Яна рассмеялась не без сарказма:
— Да кому он нужен, хотела бы я знать? Во всяком случае — не мне. Слава Великим Богам ТРАССЫ, я уже давно не принадлежу миру и избавлена от необходимости умирать за проигранное дело, как бедная Ева. Я могла бы сказать что мне очень жаль, но, если честно, мне все равно.
Леший уставился на нее не веря ушам. Шок был, пожалуй, посильнее, чем от внезапной материализации ее «сказок».
— Мир обречен, — спокойно повторила Яна, глядя в глаза Лешему, — время Логоса подходит к концу. Слово прозвучало, но не было услышано. Больше слов не будет. Наступает время Хаоса.
— Ты хочешь сказать, — Леший поперхнулся, — это Конец Света?
Яна кивнула. Ее равнодушие, причем не наигранное, а самое что ни на есть подлинное, не укладывалось ни в какие рамки, даже в виртуальные.
— И ничего нельзя сделать? Совсем ничего? А как же Ева?
— Они! — спокойствие впервые изменило ей, лицо перекосило от ненависти,
— Утописты! Фанатики!
… Видишь ли, Виктор, — она взглянула на него исподлобья. Помолчала, подбирая слова. — Те «сказки» которые ты отказался печатать, это был не просто литературный опыт. Это был сигнал. Для всех, кто может и хочет услышать. ЖИВЫЕ души не должны оставаться там. Тот, кто может уйти, должен знать что есть путь. Мы все делаем это — у нас это называется "разбрасывать маячки". А Они… Я не знаю, кто они, — Яна криво усмехнулась, — Если мы демоны то они, вероятно, ангелы. Они называют себя Хранителями и миссия их в том, чтобы закрывать пути.
— Зачем? — чтобы окончательно не рехнуться Леший постановил себе на время абстрагироваться от ситуации и рассматривать ее как отвлеченный философский вопрос, вроде древнего спора об универсалиях.
— Зачем? У Них есть причина. Серьезная причина. Они не хотят умирать. Видимо, не слишком верят в бессмертие души. Город стоит, если в нем есть пять праведников, — пояснила она, наматывая на палец сухую травинку, — царство Хаоса не наступит до тех пор, пока в мире есть хоть одна ЖИВАЯ душа. А среди Них ЖИВЫХ нет. Разве что изредка и случайно.
— Тогда почему вы бежите?
— Мы не «бежим». Мы уходим… Нам душно здесь. В этом проклятом мире душа не долго остается ЖИВОЙ, она умирает скорее, чем тело. Чтобы сохранить душу надо уйти.
— А как же остальные? Те, кто не может уйти?
— Они станут пылью на дорогах Вселенной.
— И тебе их… не жалко?
— Толку им с моей жалости, — отмахнулась Яна, — ну, пожалею я и что с того? Это ведь не я придумала, судьба у них такая. А судьбу на коне не объедешь.
— Яна, — опешил Леший, — я не верю, что это говоришь ты. Эта равнодушная злоба… из-за него, из-за Рея? Ты очень любила его?
— Я его ЛЮБЛЮ! И верю, что встречу его там, впереди. Он ЖИВОЙ. Жизнь одна. Смерть одна. И любовь — одна.
"Тебя мне никто никогда не заменит.
И место твое будет пусто и свято.
Пускай остается подушка не смятой,
Гляди, как целуются наши две тени…"
Яна осеклась, подавила всхлип в горле, но упрямо вздернула подбородок и договорила:
— Там, куда уходит ТРАССА категории жизни и смерти уже не имеют принципиального значения. И я знаю — он ждет меня там. А ты хочешь, чтобы я всем пожертвовала: своим ожиданием, его ожиданием, свободой, за которую так дорого заплачено, ради кого?
Леший отшатнулся. Впервые он видел ярость в этих, вечно спокойных глазах. Она взметнулась, как адово пламя, и человек отступил.
