– Констанция… – сами собой произнесли губы Генри. – Это точно… – прошептал он. – Она ведь каждый раз пахла по-разному… – Машинально трогая зеркала, Генри дошел до самого последнего – и оказался возле открытого люка. – Я уже рядом, да?
– Остался один шаг, Генри.
Мы заглянули в круглую дыру, зияющую в цементном полу. Оттуда доносился шум ветра, долетавшего сюда из долины Сан-Фернандо, или из Глендейла, а может – с самого Рокавейского полуострова[392]. Вода внизу почти высохла, там не было даже по щиколотку.
– Тупик, мертвая зона, – сказал Генри. – Наверху пусто, внизу пусто. Все ниточки ускользнули. Но вот куда?
Словно в ответ, из темной дыры в холодном полу донесся нечеловеческий крик. Мы прямо подпрыгнули на месте.
– О господи! – вскричал Фриц.
– Боже! – заорал я.
– Силы небесные! – сказал Генри. – Надеюсь, это не Молли, Долли, Холли?
Я шепотом повторил это за ним, как будто читал молитву.
Фриц зыркнул на меня и выругался.
Крик повторился, уже дальше, вниз по течению. У меня к глазам подступили слезы. В одно мгновение я подскочил к люку и свесился через край. Фриц схватил меня за локоть.
– Ты слышал? – крикнул я.
– Ничего я не слышал!
– Кто-то кричал!
– Да это просто вода шумит.
– Фриц!
– Только не говори, что я тебе вру.
– Но, Фриц!
– Нет, ты говоришь «Фриц!» так, как будто я тебе вру. А я не вру. Но ты же ведь не имеешь в мыслях затащить меня в эту дыру? Скажи, ты, сучий потрох, – ведь нет?
– Тогда я пойду один!
– Эх, была бы здесь твоя жена, она бы тебе еще и ускорение придала, dummkopf!
Я заглянул в люк. Где-то вдалеке снова прозвучал крик. Фриц выругался.
– Ты пойдешь со мной, – сказал я.
– Не-не-не-не…
– Что – боишься?
– Я – боюсь? – Фриц вынул из глаза монокуляр. Судя по всему, этот прибор служил еще и затычкой, которая удерживала кровь под кожей, потому что лицо его моментально побелело прямо через загар. Глаза увлажнились. – Я – боюсь? То есть ты хочешь сказать – Фриц Вонг испугался какой-то вонючей пещеры?
– К сожалению, – подтвердил я.
– Знаешь что, оставь-ка свои сожаления при себе. Величайший в истории кинематографа режиссер студии «UFA» в них не нуждается.
Он вставил на место свой огнедышащий монокуляр.
– В общем, так, – продолжал он. – Сейчас я найду телефон и позвоню Крамли – и пусть он сам вытаскивает тебя из этой черной дыры. Трудный подросток, мать твою!
– Я тебе не подросток.
– А кто же ты? Ах, ну да, как же я забыл, – олимпийский чемпион по нырянию в бассейн без воды! Давай-давай, лезь туда, ломай себе шею, захлебывайся в дерьме!
– Скажи Крамли – пусть едет к водостоку и двигается мне навстречу со стороны моря. На полдороге встретимся. Если увидит Констанцию – пусть хватает. Если меня – тем более.
Фриц сощурил один глаз, как будто вторым собирался открыть по мне огонь прямо через монокуляр.
– Небольшой совет от обладателя премии «Оскар». Не желаешь?
– Что еще?
– Падай быстро. Упадешь – не останавливайся. Беги, тогда тебя не схватят – кто бы там ни прятался. Увидишь ее – скажи, пусть бежит следом. Всосал?
– Всосал!
– В общем – или сдохнешь, как собака, или… – Он осклабился. – Станешь крутым отморозком, который прошел сквозь ад…
– Встречаемся на берегу?
– Я там не буду!
– Будешь!
Фриц направился к выходу, где уже стоял Генри.
– Хочешь пойти с этим полудурком? – прорычал он.
– Нет.
– Что, темноты боишься?
– Да я сам чернее любой темноты! – сказал Генри.
И они ушли.
А я, изрыгая немецкие ругательства, стал спускаться вниз – туда, где меня ждало туманное будущее и остатки ночного дождя.
