«Если это хоть немного утешит тебя… Я надеюсь, ты понимаешь, что и я приложил к этому руку?»
«Ты хочешь сказать, что я сделал это ради тебя, чтобы освободиться от Клодии? Да, верно. Но вся ответственность лежит на мне и только на мне!»
«Нет, я не о том. Я заставил тебя! Я был рядом с тобой в ту ночь. Разве ты не знал?»
«Нет!»
Я опустил голову.
«Я сам бы превратил ее,– мягко сказал Арман. – Но мне казалось, будет лучше, если это сделаешь ты. Иначе ты ни за что не расстался бы с Клодией, а ведь именно этого ты хотел…»
«Я проклинаю себя за то, что натворил!» – воскликнул я.
«Тогда проклинай меня, а не себя». .
«Нет. Ты не понимаешь. В ту ночь ты едва не уничтожил во мне то, что так высоко ценишь сам!) Я сопротивлялся тебе изо всех сил, и даже не догадывался, что твоя власть направляет меня. Самое важное чуть было не умерло во мне! Ты едва не убил во мне страсть, способность чувствовать! Я чудом уцелел!»
«Но все уже позади. Твоя страсть, человечность – называй как угодно – по-прежнему живы в тебе. Иначе твои глаза не были бы сейчас полны слез, гнева и тоски».
Я ничего не мог ответить, только кивал. Наконец, пересилив себя, я заговорил: «Ты не должен так поступать со мной, лишать меня воли, подчинять своей власти…»
«Да,– мгновенно согласился он,– Я не должен. Моя власть натыкается на какую-то преграду внутри тебя и не может проникнуть в глубины твоей души. Там я бессилен. Но так или иначе, Мадлен стала вампиром. Ты свободен».
«А ты удовлетворен,– я уже взял себя в руки. – Прости, я не хочу казаться грубым. Ты получил меня, я по-прежнему люблю тебя. Но я ничего не понимаю. Ты доволен?»
«Как же иначе? – ответил он. – Конечно, доволен».
Я встал и подошел к окну. Угли в камине догорали, слабо светилось серое небо. Я услышал шаги Армана за спиной. Не поворачиваясь, я краем глаза видел в полумраке его неподвижный профиль. Мы стояли рядом молча, глядя на непроницаемую пелену холодного дождя, и слушали его шум – не монотонный и унылый, а бесконечно разнообразный: ручеек журчал в водостоке, крупные капли мягко ударялись о мокрую, блестящую листву, тоненькие струйки стекали по карнизу прямо передо мной – сотни звуков смешались в сыром ночном воздухе.
«Ты простил меня?» – тихо спросил Арман.
«Тебе не нужно мое прощение»,– отозвался я.
«Оно нужно тебе,– возразил он,– а значит, и мне тоже». – Его лицо было, как всегда, спокойно.
«Ты думаешь, она сумеет позаботиться о Клодии?»
«Не беспокойся. Лучше нее с этим никто не справится. Она, правда, сумасшедшая, но в нынешние времена этот как раз то, что нужно. Она и двух минут не может пробыть одна, она должна целиком отдавать себя близким. Казалось бы, у нее нет причин любить Клодию, но она любит – за красоту, за спокойное молчание, за внутреннюю силу и уверенность в себе. Они идеальная пара. Но им надо как можно скорее покинуть Париж».
«Почему?»
«Ты знаешь почему. Сантьяго и другие следят за ними с недоверием и подозрительностью. Они опасаются Мадлен, потому что не знают о ней ничего, а она о них – многое. Они никогда не оставляют в покое тех, кому что-то известно».
«А тот юноша, Дэнис? Что будет с ним?»
«Он мертв»,– коротко ответил Арман.
Я был потрясен холодностью его слов.
«Ты убил его?» – еле выдохнул я.
Он молча кивнул. Его огромные темные глаза внимательно следили за моим лицом. Я даже не пытался скрыть изумления. Вдруг его рука сжала мою ладонь на подоконнике, и мое тело, словно подчиняясь его воле, повернулось и сделало шаг ему навстречу.
