– Ира, – негромко звала мама.
Маму жалко. Она вечно не при делах, вечно обо всем узнает последней. Сейчас будет объяснять, почему это случилось. У нее на всё есть свои объяснения. Ученые могут разложить по полочкам любое явление, а если чего не знают наверняка, то с умным выражением лица придумают на ходу – и это станет правдой.
– Ира! – таял в клубах пара голос. Шевельнулась штора.
– У меня все хорошо.
– Мы очень переживали. Катя давно дома, а тебя нет. Она сказала, что ты с мальчиком.
– У меня все хорошо. – Звук плыл вместе с каплями воды, закручивался спиралью, утекал в водосток.
– Пожалуйста, предупреждай нас, чтобы мы не волновались. Ночь уже на дворе. Ты неизвестно где и с кем.
– Сама с собой! – Мысли становились такими же текучими, как вода. – Это моя жизнь! И я делаю, что хочу!
– Мы несем за тебя ответственность, поэтому будь добра!..
Несут они, с печки на лавку.
– Он меня ударил!
– Отец весь вечер места себе не находил! Твой телефон не работает.
Сел, наверное, от холода.
Она вылезла из ванны, заставив маму попятиться.
– Зачем в одежде-то?
– Так надо!
С нее текло, она шла, оставляя мокрые следы, и от этого ей становилось хорошо. Шерстяное платье неприятно кололось.
– О! По осени психи оживились! – радостно встретила ее сестра. Поразительный талант подставлять ногу, когда и без того летишь в пропасть.
– Телефон освободи!
– На колени встать и лбом пол разбить? – фыркнула сестра, но дальше препирательств не пошла, закончила разговор и, не глядя, сунула трубку Ире в руку.
Надо набрать воздуха, а то его сейчас не хватит, и она умрет. Или посчитать розовых слонов. До двадцати. С конца. Двадцать, девятнадцать, восемнадцать…
Сестра с интересом смотрела, как Ира стояла, прижав телефонную трубку к груди, и тяжело дышала, сдерживая истерику.
Семнадцать, шестнадцать…
Она зажмурилась, пытаясь остановить слезы, но это не помогло. Побежала на кухню. Поскользнулась на повороте в коридоре. Дрожащими руками стала набирать Катин номер.
Четыре, шесть, восемь…
Первая удача – звонок есть. Спаренный телефон часто бывает занят.
– Кто там? – Подруга, как всегда, приветлива.
– Знаешь, кто ты? – прошептала, потому что голос неожиданно сдал.
– Это ты – кто! – гаркнула Катя. – Его из-за тебя чуть не убили!
На мгновение Ира испугалась, что события развиваются как-то не так. Или она перестала понимать слова?
– Пока ты где-то там шлялась, его забрали в милицию!
Наступила страшная тишина, только сердце так громко стучало, что у машины на улице попискивала сигнализация.
– Что произошло? – спросила она, и голос ее разнесся словно в пустой железной бочке.
– Стояла бы на месте, сама бы все узнала, – вредничала Катя.
Но Ира не могла стоять на месте, она заботилась о Катином несчастье, она устраивала ответную месть, а это процесс сложный.
– Что с Сашей?
– Завтра узнаем.
И снова – тишина. Как наказание за длинный бестолковый день.
– Что с ним? – Первое слово громко, в крик, до хрипа. Потом вспомнила – кругом уши, все хотят новостей, поэтому последнее слово прошептала.
– Ты куда ушла?
Соврать не получилось. В голове все путалось.
– Я Никодима к твоему дому повела.
– Какого Никодима?
– Ну, этот… твой Ник! Ты его видела?
– Кого я видела? Я все это время в милиции просидела!
Милиция… Милиция… Милиция…
Слова ударялись внутри черепной коробки и отскакивали, как шарики для пинг-понга.
– Почему в милиции?
– На остановке драка получилась. Какого-то чеченца бить начали. Сашка (дурак!) кинулся их разнимать. У чеченца нож был. Я думала, они Сашку в больницу повезут. Но первые приехали менты. Все слишком быстро произошло. Словно кто-то подстроил. И народ куда-то сразу делся. Всех в машину посадили. Я за ними помчалась.
– Он жив? – Голоса не было. Только мысли.
Но Катя умела читать ее мысли.
– Его к врачу отправили. Ничего смертельного. Повязку наложили. Сказали, орден не дадут.
Катя что-то еще говорила, Ира не слышала. Это все из-за нее… Если бы она не повела Никодима, а стояла на месте, Саша бы не пострадал. Если бы она не разыгрывала из себя королеву интриг, они бы с Сашей до сих пор гуляли по улице и смеялись. А сейчас ей остаются только слезы.