Глава 40
Сразу, без перехода, я очутился в Мехико 1945 года. Или в Риме 1950-го.
Катакомбы.
В темноте так всегда бывает – мерещится черт знает что. Мумии, которых вышвырнули из могил за то, что они не оплатили кладбищенскую ренту. Или груды костей и черепов, про которые с каждым шагом думаешь, что, вот, сейчас зацепишь ногой – и они с грохотом повалятся во все стороны…
Тьма.
Я зажат между двумя слоями вечности, в сумраке, пролегающем под Мехико и Ватиканом.
И здесь – только тьма.
В последний раз я оглянулся на лестницу, ведущую в безопасный мир, где я оставил слепого Генри и злобного Фрица. Но они уже ушли наверх, к свету. К фасаду Граумана с его давно и безнадежно протекающей крышей.
Я отчетливо слышал, как ниже по течению, километрах в пятнадцати отсюда, где-то в Венеции, тяжело бухает сердце прибоя. Где-то там тоже был, мать его в пень, безопасный мир. Там блуждал соленый ночной ветер, с которым меня разделяли несколько тысяч метров серого бетона…
И тут я резко вдохнул. Потому что увидел…
Как из темноты, еле волоча ноги, прямо на меня бредет какой-то бледный человек.
Нет, он не был пьян, но в нем явно сквозило что-то ненормальное. Эти странные вывернутые колени и локти. Эта опрокинутая голова. Руки, висящие, словно тушки подстреленных птиц. А взгляд…
– Я тебя знаю! – вдруг выкрикнул он.
Фонарик выпал у меня из рук.
Он поднял его и воскликнул:
– Что ты делаешь здесь, внизу? – Его голос отскакивал от бетонных стен. – Ты же ведь… – И он назвал мое имя. – Ну, точно! Ты что, тут прячешься? Или насовсем? Что ж, добро пожаловать… – Я, не отрываясь, смотрел, как бледная призрачная рука размахивает моим фонарем. – Ничего местечко, а? Я здесь уже целую вечность. Спустился посмотреть. Назад не вернулся. Друзей тут толпа. Хочешь, познакомлю?
Я замотал головой.
– Действительно… На кой черт тебе сдались какие-то заблудшие в подземелье придурки!
– Откуда ты знаешь, как меня зовут? – спросил я. – Мы что – вместе учились в школе?
– Не помнишь! Черт бы тебя подрал!
– Гарольд? – попытался угадать я. – Росс?
В тишине было слышно, как где-то вдалеке капает из крана вода.
Я продолжал называть имена. К глазам опять подступили слезы. Ральф, Сэмми, Арнольд – эти были в школе. Гэри, Филипп – ушли на войну, храни их Господь.
– Кто ты? Когда мы познакомились?
– Никто никогда никого не узнает, – сказал он, куда-то ускользая.
– Ты был моим близким другом?
– Я всегда знал, что ты далеко пойдешь. А у меня ни фига ничего не выйдет… – Его голос теперь доносился откуда-то издалека.
– Что, война?
– Нет, я умер еще до войны. И после нее тоже. И вообще никогда не рождался, ну что – угадал? – Он почти растворился.
– Эдди! Эд… Эдвард… Эдуарде, это ты! – У меня заколотилось сердце.
– Когда ты звонил мне последний раз? А на моих похоронах был? Знаешь хотя бы, что я…
– Не знал… – сказал я, в невольном порыве шагнув к нему.
– Приходи почаще. Стучаться не надо. Я всегда на месте. Погоди! – крикнул он. – Ты кого-то ищешь? Как она выглядит? Слышишь меня? Как она выглядит? Я правильно понял? Да или нет?
– Да! – выпалил я.
– Она пошла туда… – Он махнул моим фонариком.
– Когда?
– Только что. Что она делает здесь, в Дантовом аду?
– Как она выглядела? – крикнул я.
– «Шанель номер 5»!
– Что?
– «Шанель»! На этот запах сбегаются крысы. Ей сильно повезет, если она дойдет до берега. Но я успел ей крикнуть: «Держись подальше от Масл-Бич!»[393]
– Что-что?