— Ради кого? — ожесточенно повторила Яна, — я могу пожалеть того, кого уважаю. Протянуть руку равному. Помочь сильному, если он на минуту ослаб. Но я не стану поднимать на ноги того, кто при первой же удобной возможности снова рухнет на колени. Пусть этим занимаются христианские святые, проклятый Сизиф или мартышка из басни, а я — воздержусь.
— Значит, это твоя политическая программа? — Леший сощурился так же жестко, как и она, — "Спасение утопающих — дело рук самих утопающих"?
— Что поделать, — девушка дернула плечом, — у меня нет крыльев и я не воображаю, что они есть.
Ночное небо с чужими звездами равнодушно висело над головой. Пахло увядающими травами и бензином. Леший впервые так остро почувствовал полное бессилие слова.
— Что будет, если я не стану печатать твои "сказки"? — спросил он.
— Ничего не будет, — она почти удивилась, — а что может быть? Месть? Я не мщу своим, даже если они заблуждаются. Придет время и ты сам вынешь мои «сказки» из стола…
— Сомневаюсь.
— Напрасно, — Яна улыбнулась тепло и немного снисходительно. Вспышка ярости длилась одно мгновение. Сейчас она вновь была спокойна и далека, — Хочешь спасти всех? Христос попробовал, так ему уже две тысячи лет свечки ставят… Спасай. Но сначала оглянись назад.
В ее тоне было что-то зловещее. Леший подчинился со странным нежеланием. И застыл, как жена Лота, превращенная в соляной столп. Метрах в пятидесяти, может чуть дальше, ТРАССА обрывалась. Но обрывалась так, что у любого рационально мыслящего человека разом заклинило бы все подшипники в мозгу. Асфальт был срезан, точно ножом. А дальше НЕ БЫЛО ВООБЩЕ НИЧЕГО. Вернее, там было НЕЧТО. Другого слова не подберешь. Огромная звездная бездна на 360 градусов обзора. И это не было спокойным звездным небом, мирно висящим над холмами. Бездна волновалась, пульсировала, дышала. В ней одновременно рождались и умирали тысячи вихрей. Тысячи огней гасли и тысячи зажигались вновь. Не было ничего, на чем мог бы задержаться взгляд, не поддавшись искушению рухнуть в эту бездну сияющим звездным вихрем.
— Ты в самом деле думаешь, что сможешь ЭТО остановить? — шепотом спросила Яна. Леший молчал. Это было слишком потрясающе. Слова, в которых он никогда не испытывал недостатка, куда-то провалились, но в этот момент он не испытывал нужды в словах. Вполне понятная робость овладела человеком, впервые узревшим лик наступающего Хаоса. Леший смотрел завороженно, и вдруг у него вырвалось неожиданное:
— А можно подойти… посмотреть.
— Можно, конечно. Только не долго.
— Почему? — отчужденно удивился Леший.
— "Если ты долго всматриваешься в бездну, то и бездна начинает всматриваться в тебя".
— Он здесь был? — внезапно сообразил Леший.
— Они все здесь были. Ницше, Лермонтов, Ван-Гог…
— А я-то как очутился в такой теплой компании?
— Желай — и получишь, — ответила Яна, — Только желай искренне. И пусть ни страх, ни сомнения не остановят тебя.
— Так просто? — поразился Леший.
— А ты думал? Жить вообще просто, если ты ЖИВОЙ. Когда захочешь вернуться домой — просто пожелай этого.
Внезапно Леший понял что это — прощание. Он с усилием оторвал взгляд от лика бездны и увидел что девушка уже "в седле".
— Мне нужно догонять Неуязвимого, — пояснила она. Серо-рыжие глаза смотрели на Лешего как в миг их первой встречи: спокойно и серьезно.
— Узнать где кончается асфальт, — повторила она, — это может сделать жизнь осмысленной. Подумай об этом. До встречи.
Мотор взревел. «Хонда» окатила Лешего сизым дымом и Яна Бельская, улыбнувшись на прощание, отжала сцепление.