– Где он? Может, мне приехать? – Она посмотрела себе под ноги. С мокрой одежды натекла приличная мутная лужа. Прямо в таком виде и пошагать на улицу… Вот было бы представление с шариками…
– Он дома. Обещал позвонить, когда поправится. Просил передать, что любит тебя.
– Дай мне его номер, я ему сама позвоню. Все так глупо вышло. – Слова были не те. Как объяснить, что хотелось сделать все идеально? И у нее это почти получилось. – Я потом у Щукина сидела. А вернулась, на меня отец с кулаками кинулся – я домой не позвонила, не доложила, где была.
– Не трогай ты его сейчас. Оклемается – прибежит. Вы теперь с ним кровью повязаны.
Вспомнилась остановка. Странно, ее не было полчаса, может, чуть больше, а никаких следов драки не осталось – ни крови на асфальте, ни людей, бурно все это обсуждающих, ни разбитых стекол. Как все быстро в этом городе происходит… Или все приметы были, Ира их не увидела, потому что искала другое, ждала чуда.
– А что у тебя с Никитой? – спросила просто так. Хотелось еще поговорить, а других вопросов не было.
– Все у нас в порядке. Пока!
Гудки ударили в барабанную перепонку, заставили вздрогнуть, испуганно отвести трубку.
Солнце село, день померк. Оставалось только ругать себя. За то, что она такая. С такими руками-ногами, с такой головой. И мир видит именно в таких цветах. В серых. Она, как ластик, все стирает, оставляя контуры и общие названия. Душа вымораживается.
Люди! От вашей любви так холодно!
К середине ночи Ира устала выискивать в себе недостатки и уснула. Она надеялась, что утро вернет ее прежнюю. Легкую и беззаботную, с сотней мыслей, перемешанных с ветром. Быструю на подъем и веселую на общение.
Но волшебники в наше время перевелись, колдовать некому. Утром на душе осталось так же тяжело, как и вечером. И завтра так будет. И послезавтра.
Пока шла до гимназии, нарисовала безрадостную картину до конца года – унылые утра, печальные дни, тоскливые вечера.
Кати не было. Парщиков наградил тяжелым взглядом. Щукин сидел, положив подбородок на сложенные на парте руки. Курбанова, как всегда, рядом. Ничего нового.
На стол из учебников выпала записка. Та самая, четыре слова, два знака препинания. С признанием в любви. Вот и все, что осталось от этой истории.
– От кого это? – Рядом нарисовалась Ленка.
Что-то она зачастила к ее парте. Разминает утренний НЛП?
– Щукин любовную записку прислал. Жить без меня не может, – с ходу выдала Ира.
Лена растянула губы в приторной улыбке. Она вся сейчас была сама доброжелательность. После совместного похода в кино Курбанова в адрес Иры как-то подозрительно подобрела. Двадцать пятый кадр в фильме про слонов что ли включили, где крупными буквами написали: «Все немедленно начинают любить Лисову!» Кстати, Щукин тоже стал невероятно внимательный.
– Везет, записки пишет. – Лена не спускала глаз со сложенного листка. – А мне все больше эсэмэс шлет.
– О чем вещает? – Ире было не до саратовских страданий одноклассницы.
– О погоде и природе.
Ира перестала перебирать учебники. Вечером она и не думала садиться за уроки, с утра ничего не собрала – в итоге у нее вчерашние тетрадки, и ничего из того, что не мешало бы иметь сегодня на уроках.
Лена улыбалась. Ире вдруг так захотелось, чтобы она для начала перестала тянуть губы в этой дурацкой улыбочке и чтобы от нее самой вообще отстали. Все. Навсегда!
– Слушай, чего ты от меня хочешь? Если тебе нужны подробности личной жизни Щукина, спрашивай у него сама.
– А он мне не рассказывает, – игриво дернула бровью Ленка. – Тебе рассказывает, а мне нет. А еще говорят, ты к нему в гости ходишь. Так?
Как же ей все это надоело. Чужая игра. Игра тонкая, возможно, тщательно построенная. Все это не для нее. Она устала! Да, устала. Вечное ожидание уже непонятно чего и хронические неудачи – всё это сжалось внутри неё в комок, отчего постоянно хотелось кричать.
– А чего там рассказывать? – буркнула Ира, понимая, что говорит лишнее. – И так все понятно.
– Что тебе понятно?
Лена улыбалась. Голос вкрадчивый, доверительный.
– Купи велосипед. – Ира стала запихивать бесполезные учебники обратно в сумку. – Тогда узнаешь.
– Лика Вилкина!
В Ленкиных глазах блеснуло что-то нехорошее, а оттого знакомое. В лице отца было то же самое перед тем, как ударить.
– Думай, как хочешь!
Но драться Курбанова не собиралась. Она только ближе склонилась к Ире и громко прошептала:
– А я вот не могу понять, что это ты вокруг Лешика стала круги нарезать? Уж не влюбилась ли?
