В эти годы в Ольгу влюбился человек загадочный – то ли гений, то ли безумец Велимир Хлебников. Футурист Артур Лурье его очень хорошо знал в своем футуристическом прошлом, дружил с ним и, кстати, входил в число Председателей Земного Шара, придуманных Хлебниковым. Любопытно, что Хлебников и Председатели Земного Шара на три дня опередили Октябрьскую революцию, упразднив Временное Правительство 22 октября 1917 года. В Академии Художеств они составили манифест: «Здесь. Мариинский дворец. Временное Правительство. Всем. Всем. Всем. Правительство Земного Шара на заседании своем от 22 октября постановило: 1) Считать Временное Правительство временно несуществующим, а главнонасекомствующую А. Ф. Керенскую находящейся под строгим арестом. Как тяжело пожатье каменной десницы! Председатели Земного Шара: Петников, Лурье, Дм. и П. Петровские, статуя командора я – Хлебников».
Много лет спустя Артур Лурье описывал, как Ольга принимала странного поклонника у себя на Фонтанке: «Мило относясь к Хлебникову, О.А. иногда приглашала его к чаю. Эта петербургская фея кукол, наряженная в пышные, летучие, светло-голубые шелка, сидела за столом, уставленным старинным фарфором, улыбаясь и разливая чай…»
Хлебников старался ничем не выдавать свою влюбленность в Ольгу. Ну, все-таки тут был ее мужчина, как бы муж… Впрочем, для великого Велимира такие бытовые условности никакого значения не имели. Другое дело, что он остро ощущал: она, эта благоуханная красавица, пусть и желанная до боли, ему все же глубоко чужда. И он ей чужой, с его наволочкой, которую он таскал повсюду, набив ее своими стихами, написанными на клочках бумаги, и если его просили что-то прочесть, он, порою забыв текст, запускал руку в наволочку и долго шарил там, прежде чем вытащить какую-нибудь четвертушку. Конечно, он ей чужой – в иссушенной иконописности своего вида, в нелепости своего лица, в небрежности своих одеяний…
«Хлебникова я помню во всем величии его святой бедности: он был одет в длинный сюртук, может быть, чужой, из коротких рукавов торчали его тонкие аристократические руки. Манжет он не носил. Сидел нахохлившись, как сова, серьезный и строгий. Молча он пил чай с печеньем и только изредка ронял отдельные слова. Однажды О.А. попросила его прочесть какие-нибудь свои стихи. Он ничего не ответил, но после довольно длинной паузы раздался его голос, глухой, негромкий, с интонациями серьезного ребенка:
А тем временем жить становилось все тяжелее. Все меньше оставалось надежд на благие, оживляющие перемены, все чаще вспыхивали разговоры об эмиграции. Кто мог, уезжал. Кто не мог, пытался выжить – или умирал, как умер Блок. Пока он был болен, Ольга и Анна (они постепенно снова сдружились, хотя и без прежней близости, все-таки стоял, стоял между ними Артур Лурье!) каждый день звонили его жене, а потом не могли представить себе мира, в котором не было бы Блока, воспринимали его смерть как личное несчастье. На его похоронах на Смоленском кладбище они и пытались найти могилку Князева, да увы…
Глава музыкального отдела Наркомпроса однажды использовал служебное положение в личных целях. Взял себе командировку в Берлин в 1921 году – тогда это еще было возможно, – да и соскочил с советского паровоза на чужеродный перрон! Конечно, Ольга знала о его намерении уехать, но подразумевалось, что, устроившись, Лурье заберет ее с собой.
Лелеяла надежды на то же самое и Анна Ахматова. Бывших любовниц сделала бывшими соперницами женитьба Лурье – еще один «изменщик и злодей», хоть и звался он не Сергей, а Артур! – на Тамаре Персиц, подруге (!) и Анны, и Ольги по Петербургу. В 1918 году она держала небольшое издательство «Странствующий энтузиаст». Поскольку Артур был органически не способен на такой анахронизм, как верность, он общался с Тамарой в ту пору очень тесно, однако она была все же на запасных ролях в театре его жизни. А вот теперь стала примой.
Правда, ненадолго. Спустя малое время, пожив с Тамарой в Париже и убедившись, что нечаянно наткнулся еще на одну сильную личность, Лурье сменил ее на некую госпожу Перевощикову, которая была не кто-нибудь, а внучка великого князя Алексея Константиновича. С ней он и уехал в Штаты.
Убедившись, что Артур не вернется, Ольга вновь порхнула под крылышко Анны. Старый друг (ну, подруга) лучше новых двух… В ее новую квартиру (Фонтанка, 18) Ольга перевезла мебель в стиле ампир, которая осталась от приснопамятного Судейкина, и его картины. Потом, в 1921 году, подруги перебрались в дом номер два на той же Фонтанке – в здание бывших царских прачечных. Это была уже квартира Ольги – «жилплощадь», положенная ей как трудовой художнице Фарфоровой фабрики.
