Воспоминания нисколько не потускнели. Вот он сидит высоко в седле – ослепительно красивый в бриджах для верховой езды и наездничьем шлеме. И вдруг одаривает меня драгоценной улыбкой – узнал, обрадовался. Словно искра тогда пробежала между нами. Какими невинными были эти взгляды украдкой и как же бережно хранила я их, на многие месяцы окутав шелковыми сводами души. Мне страстно хотелось скакать рядом с Гаем Кантреллом, словно мы равные. И так горько было осознавать, что никогда не бывать этому в нашей патриархальной деревне, затерявшейся в Йоркшире. А когда нам довелось встретиться верхом на лошади в следующий раз, мир вокруг был уже совсем иным…
Ну же, старушка, давай сосредоточься на церемонии. Быть может, если я преисполнюсь терпения и еще посижу тут тихонько, ко мне явится призрак юного Кантрелла?
Да, древние старики способны видеть тех, кого не видят другие, и в этом один из их секретов. Видеть тех, кто давно ушел и теперь ждет тебя дома. Но ты пока не идешь.
Едва церемония началась, как тут же перед глазами встал тот кошмарный день, когда всех наших лошадей забрали на фронт. До сих пор слышу мягкий стук их копыт…
Глава 4 Август 1914
– Но они не могут забрать всех лошадей! Так нельзя! – вскричала Сельма, увидев, как мужчины в форме цвета хаки уводят лошадей, связанных в цепочку, словно тюремных узников. – Папа! Останови же их!
Эйса пожал плечами и, покачав головой, перекинул трубку из одного угла рта в другой.
– Если их ведут на войну, то за ними будет хороший уход. Не надо так расстраиваться! Они нужны стране.
– Но там же пони Сибилл! – и Сельма показала на серую приземистую лошадку школьной подруги. – Как же фермеры управятся без лошадей? А нам будет некого подковывать… – Не договорив, Сельма вернулась в дом, не в силах смотреть на эту душераздирающую вереницу и с трудом веря, что такое вообще может происходить.
Война была объявлена лишь несколько недель спустя после «банковского» праздника и совершенно перевернула всю жизнь деревни. Членов Стрелковой ассоциации полковник Кантрелл тут же забрал на полевые учения. Повсюду развешаны плакаты, призывающие чутко следить, не притаился ли рядом германский шпион. Железнодорожное полотно патрулируется днем и ночью. Солдаты регулярной армии готовятся к отправлению со станции Совертуэйт.
Бедному мистеру Джерому, старенькому фотографу-немцу, расколошматили окна в доме и отобрали у него все оборудование, чтоб не вздумал помогать врагу. В школе только и говорят что о злобных венграх, захвативших бедную маленькую Бельгию.
И вот со всей округи надо собрать и передать в армию пригодных животных – охотничьих и ломовых лошадей, пони. Ну как же молочник теперь управится без своего резвого Барни, а угольщик – без тихони Стемпера? Забирают всю живность, всех, кого Сельма знала с младенчества, – уводят по пыльной дороге за горизонт и увозят за море в чужую страну. Они же напугаются, не поймут ничего! Сельма рыдала, Эсси пыталась ее успокоить.
– Ну все-таки не всех забрали… Не горюй так. Кобыла леди Хестер по-прежнему в своем стойле. Хорошо мы ее тогда подковали. Правда, наверное, мастер Гай или мастер Энгус скоро на ней уедут…
Сельма горько оплакивала покорных бессловесных тварей, что не могут сказать и слова в свою защиту. Следом отправятся ее братья и мальчишки, которые пока разглядывают плакат – усатый лорд Китченер тычет пальцем прямо в тебя: «Ты нужен своей стране». Ну нет, до моей семьи вам не добраться! Мы всю жизнь в кузнице – с железом, с копытами, без нас вся фермерская техника встанет. Другие пусть отправляются добровольцами, если им не терпится, но у папы-то хватит здравого смысла, а братья еще слишком молоды. Да они и не знают ничего о войне.
Внезапно ей показалось, что весь мир сошел с ума. На улицах развеваются какие-то флаги, знамена, маршируют полные энтузиазма колонны. Как будто это повод для радости. Совсем скоро наши лошади потянут за собой пушки, а пушки будут палить по людям и убивать. И все это потому, что в какой-то стране, которой и на карте-то не найти, застрелили какого-то герцога, о котором мы и не слышали никогда. Почему же мы должны в этом участвовать? Никому не удалось убедительно объяснить ей этого – даже директору школы, мистеру Пирсу, который, говорят, записался в полк герцога Веллингтона – к знаменитым «Овсяным ребятам»[8].