Группа фантазеров во главе с Парщиковым пополнилась истинным фанатом. Здесь должны звучать фанфары.
– А я вот не могу понять, что это ты вокруг Лешика стала круги нарезать? Уж не влюбилась ли?
Группа фантазеров во главе с Парщиковым пополнилась истинным фанатом. Здесь должны звучать фанфары.
Между пальцев мелькнул белый клочок бумаги. Секунду Ира равнодушно смотрела, как Ленка разворачивает вчетверо сложенный листок. Секунда – это очень много. Секунда в жизни решает почти все. И Ира эту секунду упустила.
– Отдай! – Она прыгнула вперед, пытаясь отобрать письмо. Упала сумка, щедрым конфетти рассыпая учебники и тетради. Встала на пути парта.
Ленка успела пробежать записку глазами и бросила ее обратно.
– Ладно, живи, – прошептала она побелевшими губами, а потом снова противно улыбнулась. – А у тебя, значит, роман? Как интересно… Надо будет Щукину рассказать. А то он о твоей судьбе очень уж печется…
Сказала громко. В наступившей после грохота упавшей парты тишине ее хорошо было слышно всем заинтересованным. А таких в классе оказалось двадцать шесть человек. И все на нее посмотрели со злым любопытством. Только Аня Ходасян с радостью. Словно в ее компании страдающих случилось пополнение.
– Никто о моей судьбе не печется. – Хотелось ответить зло и хлестко. Чтобы Курбановой стало больно.
– Да что ты! Всем известно, что ты за Щукиным бегаешь. Велосипед у него сломала, убогая! Хоть бы кататься научилась, рыба снулая. И кто только позарился на такое сокровище? Как своим плаванием занялась, так все мозги и чувства отморозила. Если ты с Лешиком в одну секцию ходила, это еще ни о чем не говорит! Так что близко к нему не подходи! Копайся в своей песочнице.
Митька засвистел.
– Браво! – хлопал он, подняв руки над головой. – Жги, девчонки!
– Хватит уже! – попыталась перекричать поднявшийся шум Юлька Науменко.
– Валяй! – гаркнул Максим.
– Ну что вы! – приподнялась Ходасян, которой всегда всех было жалко.
Это было странное чувство, когда ты вместе со всеми, но в то же время одна. Было непонятно, как любовь ухитрилась сделать из Курбановой такую злючку. Ира не узнавала ее. Не с этим человеком она дружила в первом классе.
– Кончай дурить! – Щукин взял Ленку за руку и повел к парте. – Не обращай внимания, – повернулся он к Ире.
«Что это было?» – только и могла спросить Лисова сама у себя. Ответа на этот вопрос она не знала.
Глава шестая Тропические бабочки
Записи на вырванных листочках:
«Шум кружил голову. Он шел отовсюду, и непонятно было, куда бежать. Школа гудела. Но это была всего-навсего перемена. Перемена – это пройдет. Но почему же так тяжело дышать? И ноги неприятно подгибаются. Она спустилась вниз, потом поднялась на один пролет. Куда они могли пойти?
Еще на уроке ей кричали: «Это все из-за тебя!» Они где-то там дерутся. Физичка убежала к директору. ЧП! И надо идти туда, к ним, где кричат и ничего не видно. Ноги подгибаются, она невольно садится. И тут же вспоминает. Он сидит на парте перед ней, сжимает руки в кулаки. Видно, как напряжена шея. А через проход другой. Она так и не смогла выбрать. И сейчас не поймет, в какой момент сердце бьется сильнее – когда подходит один или другой. И главное – как незаметно все началось. Сначала дружили. Было хорошо, когда вместе, когда втроем. Каждый вечер, если пришел один, значит, бегом за другим. Везде свое персональное королевство – парк, двор, маленький кусочек улицы. Вместе они стояли против мира с его уроками, родителями и другими, теми, кто не принимался за своих. Долгий летний день был мгновенной искрой, зимний вечер бесконечен. В их мире родилась сотня историй. А потом вдруг все закончилось. В одно мгновение.
Пришел один, хотела позвать и другого.
– Нет. Давай останемся вдвоем.
Другой тоже просил побыть наедине. А когда собирались вместе, все больше молчали или поддевали друг друга. А потом начали ссориться. Тогда стало понятно – надо выбирать. А ей не хотелось. Зачем нужен выбор, когда есть оба? И вот сейчас – драка. Из-за нее? Но где? Она бы прекратила это, если бы могла. Как случилось, что в их королевстве стало тесно троим? Ведь раньше оно было бескрайним. И никто никогда не требовал делать выбор.
И вот теперь оставшиеся двое где-то там в пылу драки рвут на части их такой правильный и надежный мир.