«Так было нужно,– тихо сказал он и добавил: – Нам пора…»
Он посмотрел в окно на улицу внизу.
«Арман,– прошептал я,– я не могу…»
«Следуй за мной, Луи,– ответил он. На подоконнике он обернулся. – Даже если ты сорвешься и упадешь на булыжник, твои раны заживут так быстро, что через несколько дней не останется и следа. Кости вампиров срастаются так же легко, как кожа. Помни об этом и ничего не бойся. Это совсем легко. Спускайся вниз сразу за мной».
«Что же тогда может убить меня?» – спросил я.
Арман снова обернулся.
«Разрушение твоих останков, – сказал он. – Разве ты не знаешь? Огонь, расчленение… солнечный свет. Вот и все. Шрамы и рубцы могут остаться, но тело восстановится. Ты бессмертен».
Я посмотрел вниз сквозь серебристую завесу дождя. Где-то там, под трепещущими ветвями деревьев, мигали огни пустынной улицы. Я разглядел мокрую мостовую, колокольчик на железном крюке перед воротами конюшни, побеги дикого винограда на каменной стене. Огромный, неповоротливый экипаж медленно проехал мимо дома. Свет слабел, улица засеребрилась, а потом и вовсе исчезла, словно ее поглотила ночная тьма. Вдруг у меня закружилась голова, и показалось, будто башня закачалась. Арман стоял на подоконнике и смотрел на меня.
«Луи, оставайся со мной сегодня»,– вдруг прошептал он.
«Нет,– тихо ответил я. – Еще не время. Я не могу оставить их так сразу».
Арман отвернулся и взглянул на темное небо. Кажется, он вздохнул, я не мог расслышать точно. Он снова сжал мою руку и сказал:
«Ну что ж…»
«Дай мне время», – сказал я.
Он кивнул. Потом быстрым движением перекинул ноги через подоконник и исчез во мраке. Я замешкался, но всего на секунду, прислушиваясь к громкому стуку сердца, потом влез на подоконник и поспешил за Арманом, стараясь не смотреть вниз, в черную бездну.
– Я добрался до гостиницы незадолго до рассвета. В номере горели яркие газовые лампы. Мадлен спала в кресле возле камина, не выпуская из цепких пальцев иголку с ниткой. Клодия неподвижно стояла в тени папоротников у окна и смотрела на меня. В руке она держала гребешок, ее волосы сияли.
Я остановился на пороге гостиной. Сладкий, душистый воздух, полный роскоши и неги, обнимал меня, убаюкивал, околдовывал. Все здесь так отличалось от спокойного очарования Армана, от его комнаты в старой башне. Но привычный уют нашего номера почему-то встревожил меня. Я огляделся, точно попал сюда впервые, отыскал свое кресло, сел, закрыл глаза и прижал ладони к горячим вискам. Вдруг нежные губы Клодии коснулись моего лба
«Ты был у Армана,– тихо сказала она. – Ты хочешь уйти к нему навсегда».
Я открыл глаза, взглянул на нее. Каким милым и прекрасным показалось мне ее лицо, как никогда близкое и родное. Я осторожно дотронулся до круглых щечек и чуть припухлых век, робко, но без неловкости или стыда, а ведь я не позволял себе таких вольностей с ночи нашей ссоры.
«Мы еще увидимся, не здесь, так где-нибудь еще. Я всегда буду знать, где ты!» – сказал я.
Руки Клодии обвились вокруг моей шеи, я закрыл глаза, спрятал лицо в ее чудесных волосах, осыпал бесчисленными поцелуями тонкую шею, хрупкие ручки, запястья, ладони. Она гладила меня по голове и лицу.
«Как хочешь,– повторяла она. – Как хочешь».
«Ты счастлива наконец? Этого ты хотела?» – умоляюще спросил я.
«Да, Луи. – Она прижалась ко мне еще крепче. – У меня есть все, чего я хочу. Но ты, ты знаешь, что нужно тебе? – Она силой заставила меня поднять голову, и мне пришлось взглянуть ей прямо в глаза. – Я боюсь за тебя – а вдруг ты совершаешь ошибку? Почему бы тебе не уехать из Парижа вместе с нами? – спросила она изменившимся голосом. – Перед нами весь мир. Поехали!»