– Говорю, я крикнул ей: держись. Она где-то тут, неподалеку. «Шанель номер пять»!
Я выхватил у него из рук свой фонарик и направил луч прямо в призрачное лицо.
– Где?
– А зачем тебе? – Он засмеялся безумным смехом.
– Не знаю, какая разница!
– Да там, там…
Он продолжал гоготать, и его смех плясал от стены к стене.
– Не вижу где!
– А зачем тебе? «Шанель»! – И снова хохот.
Я повел вокруг себя фонарем.
Пока он нес свою чушь, мне показалось, что где-то там, вдалеке, что-то произошло с погодой – какие-то шумные сезонные изменения. Я подумал, что вероятность дождя высокая – сухой чисткой тут явно не обойдется. Сначала воды будет по щиколотку, потом по колено, а потом затопит все к чертовой матери до самого моря!
Мой луч заметался – вверх, по кругу, обратно… Пустота. Звук нарастал. Теперь стало ясно, что перемены погоды тут ни при чем – это был не шум дождя, а шепот множества голосов. Не стук капель о цементный пол, а шлепанье босых ног. Чьи-то тихие вопросы, возгласы удивления и даже перебранки.
О господи… Это же люди – такие же призрачные тени, как та, что я встретил. Много теней. Тысячи теней и их голосов, и теней этих теней – все их треклятое племя в полном составе. Здесь и немые призраки из киноаппаратной Раттиган, и привидения из Граумана, взмывающие под потолок, чтобы пройти, как короткий ливень, и исчезнуть… Какой-то странный ветер сдул их всех – с ее проектора, с бледных экранов кинотеатра. Одел их в паутину, дал им голоса, заставил светиться изнутри… Боже милосердный, что же за бред!
Я прикрыл луч фонаря рукой, потому что боялся, что в его свет опять попадет это ужасное лицо. Он по-прежнему был здесь – городской сумасшедший из водостока. И продолжал что-то мямлить и клянчить у меня над ухом. Сколько я ни пытался отойти в сторону, я все равно чувствовал на щеке его горячее дыхание. Еще больше я боялся светить в туннель, где один раз мой луч уже открыл шлюзы для прохода призрачной нечисти. Их голоса были все громче, все ближе… Поток темноты нес с собой целую толпу… Шум дождя, похожий на шум голосов, и шум голосов, похожий на шум дождя… Мой полоумный дружок стал расти и наползать на меня в темноте, и мне показалось, что он схватил меня за рукав и держит и его хватка все крепче… А голоса все ближе… И я понимаю, что надо срочно валить отсюда, бежать, не разбирая куда, – в надежде на то, что эти твари безногие!
– Я… – хрипло проблеял я.
– Что с тобой? – крикнул он.
– Я…
– Чего ты испугался? Смотри. Смотри! Сюда смотри!
Что-то подтолкнуло меня в глубину тьмы, в самый водоворот черных теней. Все они толпились вокруг некоего вполне телесного существа. Его гортанные вскрики напоминали мольбы утопающих – как будто какая-то женщина тонет в океане тьмы.
Кричит, стонет, плачет, потом замолкает и стонет снова.
Кто-то щелкнул зажигалкой, и синий язычок пламени выхватил из темноты взъерошенное создание, завернутое в шаль.
Следом за первой зажигалкой из тьмы с тихим посвистом выплыла вторая, огонек которой вздрогнул, но устоял. А потом еще одна, и еще… Как будто огненные светлячки слетались на представление и в темноте рассаживались по кругу. Десятка два проникли в самую середину – чтобы осветить все эти муки, стенания, шепот и всхлипы, поджечь этот голос, устроить ему ритуальное сожжение… И чем гуще был их хоровод, тем пронзительнее кричало создание, требуя невидимых даров[394], умоляя признать его, не оставлять его, дать ему жизнь, соединить и примирить между собой это лицо, тело и сущность.
– Если бы не мои голоса, я бы впала в уныние! – причитал голос.
Что-то страшно знакомое. Где-то я уже это слышал… Я точно помню. Но где же, где?
– Здесь, на просторе, в тишине, звон колоколов слышится, как будто с небес… И от каждого удара тянется долгий отзвук… В этом отзвуке и живут мои голоса!