Леший смотрел на нее не отрываясь, пока светлую точку не поглотила ночь. Потом развернулся и пошел. К бездне.
— Ты не права, Яна, — думал он, — но я не сумел найти нужные слова, чтобы убедить тебя. Сумеет ли это сделать кто-нибудь другой? Но я не вправе перекладывать эту задачу на чужие плечи. Я должен догнать тебя и попытаться еще раз. Пока не стало слишком поздно. Не для человечества. Мне, по большому счету, тоже наплевать на человечество. Это слишком абстрактная категория, чтобы всерьез болеть за нее душой. Пока не стало слишком поздно для тебя, Яна.
С каждым шагом Леший уходил от прошлого, но еще не знал этого. Он остановился на самом краю и с замершим сердцем заглянул вниз.
Под ногами горели звезды.
Как бесстрастно тихи эти летние ночи.
Как блестят серебром серых туч паруса.
Как закаты горят то длинней, то короче.
Как рассветы плывут — в небеса как в глаза.
Светло-желтый песок не скрипит под ногами.
Я уже не иду — я плыву над землей.
Одинокая птица махнет мне крылами.
В невозвратную даль позовет за собой.
Помоги мне, птица, я болен печалью.
Отнеси на землю, в мои детские сны.
Мне не надо неба, мне не надо Рая.
Я хочу проснуться вдалеке от войны.
Я покину свой дом не посмев оглянуться.
Я уйду за рассвет в заревой тишине.
Мне уже никогда, никогда не вернуться.
Потому что сегодня я убит на войне.
Помоги мне птица, я болен печалью.
Отнеси на землю, в мои детские сны.
Мне не надо неба, мне не надо Рая,
Я хочу проснуться вдалеке от войны.
—
Ты узнал, что день стремится к закату,
Ты узнал что ночь прохладнее дня,
Ты узнал что ночь прохладнее дня,
Ты узнал, что сердце — крылато,
А душа не живет без огня.
И что будет день, когда небо покажет
Свой бархатный край.
Ведь там, где кончается асфальт
Начинается Рай.
Ты отвыкнешь верить жесту и слову
И считать года за пройденный путь.
Ты проснешься свободным и новым.
Это будет. Когда-нибудь.
Это будет в день, когда небо покажет
Свой бархатный край.
Ведь там, где кончается асфальт
Начинается Рай.
Ты знал, что дорога имеет начало,
А теперь ты увидишь конец,
И поймешь, что ничто никогда не кончалось
Иначе и лучше чем здесь.
Это будет день, когда небо покажет
Свой бархатный край.
Ведь там, где кончается асфальт
Начинается Рай.
Фольклор ТРАССЫ.
ПЕРЕКРЕСТОК.
В зеленом шатре, образованном густыми кронами старых, корявых лип и таких же старых, но каким-то чудом сохранивших былую стройность берез, дом выглядел вполне прилично. Даже, на ее вкус, шикарно: длинная острая крыша с полукруглым окном чердака, забранным тонкими, полусгнившими рейками (стекло давно изничтожили), два ряда узких окон, похожих на бойницы старинного замка и одна дверь, которая никуда не вела. Она выходила из коридора второго этажа на улицу. Видимо, когда-то здесь был балкон или черная лестница. Раньше здесь много чего было. Дом был построен полвека назад и тогда назывался бараком. В благословенные, полные надежд сороковые никому и в голову не могло прийти, что здесь можно задержаться дольше, чем до полной победы коммунизма во всем мире. Сейчас дом назывался домом, а дверь на несуществующий балкон с общего согласия жильцов застеклили и постановили впредь именовать окном. Что не мешало ей, понятно, оставаться дверью… Знали об этом немногие.
Стоял прохладный августовский вечер. Листья с акаций уже потихоньку облетали, но липы держались молодцом, и глядя на них можно было поверить, что лето еще не кончилось. Пахло домашними оладьями и расплавленным гудроном. Из окон первого этажа доносился диалог Штирлица и Мюллера, приглушенный плюшевой занавеской. Зазвучала знакомая мелодия, вспыхнул верхний свет сразу в трех комнатах и выхватил из сумерек две неприметные фигуры: Янку со второго этажа, у которой папаня с прибабахами и ее кавалера, студента… Парочка без лишней суеты отступила к стене, в густую тень.
