- Идите, добрые люди! - обратился к ним аббат, поняв что без этого не обойтись. - Помолитесь за душу отца Эйлиота, да помните, что, видя чужие немощи, надобно в первую очередь подумать о своих. Идите и доверьтесь нам, в чьей власти находится назначение священника. Принимая решение, мы прежде всего будем думать о ваших нуждах.
И он благословил всех на прощание так коротко и энергично, что они действительно двинулись к воротам. Люди расходились в молчании, исчезая тихо, как растаявший снег. Но скоро, конечно, они заговорят так, что не остановишь! Весь город и Форгейт наполнятся пространными и разноречивыми рассказами о событиях прошедшего утра, которые впоследствии отойдут в область преданий, и народная память сохранит эту историю, случившуюся на глазах очевидцев, как повесть давно минувших дней.
- А вы, братья, ступайте займитесь вашими дневными трудами и приготовьтесь к обеду, - кратко распорядился Радульфус, обернувшись к своим подопечным, которые встревоженно бормотали и были похожи на стаю испуганных голубей с растрепанными перьями.
Робко выйдя из рядов, монахи тоже разбрелись кто куда. Растерявшись сначала, они скоро направились каждый на свое положенное место. Словно искры костра или пыль, взметенная ветром, они рассеялись в пространстве, еще не придя в себя после того, что им пришлось наблюдать. Единственным человеком, который помнил и знал, что ему надо делать, был Синрик - он работал лопатой возле стены.
Робко выйдя из рядов, монахи тоже разбрелись кто куда. Растерявшись сначала, они скоро направились каждый на свое положенное место. Словно искры костра или пыль, взметенная ветром, они рассеялись в пространстве, еще не придя в себя после того, что им пришлось наблюдать. Единственным человеком, который помнил и знал, что ему надо делать, был Синрик - он работал лопатой возле стены.
Брат Жером, недовольный беспорядком, который противоречил его представлениям о правилах и укладе ордена бенедиктинцев, бросился ловить монахов и загонять их в умывальню, как разбежавшихся куриц, и выпроваживать из монастыря задержавшихся прихожан. Провожая их, он очутился у распахнутой двери, что выходила на Форгейт. Выглянув из нее, он заметил на улице юношу, держащего под уздцы лошадь: тот посматривал на выходящих людей из-под низко надвинутого капюшона, наполовину закрывавшего его лицо. Что-то привлекло к нему внимание зорких глаз Жерома. Несмотря на чужой кафтан, капюшон и лицо, которое тот отворачивал, не давая его разглядеть, что-то смутно знакомое почудилось Жерому в этой фигуре - в ней было какое-то сходство с тем молодым парнем, что жил одно время в монастыре, а потом вдруг исчез при загадочных обстоятельствах. Хоть бы он наконец повернулся лицом!
Кадфаэль тоже задержался на кладбище, дожидаясь, когда уйдут Диота и Санан, но те, вместо того чтобы уйти, отступили в тень часовни и пережидали, когда разойдется толпа форгейтцев. Это решение исходило от Санан: Кадфаэль видел, как она положила руку на локоть Диоты и удержала ее на месте. Может быть, она разглядела в толпе кого-то, с кем не хотела встречаться? Пытаясь отыскать глазами того, кого она избегала, Кадфаэль тоже стал искать его в рядах уходивших и скоро наткнулся взглядом на одного человека, встреча с которым могла ей показаться нежелательной. Недаром Санан за время отсутствия Кадфаэля опустила капюшон по самые брови, как будто хотела остаться незамеченной и неузнанной! Наконец обе женщины тронулись следом за остальными, но пошли - очевидно, из осторожности - медленным шагом, и Санан при этом не сводила глаз со спины какого-то рослого мужчины, тот был в это время уже в дверях. Таким образом, Санан и Кадфаэль одновременно заметили брата Жерома, который, постояв несколько мгновений на пороге, решительно шагнул на улицу. Проследив глазами, в каком направлении двигались обе спины - одна прямая и самоуверенная, другая хилая и сутулая,- Кадфаэль понял, что их пути должны сойтись в одной точке, где стояла оседланная лошадь, которую держал под уздцы молодой паренек.
Брат Жером все еще был не совсем уверен, но полон твердой решимости выяснить, кто же это такой, и ради этого даже пошел на то, чтобы без позволения покинуть пределы монастыря. Когда он поднимет тревогу и предаст в руки закона скрывающегося врага короля Стефана, все поймут, что он преступил правила вполне обоснованно. Жером слышал, как шериф объявил, что за воротами выставлены стражники. Достаточно будет кликнуть солдат и напустить их на беглеца, стоящего рядом на расстоянии вытянутой руки и воображающего себя в безопасности.
Но если Жером не был уверен, то Санан, так же как и Кадфаэль, сразу узнала Ниниана. Кто лучше их обоих мог здесь узнать его фигуру, осанку и манеры? И вот у них на глазах к нему с недобрым намерением устремлялся Жером, а они ничего не могли поделать, чтобы предотвратить беду.
Санан отпустила руку Диоты и ринулась вперед, Кадфаэль взялся за дело с другого боку: "Брат Жером!" - окликнул он своего собрата властным голосом, вложив в этот возглас такое праведное возмущение, какое на его месте мог выразить разве что сам брат Жером. Но попытка Кадфаэля отвлечь Жерома пропала даром. Взяв след, тот выказал настойчивость, достойную самого отца Эйлиота. Но тут на сцену выступило еще одно действующее лицо, чье внезапное появление спасло, казалось бы, безнадежное положение.