Ну же, ну… Что-то крутится в голове… Господи, да что же это?
И вдруг где-то вдалеке ударил гром, из темноты со стороны моря вырвался порыв соленого штормового ветра.
– Ты? – крикнул я уже в полной темноте. – Это – ты!
Как будто все огни разом превратились в истошные вопли.
Я громко выкрикнул ее имя, но мой голос потонул в лавине голосов и топоте ног.
Началась давка. В темноте я натыкался на чьи-то тела – то рукой, то ногой, то лицом, то коленкой, и снова кричал: «Ты! Ты!»
Тьма еще сильнее забурлила, прорастая тысячами новых притоков. Из нее вынырнул один мерцающий огненный светлячок, который, подплыв к самым моим губам, гневно крикнул голосом одной из этих тварей: «Это ты, ты ее спугнул!»
И тут ко мне со всех сторон стали тянуться хищные руки – пока не повалили навзничь.
– Нет! – заорал я.
Перевернулся, вскочил на ноги и побежал, изо всех сил надеясь, что бегу в сторону моря, а не обратно к призракам.
Споткнулся, упал, выронил фонарь. Господи, только бы его найти… Я должен немедленно его найти.
Ползая на четвереньках в полной темноте, я заклинал: «Ну, пожалуйста, ну, найдись!»
Наконец, мои пальцы нащупали свет. Я вскочил и, как в пьяном угаре, побежал дальше, подгоняемый потоком тьмы. «Только не упасть, только не упасть!» – твердил про себя я. Луч фонаря тянул меня вперед, как на веревке, – не падай, не оглядывайся! Где они? Совсем рядом, или отстали, или ждут в засаде? Боже всесильный!
И тут туннель огласился самыми чудесными из всех существующих на земле звуков. А впереди замаячило нечто напоминающее солнечный рассвет в раю… Сверкнули фары, запел автомобильный гудок, и, словно довершая эту картину счастья, ударил гром. Машина!
Некоторые люди, вроде меня, привыкли мыслить мизансценами – крупными и средними планами, вспышками молнии, выхватывающими из жизни самые сочные кадры… И я подумал: Джон Форд[395], ни дать ни взять! Долина монументов в Колорадо! Индейцы! Прибытие нашей кавалерии!
Вот она, красавица, выходящая из морской пены… Старая колымага, спасение мое… И в ней привставший за рулем… конечно же, Крамли. Изрыгающий самые страшные ругательства, на которые он только способен. Проклинающий меня последними словами и абсолютно счастливый оттого, что меня нашел.
– Черт возьми, смерти моей хочешь! – Я с трудом увернулся от автомобиля, затормозившего прямо у моих ног.
– Не торопись, ублюдок, дай мне только выйти отсюда… – проорал Крамли.
В свете фар тьма тут же съежилась и отступила. А Крамли обрушил на меня такой поток ругательств, что я остолбенел. Зажмурив глаза, он орал, размахивал руками, долбил по кнопке клаксона, брызгал слюной…
– Твое счастье, что этот чертов драндулет сюда пролез! Что там у тебя?
Я оглянулся назад, в темноту.
– Да ничего…
– Ну, тогда и незачем тебя отсюда вывозить! – Крамли нажал на газ.
В ту же секунду я с такой страстью прыгнул на сиденье, что колымага содрогнулась.
Крамли схватил меня за подбородок.
– Ты как, в порядке?
– Теперь – да!
– Тогда можно ехать!
– Не можно, а нужно! – завопил я, увидев, как из темноты снова поперли тени. – Жми двести пятьдесят!
– Девяносто – не хочешь?
Крамли вгляделся в темноту.
– Сэчел Пейдж[396], кажется, говорил: никогда не оглядывайся. Тупое правило – его очень легко могут использовать против тебя.
Несколько фигур уже вышли на свет…
– Поехали! – заорал я.
И мы сорвались с места. Со скоростью явно больше стольника.
– Это Генри позвонил мне! – на ходу проорал Крамли. – Говорит: кажется, наш недоносок Марсианин опять попал! Причем конкретно!
– Генри? – переспросил я.
– Фриц тоже позвонил! Сказал, что Генри не прав! Что ты гораздо хуже, чем просто недоносок!