– Ну вот, армия ушла, так что выпусти-ка Джемайму из конюшни, пускай попасется. Давай займись делом, и все уладится, так я всегда говорю себе, – улыбнулся ей Эйса. – Ступай подставь личико солнышку. Ничего не поделаешь, настала пора остановить этих забияк, покажем им, на что способны подданные Его Величества. Ступай, дочка… Вытри слезы и подыши воздухом.
Сельма вывела высокую гнедую кобылу на солнце. Она любила эту кроткую великаншу, что возила Гая. Грум еще не скоро придет за ней. И тут она вспомнила, что и Стэнли, и конюх записались добровольцами, не пожелав отпускать лошадей одних. Так, значит, Гай может… Нет, не стоит и мечтать.
Позднее августовское солнце жарко припекало макушку. Сельма отвела лошадь в тень – туда, где к корыту, пенясь, бежала свежая прохладная вода из родника. Скоро закончатся каникулы, и она снова будет помогать учителю вместе с Мэриголд. Брат ее, Джек, служил в регулярной армии, и Мэриголд постоянно хвасталась, что он первым в Вест-Шарлэнде записался на службу, и не переставала спрашивать, почему же братья Сельмы до сих не пор не надели формы.
– Им нет восемнадцати, – отвечала Сельма.
– Ну и что? – фыркнула Мэриголд. – Вовсе не обязательно тащить с собой свидетельство о рождении. Да никто в Скиптоне сроду не догадается, что Ньют несовершеннолетний. Если, конечно, он бы отправился сразу туда, а не пошел записываться здесь у нас.
– Он должен помогать отцу.
– Помогать мог бы и Фрэнк… К тому же лошадей теперь нет, делать особенно нечего. Так мой папа говорит.
С Мэриголд невозможно спорить, она вечно права. Но не на этот раз. Есть ведь и правила – призывной возраст, в конце концов. Папе нужен помощник, а Фрэнку всего лишь шестнадцать, и он не очень высокий.
Соблазн прокатиться на Джемайме был настолько велик, что Сельма не устояла. Они ведь старые друзья. Подумаешь, без седла!
– Не отпущу я тебя к этим солдатам, – прошептала она в лошадиное ухо, чутко щекотнувшее ей нос в ответ. – Ты сможешь прятаться у нас в амбаре. А теперь пойдем немного пробежимся по лугу. А потом я провожу тебя домой, если никто из твоих за тобой не придет.
Сельма подвела ее к специальной подставке возле ворот, вскочила на бархатную спину и, зарывшись носом в гриву, легонько ударила Джемайму пятками по бокам, просто чтобы дать понять, куда они идут. Но у кобылы оказались другие планы. Она вдруг припустила, постепенно разгоняясь все быстрее, и вот уже со свистом перенеслась через каменную ограду, разделявшую поля. Сельма распласталась на ее спине: волосы развеваются, лицо раскраснелось от удовольствия. Какое же это счастье – снова лететь за ветром! Лошадку эту тихоней никак не назвать, резвым галопом пересекла она поле со свежескошенной травой – веселая и шкодливая, она отказывалась повиноваться Сельме. Ничего не поделаешь, остается расслабиться и наслаждаться тряской, пусть лошадь наиграется вволю. Но что, если она поранится? И папе придется вести ее к ветеринару?
– Стой! Тпр-р-у-у! – покрепче вцепилась в нее Сельма и повысила голос. Тянула вожжи, гриву – все без толку. А потом Джемайма внезапно остановилась как вкопанная, подбросив круп, и Сельма перелетела через ее голову на землю и уже оттуда наблюдала, как лошадь беспечно удаляется по направлению к реке.
Сельма лежала, пытаясь перевести дух, и смеялась во весь голос, впитывая сладковатый запах клевера, луга и медовый аромат колючей скошенной травы. Джемайма скрылась из виду, но, кажется, за ней торопится вторая лошадь? Всадник спрыгнул и подошел к Сельме.
– С вами все в порядке? – Это был Гай. Словно рыцарь в сверкающих доспехах, он приподнял ее и помог доковылять до тенистого уголка у каменной ограды. – Эта кобыла порой дурачится просто как мартышка! С ней надо держать ухо востро.
– Все хорошо. Только самолюбие пострадало. Я-то думала, она будет рада мирно проехаться легкой рысью, а она вон что удумала, самостоятельная какая… Простите.
– Оставайтесь здесь, – распорядился Гай, снова вскочил в седло и стремительно удалился на дальний конец поля, где сосредоточенно паслась гнедая охотничья лошадь. Гай сцепил ее со своей и привел к Сельме.