Ольге эта жизнь и эта работа казались адом. Она приуныла, приувяла, стала чаще думать о своем возрасте – то пугаться его, то уверять всех и прежде всего Анну, что это еще просто ерунда. А то представляла она картины своей смерти: «Когда я умру, от силы четырнадцать человек пойдут за гробом…»
Под впечатлением одного из таких разговоров Анна написала еще одно стихотворение о своей восхитительной подруге:
И вот на похоронах Блока Ольга заявила, что намерена уехать из России. Анна отговаривала ее, но напрасно. Правда, воплотить свое решение в жизнь Ольга решилась только спустя три года. Анна тогда уже была замужем за Николаем Пуниным, а Ольга – одна… Поехала в Берлин почти без вещей, только с чемоданом, полным чудных, волшебных кукол, якобы выставку своих произведений устраивать, – и не вернулась. Пошла дорожкой, проторенной многими до нее.
В Берлине у нее были друзья: Савелий Сорин и Нора Лидар. Сначала Ольга пожила у Норы, потом друзья-обожатели, Сорин и Игорь Стравинский, добыли для нее французскую визу, и она немедленно уехала в Париж.
Так петербургская кукла стала la Dame aux oiseaux, Дамой птиц.
Первые, кого она встретила в Париже, были Артур Лурье и Тамара Персиц. Они жили в том же отельчике «Претти» на улице Амели, где поселилась и Ольга. И ей достало одного взгляда, чтобы понять: прошлого не вернуть. Артура ей не вернуть! А ведь именно с надеждой – наивной и выдуманной надеждой на это – Ольга и рвалась из России. То есть это была одна из главных побудительных причин. И вот – осознание бессмысленности свершенного…
С самого начала жилось ей в Париже очень трудно (кукол своих Ольга продала еще в Берлине – на эти деньги жила, поджидая визу). Искала квартиру подешевле и нашла ее очень не скоро – близ ворот Сен-Клу, на улице Доктора Поля Мишо, на восьмом этаже. На что жила?
У нее сразу началось несколько прелестных романов с поклонниками, возникшими из прежних дней – с тем же самым Сориным, с Георгием Ивановым, с художником Николаем Милиотти, да с тем же Артуром Лурье (в память о прелестном прошлом). Да мало ли с кем! Эти люди, которые встречались ей там и сям на Монпарнасе в знаменитой «Ротонде», в маленьких бистро, на Монмартре, в русских церквях на улицах Дарю и Лурмель, поддерживали Ольгу деньгами, любовью, а вдобавок – лелеяли в ней прежнее обворожительное самомнение первой красавицы, вновь и вновь посвящая ей стихи:
А еще было время, когда Ольга получала деньги от бывшего мужа. Нет, не потому, что в нем вдруг проснулась былая нежность и он почувствовал желание поддержать ее. Когда Ольга обнаружила, что Сергей Судейкин женился вторично – при живой-то жене! – она пригрозила разоблачить его в полицейской префектуре, предоставив брачное свидетельство. Савелий Сорин выступил, так сказать, миротворцем, скандал не разгорелся, и какое-то время Ольга скромно, но безбедно существовала на деньги Сергея. И процедуру развода тянула, сколько могла… Но всему когда-нибудь приходит конец, пришел конец и браку с Сергеем, и деньгам.
А еще было время, когда Ольга получала деньги от бывшего мужа. Нет, не потому, что в нем вдруг проснулась былая нежность и он почувствовал желание поддержать ее. Когда Ольга обнаружила, что Сергей Судейкин женился вторично – при живой-то жене! – она пригрозила разоблачить его в полицейской префектуре, предоставив брачное свидетельство. Савелий Сорин выступил, так сказать, миротворцем, скандал не разгорелся, и какое-то время Ольга скромно, но безбедно существовала на деньги Сергея. И процедуру развода тянула, сколько могла… Но всему когда-нибудь приходит конец, пришел конец и браку с Сергеем, и деньгам.
Она жила на какие-то пособия, немного зарабатывала: продолжала делать кукол, вышивать – иногда поделки удавалось очень хорошо и дорого продать! – и заботилась о своих птицах.
Откуда же они взялись и почему ее называли la Dame aux oiseaux?
Когда Лурье покинул Тамару Персиц, та с горя поехала развеяться на Лазурный Берег. У нее в отеле на рю Амели в номере стояла клетка с птицами. Кто-то зачем-то подарил, а теперь и девать некуда, и заботиться неохота, и не выбросишь, все-таки они живые! Уезжая, Тамара попросила Ольгу присмотреть за птицами. И за какой-то месяц эти крылатые, пернатые, поющие и свистящие существа стали для одинокой Ольги Судейкиной самыми близкими и родными. А вернувшись, Тамара, которая однажды забрала у Ольги возлюбленного, не смогла забрать у нее птиц. В самом деле, Ольге они были нужнее.