Человек, оставивший Ниниана сторожить свою лошадь, направлялся к нему бодрым шагом, довольный, что отделался от всех грозивших ему неприятностей. На шаг опередив Жерома, он прошел мимо него и вышел в Форгейт. Хотя дело кончилось не так, как можно было ожидать, он остался доволен. Подозрение в измене было с него снято, ему не грозила больше утрата его земель и состояния, поэтому он уже не питал недобрых чувств к опрометчивому молодому человеку, по вине которого пережил столько волнений. Пускай себе избежит наказания, только бы он не возвращался больше и не впутывал других людей в опасные дела!
Ниниан обернулся и увидел, что хозяин возвращается за своей лошадью, но в тот же миг он с опозданием заметил лисью мордочку брата Жерома, который тоже спешил к нему, и явно с недобрыми намерениями. Скрыться куда-нибудь у Ниниана уже не было времени, и он остался стоять на месте. По счастью, хозяин лошади подошел к нему раньше преследователя и был в хорошем настроении после увиденного. Приняв из рук нечаянного конюха уздечку, он благодушно хлопнул его по плечу. А Ниниан, как расторопный слуга, нагнулся, чтобы подержать ему стремя.
Этого оказалось достаточно. Жером так резко остановился в воротах, что шедший за ним Эрвальд от неожиданности налетел на него и, беззлобно отодвинув своей могучей рукой, прошел мимо. А тем временем всадник, небрежно поблагодарив Ниниана и бросив ему серебряный пенни, пустился рысцой по форгейтской улице и скрылся за поворотом, а вместе с ним и конюх, который бегом последовал за своим господином.
"Удачно отделался! - подумал Ниниан, замедлив шаг, как только очутился за углом под надежным прикрытием монастырской стены, скрывшей его от глаз преследователя, и он весело подкинул в руке серебряный пенни, который щедро кинул ему на радостях довольный хозяин лошади. - Да вознаградит его бог! Кто бы он ни был, он спас мою жизнь или по крайней мере выручил из трудного положения! Как видно, это знатная особа и его здесь хорошо знают. Счастье, что его конюхов знают меньше. Плохи были бы мои дела, окажись они все бородатыми дядями лет пятидесяти! "
"Удачно отделался! - подумал Кадфаэль, переведя дух и оглядываясь назад на часовню пресвятой Девы, возле которой еще стоял Хью, погруженный в серьезную беседу с аббатом Радульфусом.- Никогда не знаешь, откуда можно ждать избавления - порой оно приходит от самых неожиданных людей! Складно все вышло! "
"Удачно отделался! - подумала Санан, и ее недавний страх сменился веселым торжеством.- Ведь даже не догадывается, что только что с ним произошло! Не догадывается ни тот, ни другой! Представляю себе, какое лицо будет у Ниниана, когда я ему скажу! "
"Удачно отделался! - благодарно подумал Жером, возвращаясь к своим законным обязанностям.- Каким бы я выглядел дураком, если бы указал на него солдатам! Подумать только, такое удивительное сходство в осанке и фигуре и более ничего! Как мне повезло, что его хозяин обогнал меня и показал, что это был его слуга, иначе я попал бы впросак".
Действительно, ведь уж кто-кто, а Ральф Жиффар никак не мог держать у себя на службе человека, которого сам изобличил, оповестив о том представителей закона!
Глава тринадцатая
- Остался еще один вопрос, - сказал аббат, - на который мы не только не получим ответа, но который даже никем не задан вслух.
Аббат заговорил об этом после того, как стол был убран, а перед гостем поставлен бокал вина. Радульфус никогда не допускал за столом деловых разговоров. Застольным радостям у него предавались умеренно, однако всегда с должным почтением.
- Какой же это вопрос? - спросил Хью.
- Всю ли правду он сказал?
Хью встрепенулся и пристально посмотрел через стол на аббата:
- Синрик-то? Можно ли вообще о ком-то сказать, что этот человек никогда не лжет? Но о Синрике люди говорят, что он без надобности слова не вымолвит, а уж если нужно, то говорит строго по делу. Поэтому-то он ничего не сказал, пока не обвинили Джордана. Обыкновенно из Синрика и слова не вытянешь. Наверное, он никогда еще за целый день не произносил их столько, сколько тут за один раз. Не думаю, что он стал бы так утруждаться ради вранья, когда и ради правды с таким трудом может высказаться.
- Сегодня он был достаточно красноречив,- возразил ему Радульфус с иронической усмешкой. - Но я бы хотел, чтобы его слова получили какое-то зримое подтверждение. Может быть, он действительно не сделал ничего, а просто повернулся и ушел, предоставив жизнь и смерть Эйлиота на волю Божию или на волю иной силы, которая, по его разумению, должна вершить суд и расправу в таком необыкновенном деле. А может быть, он сам нанес ему удар. А возможно, он был только зрителем и все произошло у него на глазах так, как он описывал, но когда священник упал без сознания, он сам спихнул его в воду. Я согласен с тем, что Синрик вряд ли способен скрыть истинную картину, подменив ее изобретательным вымыслом, но наверняка ничего нельзя знать. Я также не считаю его за человека, склонного к насилию, даже когда обстоятельства к этому подталкивают, но опять-таки - наверняка тут ничего нельзя сказать. И даже если то, что мы от него услышали, чистая правда, то как следует с ним поступить? Как быть с ним дальше?