«Нет,– отстранился я. – Ты хочешь, чтобы все было как прежде, как при Лестате. Но то время больше не повторится. Никогда».
«С Мадлен у нас все будет заново и иначе. Я вовсе не прошу вернуть прежние времена. В конце концов, именно я покончила с ними,– возразила она. – Но хорошо ли ты знаешь, что выбираешь?»
Я отвернулся. В неприязни Клодии к Арману и ее нежелании понять ею было что-то упрямое и неясное мне. Я подумал, что она опять собирается заговорить о том, что он желает ее смерти; я не мог заставить себя поверить в это даже на секунду. Клодия не знала того, что знал я: Арман не мог желать ее гибели, потому что я этого не хотел. Но я понимал, что ничего не смогу ей объяснить, она подумает, что я слишком люблю его и слепо доверяю ему.
«Это было неизбежно с самого начала, и этого я хочу,– ответил я и словно поставил крест на ее сомнениях. —Только Арман может дать мне силу и мужество. Я больше не могу жить в тоске и в противоречии с самим собой. Я вижу только два пути: уйти к нему или умереть. Но есть еще одно объяснение, неразумное и нелогичное, но единственно верное…» «Что же это?» – спросила она. «Я люблю его»,– ответил я. «Да, это так. – Клодия задумалась. – Значит, ты и меня мог любить. Даже меня». «Клодия, Клодия».
Я взял ее на руки и посадил себе на колени. Она прижалась к моей груди.
«Я только надеюсь,– прошептала она, – что ты найдешь меня, если захочешь… Что я смогу вернуться к тебе… Я так часто обижала, так мучила тебя».
Она что-то лепетала своим нежным голоском, а я молчал и думал, что совсем скоро ее не будет со мной. Мне хотелось просто подержать ее на руках, почувствовать сладкую детскую тяжесть на своих коленях, маленькую ладонь в своей руке.
Она что-то лепетала своим нежным голоском, а я молчал и думал, что совсем скоро ее не будет со мной. Мне хотелось просто подержать ее на руках, почувствовать сладкую детскую тяжесть на своих коленях, маленькую ладонь в своей руке.
Во влажном, прохладном воздухе гостиной вдруг сгустилась темнота, как будто одна из ламп потухла. Меня клонило в сон. Если б я был человеком, мог бы заснуть прямо здесь, в кресле. Меня вдруг посетило странное, давно забытое и все же привычное, чисто человеческое предчувствие, что я проснусь с первыми лучами солнца и передо мной откроется удивительное видение: яркие блики на листьях папоротника и радужные капельки росы. Я уступил, закрыл глаза.
Потом я часто пытался восстановить в памяти те минуты, старался вспомнить, что именно так сильно и смутно тревожило меня; почему я вдруг потерял бдительность и не заметил неминуемых неуловимых перемен или хотя бы слабого движения воздуха. Много позже, избитый, израненный, озлобленный, потерявший все, я перебирал в памяти те тихие предрассветные мгновения, когда тишину в комнате нарушало еле слышное тиканье часов на каминной полке и небо уже начинало светлеть. Но удалось припомнить лишь легкое затмение света
Будь я настороже, это не ускользнуло бы от моего внимания. Но я задумался и ничего не заметил. Погасла лампа в гостиной, следом за ней и свеча, ее пламя захлебнулось в колышущемся озерке расплавленного воска. Я сидел, полуприкрыв веки, и вдруг почувствовал, что тьма надвигается на меня со всех сторон.
Я открыл глаза, но было уже поздно. Я тут же вскочил, и рука Клодии соскользнула с моего плеча. Толпа одетых в черное мужчин и женщин двигалась по комнатам, они шли к нам, сметая отблески света с позолоченных и лакированных поверхностей, оставляя позади себя кромешный мрак. Я закричал, Мадлен проснулась и в испуге бросилась было к кушетке, чтобы спрятаться за ней, но они приближались, и она упала на колени. Впереди всех шли Сантьяго и Селеста, за ними Эстелла и остальные, их имен я не знал. Они отражались во всех зеркалах, как огромная угрожающая тень. Я крикнул Клодии: «Беги!», вытолкнул ее в соседнюю комнату, повернулся к нападавшим лицом и загородил собою дверь. Когда шедший первым Сантьяго приблизился ко мне, я изо всех сил ударил его ногой в живот.