Подошла к окну на лестнице. Через треснутое стекло тянет холодом. Осень. У них теперь всегда будет осень. Между деревьями быстрое движение.
Ну конечно! Вон они! У самой стены. Все ищут их в подвале или в актовом зале, ломают дверцы в туалетах, носятся по этажам, прочесывают кусты на площадке. А они за забором, у гаражей. Где грязь и вонь.
Это было так неправильно, так жутко, что она стала дергать кривую раму, чтобы крикнуть им: «Остановитесь!» Нет больше их королевства, они обречены на одиночество. Все уже за них решено временем – они расходятся.
Кафель под окном оказался мокрый. Нога неожиданно заскользила, старая решетка прогнулась, с готовностью пропуская вперед. В пустоту. В вечность.
Она успела крикнуть. Они застыли. Чтобы услышать, как, умирая, на сотню осколков бьется их королевство».
Жизнь вокруг текла, словно ничего не произошло. Отец избегал встречаться с Ирой, а когда сталкивался с ней в коридоре, молча проходил мимо. Они даже здороваться перестали. Отец никогда не умел разговаривать. И, возможно, объясни он свои чувства, расскажи Ира о своем беспокойстве – все бы обошлось. Но они молчали, цементируя между собой стену обиды. Ира представить не могла, какая должна случиться беда, чтобы она пошла к отцу за советом. Лучше промолчит или спросит у чужого, чем у него. Мать? А что мать? Это тоже не тот человек, что выслушает и поймет. Мать умеет только свое мнение высказывать.
Так и получилось, что Ира осталась одна. Со странным чувством умирающей любви в груди. Она еще хранила ее в себе. Не к Саше. А просто к людям вокруг, к спешащим прохожим, к вянущим сумеркам, к облезлым домам, к каркающим воронам. Чувство было неприятное и тревожное. Странное детское убеждение, что все вокруг добры. Добры по определению – потому что люди, потому что сильнее Иры, потому что умней. А кто не взрослей и не умней – им с чего быть злыми? И вроде бы все правильно, все так, но что-то уже менялось, нарушался общий порядок.
В школе всё было по-старому. Проходили какие-то контрольные, начинались новые темы. Чаще всего у Иры в тетрадке оставались только даты. 17 октября. 18 октября. А скоро 11 ноября, день рождения. И кто только придумал считать года? Маршировали бы они себе единым потоком, нигде не задерживаясь.
– Как дела? – каждый раз спрашивал ее Парщиков. При этом почему-то начинал смотреть на Катю, но у той были свои интересы – книга, тетрадь с романом или невыполненная домашняя работа.
Ира Митьке не отвечала. Она ему не верила. Но Парщиков словно нарочно попадался Ире на глаза.
– А чего Щукин? С Курбановой разбежался, теперь с тобой ходит?
Лешка все рассказал Курбановой сразу же после Ленкиного крика в классе. Скандал вышел жуткий. Объяснение у них произошло перед уроками, Ленка рыдала, сидя на ступеньках, отказывалась вставать, обещала умереть прямо здесь. Лешка немного послушал ее и отправился домой. Весь день Курбанова бродила по школе, демонстративно сверкая красным наплаканным носом.
Все это выглядело странным. Уже в начале сентября было ясно, что Щукин Курбанову больше не любит. Ленка это знала – зря, что ли, ходила кругами, все что-то выспрашивала, липла к Лешке. А когда было сказано напрямую, оказалась не готова к этому. Ее и жалеть-то было неудобно. Слишком уж напоказ Ленка последнее время Щукина любила, а теперь с тем же театральным эффектом страдала. Учителя, всегда поздно понимающие что к чему, Курбанову берегли. Двоек не ставили, хотя Ленка их старательно зарабатывала.
Восхищенный Парщиков к концу недели не удержался от комментариев:
– Пожалуй, тоже надо начать страдать – стану отличником.
– Тебе это не грозит, – фыркнула Катя. – Ты любить не умеешь.
Обида цветным шариком ударила в лоб, разлилась по Митькиным щекам алой краской.
– А ты, значит, у нас одна такая жрица любви? – тихо спросил он.
Ходасян рядом с Иркой вновь завздыхала. Сейчас у нее был период влюбленности в вампиров – тетрадки были полны наклеек, а учебники закладок с вурдалачными мордочками. Она перебирала актеров, убедительно сыгравших упырей, и не могла остановиться на одном. Все были хороши – и Том Круз, и Йен Сомерхолден, и Джош Хартнетт. Она склонялась к Джошу. Он так романтично умер под конец картины в лучах солнца.
– У нас тут с любовью только у Лисовой в порядке, – подкидывал дрова в огонь перепалки Парщиков.
Ира накалялась. Надо было ответить. Встать и на всех наорать. Но выйдет только хуже. Если сидишь и не шевелишься, ураган может прошелестеть стороной.