Потом ей подарили еще нескольких, потом еще, еще… И постепенно птицы сделались смыслом ее жизни. Именно они спасали ее во время войны от страха и одиночества, хотя на них уходили все деньги: зерно ценилось на вес золота. Из-за птиц Ольга постоянно жила впроголодь. Но она была им нужна, птицы ее любили, и, значит, она была счастлива. Зарешеченный балкон своей квартирки она превратила в огромную клетку, чтобы птицам было где летать на свободе. Впрочем, они и в комнате чувствовали себя совершенно спокойно: им дозволялось все. Правда, на ночь Ольга отправляла их в клетки, но днем… Она так откровенно предпочитала птиц людям, что это вызывало неудовольствие ее любовников. Какая-то горлица невзлюбила Милиотти и все время норовила его клюнуть. Он встал в позу:
– Я или эта дурацкая птица!
Ольга выбрала птицу…
С Артуром Лурье она, между прочим, тоже окончательно рассорилась именно из-за птиц. Те вдруг начали болеть, и тогда Ольга, чтобы им помочь, поставила в клетку изображение святого Франциска Ассизского, покровителя птиц. Лурье счел это святотатством и потребовал убрать картинку, не то он уйдет сам. Ну, Ольге не привыкать стать было расставаться с Артуром, поэтому она опять же предпочла защитить интересы своих птиц.
Вот так они постепенно вытесняли из жизни Ольги людей и своим писком, свистом, гомоном и пением вполне заменяли те стихи, которые некогда слагались людьми в ее честь.
Впрочем, стихи продолжали слагаться. Хотя и пореже, и настроение в них было выражено уже другое. Как-то раз зашел к ней Игорь Северянин, бывший в Париже по каким-то делам. Видимо, образ жизни Ольги произвел на него тяжелое впечатление, потому что он написал печальное, странное стихотворение об этой встрече и назвал его «Голосистая могилка»:
О ее страсти к птицам знали все в квартале и называли ее la Dame aux oiseaux, Дамой птиц, потому что днем ли, ночью ли Ольге случалось бегать по улице (порою – в одном пеньюаре), чтобы изловить упорхнувших за глотком свободы экзотических разноцветных пернатых красавиц, которые не могли жить нигде, только в клетке, да вот беда – не знали об этом. Впрочем, рядом с совершенно немыслимыми тропическими существами у нее жили и какой-нибудь парижский воробей, и голуби, и птицы из французского леса. «Я должна была бы делать добро людям, – говорила Ольга. – Но я бедна, больна, и потому я забочусь о птицах».
Конец этой идиллии наступил в сентябре 1943 года, когда, во время одной из воздушных тревог, Ольга спустилась в убежище (вообще-то она предпочитала туда не ходить, но вот пошла) с двумя птицами в клетке и свертком неоконченной вышивки. Она даже не оделась толком, пошла в халате – дело было ночью. В дом попала бомба. Птицы погибли почти все, а оставшиеся в живых разлетелись неведомо куда. Ольга звала их – они не откликались.
Это было концом ее счастливого поющего мира, почти ее концом. С тех пор она беспрестанно болела, жила где придется, у кого придется, порою впроголодь, потому что вышивки, которыми она занималась, были делом неспешным, требовали дорогих материалов – она вышивала золотом и дорогим шелком, а гонорара пока еще дождешься! Часто уходила с квартир из-за птиц, потому что они мешали хозяевам, а с этой последней привязанностью своей жизни Ольга не имела сил расстаться.
Так и мыкалась, изредка получая вспомоществования от друзей.
Савелий Сорин рассказал в Америке Сергею Судейкину о том, как бедствует Ольга. Тот со слезами на глазах воскликнул трагически: «Умоляю, не говорите мне об Ольге, я этого не вынесу!»
Больше всех ей помогала Тамара Персиц… Причуды судьбы. Причуды любви!
В начале января 1945 года Ольга заболела. У нее сделалась скоротечная чахотка, обострилась астма, эмфизема, и скоро она умерла. Накануне последнего дня ей вдруг приснились птицы, все птицы, которые когда-то были у нее. Полетали по больничной палате – и выпорхнули в окно. Осталась только белая голубка. Она разбилась об оконное стекло. Ольга знала, что увидела во сне свою смерть.
Спустя почти полгода после ее кончины Анна Ахматова вдруг решила написать второе посвящение к своей «Поэме без героя» (сама-то поэма была начата в 1940 году и сопровождена авторским предисловием, то есть как бы закончена, в сорок четвертом). А тут вдруг возникло второе посвящение с его риторическим вопросом:
Знала Анна Андреевна в это время о смерти любимой подруги или ее посетило некое высокое предчувствие, это роли уже не играло: прекрасная петербургская кукла уже переплыла и Ахерон, и Лету и чашу страданий своих испила до дна.
Примечания
1
Это уже называется – привет А. Блоку. То есть Князев и впрямь очень многое успел узнать о даме своего сердца – даже о ее несостоявшемся романе с великим поэтом.
2
В обществе (франц.).