Я был уже далеко не тот слабак, который в Латинском квартале безуспешно пытался сопротивляться его ужасающей мощи. Моя сила возросла многократно. У меня никогда не хватало решимости стоять до конца, когда речь шла о собственной шкуре. Но сейчас я защищал Клодию и Мадлен. Я бил куда попало – вначале Сантьяго, а потом и очаровательную Селесту, которая пыталась подобраться ко мне сбоку. Клодия была уже далеко, я слышал, как она бежит вниз по мраморной лестнице. Но у меня больше не было времени размышлять о ее судьбе. Селеста вертелась передо мной, цеплялась острыми ногтями за мою одежду, царапала лицо, и кровь стекала на мой белый воротничок. Собрав все силы, я кинулся на Сантьяго, и мы закружились в неистовой схватке. Я снова почувствовал страшную силу его рук, они тянулись к моему горлу.
«Бей их, Мадлен!» – кричал я отчаянно, но в ответ услышал судорожные рыдания.
Она растерянно застыла на месте: испуганное до смерти создание, окруженное черными безжалостными фигурами; они смеялись глухим, Пустым металлическим смехом. Сантьяго схватился за щеку: мои зубы оставили там кровоточащую рваную рану. В бешенстве я наносил ему один удар за другим, немели распухшие пальцы. Чьи-то руки схватили меня сзади. Я яростно стряхнул их и услышал за спиной звон разбитого зеркала, но кто-то уже крепко вцепился мне в плечо.
Я дрался отчаянно, силы не покидали меня, но их было больше и они победили, окружили меня со всех сторон, силой вывели из номера, протащили по коридору и швырнули на ступеньки лестницы, я скатился вниз, свободный на короткий миг, чтобы снова попасть в цепкие руки. Я видел лицо Селесты совсем близко от себя, жалея, что не могу вцепиться в него зубами. Я истекал кровью, стальной хваткой они сжимали мои запястья, и я не чувствовал рук. Мадлен всхлипывала где-то рядом. Нас втащили в карету. Меня били, но я не терял сознание. Я хватался за него, как за соломинку. Я лежал на полу кареты, мокрый от крови, страшные удары сыпались мне на затылок, но я повторял про себя: «Я чувствую, я жив, я в сознании».
Экипаж остановился, нас втащили в Театр вампиров, и я закричал. Я звал Армана.
Меня отпустили только у лестницы, ведущей в подвал. Я шел в кольце темных фигур, злобные толчки в спину заставляли меня двигаться дальше. Я извернулся и вцепился в Селесту, она громко вскрикнула, и кто-то сзади ударил меня по голове. Но самый сокрушительный удар ждал меня впереди. Я переступил порог и увидел Лестата. Он гордо и прямо стоял в самом центре зала, серые глаза остро и внимательно следили за нами, рот растянулся в коварной улыбке. Он был одет, как всегда, с безукоризненным вкусом: дорогой черный плащ, ослепительно белая сорочка Но страшные шрамы так и не затянулись и чудовищно исказили его тонкие, красивые черты. Глубокие прямые линии прорезали нежную кожу вокруг губ, у век и на гладком высоком лбу. В глазах его горел молчаливый гнев, рожденный страшной безысходностью. Его взгляд, казалось, говорил: «Видишь, какой я теперь?»
«Это он?» – Сантьяго толкнул меня вперед. Лестат резко повернулся к нему, хриплым взволнованным голосом произнес:
«Я говорил тебе, что мне нужна девочка, Клодия! Это сделала она!» – Его голова судорожно дернулась, он схватился за ручку кресла, но тут же выпрямился и посмотрел на меня.
«Лестат. – Я понимал, как мало у меня осталось шансов на спасение. – Ты жив! Ты снова обрел жизнь! Так расскажи же им, как ты обращался с нами…»
«Нет. – Он яростно тряхнул головой. – Ты вернешься ко мне, Луи».