– Ну вот, на сей раз никто не грохнулся, – улыбнулся он. – Ваш отец, наверное, спрятал ее в амбаре, когда приходили солдаты? Не стоило, у нас есть разрешение, мы можем пока оставить ее у себя. Я как раз собирался забрать ее.
– Да, мы слышали, всех грумов мобилизовали, – кивнула Сельма, не веря своему счастью: неужели Гай стоит перед ней, весь в ее полном распоряжении?
– Жалкие зануды! Я бы тоже ушел сейчас, но они не пускают! Говорят, к Рождеству война закончится, но я все-таки надеюсь, что нет. Мне только тогда исполнится семнадцать, и я очень не хотел бы пропустить этот спектакль!
– Вы так говорите о войне, словно это праздничный салют. Вы видели, они увели двадцать лошадей?
Гай кивнул:
– Да, мама просто вне себя. Они забрали даже маленьких пони для двуколки… Когда-нибудь настанет черед и этой пожилой леди… – Гай потрепал кобылу по холке. – Надеюсь, мы отправимся с ней вместе.
– Господин полковник во Франции? – спросила Сельма, надеясь, что это не военная тайна и она не поставит Гая в неловкое положение.
– Не поверите, он в штабе лорда Китченера. Отец говорит, война затянется надолго. И что не стоит полагать, будто вышибить армию кайзера Вилли из Бельгии – все равно что прокатиться на пикник.
– Вы тоже присоединитесь к нашей армии? – осмелилась она произнести то, что стучало в ее голове уже несколько дней.
– Да, как только смогу. И Энгус тоже. Ох и здорово должно быть сейчас во Франции! А ваши братья? Отец говорил, он надеется, наша деревня отправит на фронт предписанную командованием квоту.
– Надеюсь, нет… Братья нужны в кузнице. Мама никогда не отпустит их, пока им нет восемнадцати.
– И моя мама такая же. Но ведь каждый должен выполнить свой долг! Выполнить его безупречно! Нам в школе постоянно твердят, что кадет должен подавать пример! – Глаза его вспыхнули гордостью и решимостью.
– Почему мы должны сражаться за людей, которых даже не знаем? – спросила Сельма. Слова Гая совсем не убедили ее.
– Потому что, если венгры явятся сюда, они могут наброситься на наших женщин так же, как уже набросились там. С этими громилами нельзя быть спокойными. Поэтому мы все должны подняться и ответить на их угрозы, показать им наши кулаки, мы должны встать дружно, как один. И чем скорее мы это сделаем, тем скорее сможем загнать их обратно в родную Германию.
– И почему все сходят с ума от войны? Совсем не хочу, чтобы вы все отправлялись на фронт… В деревне останутся одни дети да старухи.
– Я понимаю, что просить вас об этом большое нахальство с моей стороны… Но не согласились бы вы писать мне, если я уйду на фронт? О лошадях, о деревне, обо всем здесь… Я был бы вам страшно благодарен! Но если вы считаете, что я чересчур поспешно… Мы ведь не то чтобы… Словом, вы понимаете… – забормотал он смущенно, щеки его зарделись.
– С радостью. Но прежде вы должны будете написать мне, чтобы я смогла узнать адрес, куда отправлять письма, – ответила Сельма, стараясь, чтобы голос не выдал ее волнения.
– Только попробуйте теперь остановить меня. Полагаю, сначала нас будут многие месяцы терзать скучнейшими учениями. Если вам захочется выгулять лошадей, когда меня не будет, уверен, мама не станет возражать. Вы умеете с ними управляться, все Бартли умеют. А уж на что Джемайма привереда.
– Да уж, лошадка с характером! – рассмеялась Сельма и, ойкнув от боли в ушибленном месте, тут же пожалела об этом.
Они уже почти подъехали к огороженному выгону у деревни. Не сдержавшись, Сельма взглянула на своего спасителя:
– Вы ведь не уедете, не попрощавшись?
– О, это будет еще так не скоро! Сначала нам предстоит отправиться в школу до конца семестра. Ничего не поделаешь, поедем, иначе маму хватит удар. Ну а когда мне исполнится семнадцать, тогда уж смогу поступать, как пожелаю, и никто меня не остановит. Может быть, прогуляемся вместе как-нибудь днем? Мы могли бы встретиться под мостом, например.
– Будто случайно… – быстро кивнула Сельма. – Да, так будет лучше всего. – Не пристало им щеголять своей дружбой перед соседями. Оба прекрасно это понимают, и не надо никаких слов.
– Как насчет следующего воскресенья? Пока мы не уехали в школу?