– Так и есть! А ты еще быстрее можешь?
Крамли смог. И я, наконец, услышал шум прибоя.
Глава 41
Мы вырулили из водостока, и я сразу увидел нечто заставившее меня вскрикнуть от удивления.
– Смотри!
Крамли следом за мной повернулся на юг.
– Это же дом Раттиган! Отсюда – метров сто пятьдесят, не больше! Как же мы раньше не замечали этот сток?
– Просто раньше ему не приходилось работать трассой 66.
– Значит, если мы смогли проехать внутри туннеля от Китайского театра до берега, то и Констанция могла добираться от этого места к Грауману…
– Могла, конечно. Если совсем с дуба рухнула… Так. Похоже, она рухнула одновременно со всех дубов штата Огайо! Гляди…
По песку вился узкий след.
– Велосипед! Ну да, на велосипеде отсюда не больше часа.
– Да нет, нереально. Я ни разу не видел ее на велике.
Привстав прямо в машине, я бросил взгляд на вход в водосток.
– Она еще там. Вряд ли ей удалось уйти. А если и удалось, то слишком далеко и совсем не туда… Бедная Констанция.
– Бедная?! – взорвался Крамли. – Да у этой бедной шкура толще, чем у мамонта. Давай-давай, жуй сопли из-за этой шлюшки, а я позвоню твоей жене, чтоб приехала и оторвала тебе яйца!
– За что? Я пока ничего такого не сделал.
– Ах, неужели? – Крамли с ревом газанул и выехал на берег. – А то, что ты три дня носился, как конь педальный, – поперся на Маунт-Лоу, собрал всех вшей у всех вшивых фриков Лос-Анджелеса, влез на крышу Китайского театра – это как, не считается? Возглавил парад придурков – и все из-за прошмандовки, получившей «Оскара» за то, что дешевле всех продалась! Или я не прав? Можешь разбить мою шарманку, если я сыграл хоть одну фальшивую ноту!
– Крамли! Я же видел ее там, в водостоке. Раттиган! И после этого ты предлагаешь мне ее послать?
– Конечно!
– Ты так не думаешь, – сказал я. – Я слишком хорошо тебя знаю. Ты пьешь водку, а писаешь яблочным соком.
Крамли еще сильнее надавил на газ.
– Что ты имеешь в виду?
– В душе ты остался мальчиком при храме.
– Так, стоп! Пожалуй, поеду-ка я подальше от этого гребаного Приюта одиноких моряков!
Он прищурился, рванул еще быстрее, скрипнул зубами, но потом все-таки сбросил скорость.
– Что еще скажешь?
Я сглотнул и продолжал:
– Ты же был мальчиком-сопрано. Может быть, ты забыл, как твои родители гордились тобой на полуночной мессе? А когда мы сидели в кинотеатре? Думаешь, я не видел, как ты скрывал, что плачешь от фильма… Католический верблюд, который сломает себе хребет, но все-таки пролезет в игольное ушко. Знаешь, Хрум-хрумли… Из великих грешников получаются великие святые. Как бы ни был плох человек, он всегда заслуживает второго шанса.
– У твоей Раттиган их было девять десятков!
– Думаешь, Господь их считает?
– Боюсь, что да!
– А ты не бойся. Лучше подумай о том, что когда-нибудь, через много-много лет, ночью, ты позовешь священника, чтобы он тебя благословил, – и он вернет тебя в одну из тех далеких рождественских ночей, когда папа тобой гордился, а мама плакала от умиления… И ты закроешь глаза, и это будет такое сумасшедшее счастье для тебя – вернуться в свой родной дом, где не нужно прятаться в туалете, чтобы скрыть свои слезы… Ведь надежда все еще не умерла в тебе. И знаешь почему?
– Ну, и почему же?
– Потому, что я очень хочу, чтобы так было, Хрум-хрумли. Хочу, чтобы ты вернулся к себе домой, чтобы ты пришел к чему-нибудь, не важно, к чему – пока не поздно. Можно я расскажу тебе одну историю…
– Нашел время трендеть! Только-только унес ноги от банды лунатиков. Расскажи лучше, что ты видел в гребаном водостоке.