На секунду я не поверил собственным ушам. Голос разума подсказал мне: «Говори с ним, постарайся его разубедить», но с моих губ сорвался мрачный смешок:
«Ты сошел с ума!»
«Вернись, и они не тронут тебя. – Его веки дрожали от напряжения, грудь тяжело вздымалась, вытянутая вперед рука бессильно хватала пустоту. – Ты обещал мне, Сантьяго,– сказал Лестат,– что я смогу забрать его с собой в Новый Орлеан. – Он обвел взглядом их всех, сгрудившихся вокруг нас, он задыхался. И вдруг взорвался. – Клодия, где она? Только она виновата, я же объяснил вам!»
«Как сказать»,– ответил Сантьяго. Он потянулся к Лестату, и тот попятился назад, чтобы не упасть, ухватился за ручку кресла и закрыл глаза, пытаясь вернуть самообладание.
«Он помогал ей». – Сантьяго придвинулся к нему еще ближе. Лестат поднял голову.
«Нет, он ни при чем,– ответил он. – Луи, ты должен вернуться ко мне. Мне надо рассказать тебе все… про ту ночь в болоте…»
Запнувшись, он затравленно огляделся вокруг, как раненый зверь.
«Послушай меня, Лестат,– заговорил я. – Ты отпустишь ее, и тогда я… вернусь к тебе».
Я не узнал свой голос, металлический и пустой. Я старался приблизиться к нему, придать лицу твердое, непроницаемое выражение; мои глаза излучали ослепительные потоки света, как два ярких огня. Он смотрел на меня изучающе, точно борясь с собой. Селеста удержала меня, схватив за запястье.
«Ты должен рассказать им,– продолжал я, – как ты обращался с нами. Она не знала законов, не знала, что есть другие вампиры».
Я говорил это и мысленно успокаивал себя: Арман успеет вернуться до рассвета, он должен вернуться, он остановит их и спасет нас.
Вдруг до меня донесся громкий скрежет, что-то очень тяжелое волочили по полу. Мадлен плакала. Я поискал ее глазами – она сидела в кресле возле стены. Наши взгляды встретились, в ее глазах я прочитал смертельный ужас. Она попыталась подняться, но ее не пускали.
«Лестат,– сказал я. – Чего ты хочешь? Я все сделаю…»
Я остановился на полуслове. В зал втащили гроб с тяжелыми железными замками. Я сразу все понял.
«Где Арман?» – в отчаянии крикнул я.
«Она хотела убить меня, Луи. Она сделала это, она, а не ты! Она должна умереть! – голос Лестата срывался. – Уберите этот ящик, Луи возвращается ко мне!» Он повернулся к Сантьяго.
Но тот лишь рассмеялся в ответ. Его смех подхватили Селеста и все остальные.
«Вы же обещали мне»,– сказал им Лестат.
«Я тебе ничего не обещал», – ответил Сантьяго.
«Они одурачили тебя, – сказал я Лестату. Они уже открыли крышку. – Обвели вокруг пальца! Ты должен найти Армана, он здесь главный».
Но он, казалось, не понимал моих слов.
Я плохо помню, что было дальше. Я отчаянно отбивался, кричал, что Арман этого не допустит, чтоб они не смели прикасаться к Клодии. Меня положили в гроб. Я отчаянно сопротивлялся, стараясь не думать про страшные крики Мадлен; боялся, что вот-вот услышу крик Клодии. Помню, я привстал, из последних сил задержал на мгновение тяжелую крышку, но вот она опустилась, заскрежетали ключи, я понял, что замки заперты. Я вдруг вспомнил насмешливую улыбку Лестата, его слова из прошлого: «Голодный ребенок – это ужасно, но голодный вампир – еще хуже Ее крики услышали бы в самом Париже». Это было так давно, в том ушедшем безмятежном мире, где мы так часто ссорились друг с другом. Мое тело обмякло в душном ящике, но я повторил себе: «Арман этого не допустит. Он все равно нас найдет».