Сельма улыбнулась и покраснела. Как странно, что вот они уговариваются совершить нечто такое, что нарушит неписаные правила. Ну и что с того? Весь мир преспокойно нарушает правила: в нейтральную страну вторгаются войска, грабят дома. Наше нарушение – невинная шалость по сравнению с этим.
* * *– Леди Хестер, правду говорят люди на рынке?
Хестер недовольно оторвалась от корзины с материей в церковном холле.
– Ну, что на этот раз, Дорис?
Если бы некоторые из этих молодых матерей побольше времени проводили за шитьем и поменьше за болтовней, то успели бы в срок закончить и потники для лошадей, и перевязи для раненых, и наволочки для лазарета. А еще вон целый список вязаных вещей, и все надо успеть к Рождеству.
– Говорят, что венгры отравили всю ежевику в изгородях, – ответила Дорис, и товарки ее закачали в такт головами.
– Какая невероятная чушь! Ежевику собрали давным-давно, еще до первых заморозков. На дворе октябрь! Урожай не удался, потому что лето было слишком жарким. Так мой повар говорит. Вы не должны верить этим слухам.
Но Дорис не собиралась сдаваться.
– А еще говорят, что мы теперь не должны пользоваться одеколоном или есть баттенбергский торт[9]. Потому что это непатриотично. Так написано в газете.
– Что ж, перейдите на лавандовую воду, а торт называйте марципановым кексом, если так будет легче! Не понимаю, как это поможет нашим воинам! А вот аккуратные стежки, и поскорее, очень даже помогут! – рявкнула Хестер, устав от их пустой болтовни.
Собрания были сущим мученьем, но Хестер не из тех, кто уклоняется от своего долга перед деревней и страной, хотя пальцы ее уже саднило от грубой материи. Этим беднягам в окопах нужна любая поддержка, дорога любая помощь, и уж она постарается, чтобы Вест-Шарлэнд обеспечил все, о чем ни попросит Дамский окружной фонд, – любые предметы обихода. Женщины постарше не доставляют хлопот – чопорно восседают в своих лучших шляпках, вооружившись наперстками. А вот от молодежи столько лишней суеты – жены фермеров, торговцев радостно вызвались вступить в фонд, но совсем не горят желанием трудиться. Вся деревня сплотилась благодаря усилиям Хестер и викария. Да, все недостойные мысли о его жене, Вайолет, она забрала обратно. Миссис Хант оказалась совершенно неутомимой занозой, настойчиво побуждающей обитателей деревни стараться ради победы. Ее сын Арнольд служит теперь во Франции, и дела там не слишком хороши, если судить по его письмам домой.
Почти у каждой дамы кто-то на фронте. Джек, мальчик Бетти Плиммер, записался первым, когда сержант объявил призыв в Совертуэйте, городишке по соседству. Если верить местной «Газетт», все идет как по маслу, но Чарльз дал понять, что война надолго и что списки раненых и погибших становятся все длинней.
С ужасом ждала она того дня, когда ее сыновьям исполнится по семнадцать. Конечно, учеников Шарлэндской школы агитируют идти скорей на фронт. Их военные навыки, безусловно, засчитываются как преимущество, позволяющее сократить время на подготовку, положенную всем перед отправкой к месту военных действий. Отважные офицеры чертовски нужны там, на поле боя. Но только не ее сыновья, только не они, еще не время.
Энгус стал обостренно напряженным. Что, если с ним снова случится припадок? Она просила Чарльза использовать свое положение и добиться для сына разрешения служить по месту жительства – что-то, не предполагающее слишком активных действий. Но он лишь рассмеялся и велел не сюсюкать над мальчишкой.
– Кантреллы должны быть в самой гуще! Мы для этого рождены, для этого и воспитывались!
– Но они так молоды! Пусть хотя бы окончат школу сначала, – возразила она.
– Вздор! Подумай только, как я буду выглядеть, если своих сыновей стану укрывать подальше от боевой славы, а сам тем временем заглянул в каждый дом, в каждую лачугу, призывая всех, кто способен держать ружье, отправиться добровольцами? Не хочу, чтобы моего сына сочли трусом…
В глубине души она понимала, что он прав, но сердце сжималось от страха. Ты приносишь в этот мир детей не затем, чтобы их разорвало на куски. Как, как же мир дошел до такого?
– Леди Хестер, вам нехорошо? – мягко шепнула Вайолет у ее уха. – У вас такое лицо, будто вы увидели привидение.
Да, она снова грезила наяву, сидела, уставившись прямо перед собой, и выставила себя в глупейшем свете.
– Я… продумываю списки. Столько всего еще предстоит сделать… Столько всего… – повторила она, но никто не купился на ее защитную реплику.