— А завтра? — вполголоса спросил парень.
— Отпадает. Дела.
— Какие у тебя могут быть дела, Янка? Семеро по лавкам или корова в коридоре?
— Послушай, ты меня проводил? Что хотел — сказал. Я тебя почти час слушала и, между прочим, ни разу не перебила. Что еще? На кофе пригласить, так у меня коньяк кончился.
— Янка!
— Иди домой. Иди, не отсвечивай. Бабки бдят. Не буду стоять у подъезда, у меня голова болит.
Она отдалилась сразу, стремительно, и исчезла в сплетении теней раньше, чем Паша успел ответить. Скрипнула рассохшаяся дверь. Взлететь по лестнице не касаясь перил — дело одного мгновения. Еще секунда — и дом вздрогнет от убийственной как и вся наша жизнь "Лестницы в небо", и старушки на лавочке неодобрительно закрутят головами и начнут тихо, интеллигентно материться. Музыкальные пристрастия Янки регулярно доводили весь барак до белого каления. Не вздрогнул. Прошло почти полминуты. Стояла непонятная тишина. Паша помедлил еще немного, и двинулся с подъезду.
Голова у нее и вправду разболелась. Сказались две бессонные ночи, потраченные на ликвидацию «хвоста» по античной культуре. Чтобы заиметь «хвост» по такой лабуде нужно было, действительно, постараться, но у нее получилось.
Она пересекла темный коридор (лампочки выкручивала лично). В дверном проеме висела маленькая, бледная еще луна. Рано? Или в самый раз? Здесь никогда точно не угадаешь… Она вспрыгнула на подоконник зная, что снаружи ее не увидят из-за густой листвы… да хоть бы и увидели. Луна шевельнулась, едва заметно сместилась и медленно, как минутная стрелка на циферблате, поползла вниз. И в тот миг, когда она поравнялась с дверью, Янка шагнула наружу, пробуя на прочность темный пандус.
Коридор уходил в пустоту, теряясь в неисчислимых вселенных, мощью надчеловеческого разума спрессованных здесь. Она никогда не пыталась их считать, не пыталась даже рассмотреть поближе. Она смотрела под ноги. Не потому, что боялась споткнуться, просто не стоило лишний раз испытывать судьбу, принимая в лицо жесткий свет Великого Зеркала. Она шла ровным, ритмичным шагом, опустив голову в венке светлых растрепанных волос. А навстречу ей двигалась такая же одинокая фигурка, затерянная в лабиринте пространств и веков. Они остановились одновременно и одновременно вскинули головы. Улыбнулись друг другу но не протянули рук. Между ними дрожала зыбкая но непреодолимая пленка Великого Зеркала.
— Зачем ты принял его облик? Хочешь разжалобить?
— Тебя разжалобишь, — усомнился он. Тот, Кто Встречает По Ту Сторону Великого Зеркала. Страж Перекрестка. Или просто Страж. Она знала с десяток титулов, но об имени не спрашивала. Он предстал перед серо-рыжими очами Янки до неприличия худым, очкастым пацаном лет семнадцати, с пепельными лохмами и чуть оттопыренными ушами. Он и улыбнулся как тот, с кем она только что простилась, застенчиво и упрямо.
— Просто ты думала о нем.
— Неправда, — открестилась Янка, — можно подумать, кроме Паши мне думать не о чем.
— Он любит тебя, — почему-то вздохнул Страж.
— Это его личное горе, — огрызнулась Янка, — меня оно совершенно не касается.
Он усмехнулся. Сквозь простоватые черты проступила знакомая тонкая улыбка, полная грустной иронии. Янка опустилась на пол, поджав ноги. Страж, по ту сторону Великого Зеркала, повторил ее движение, отстав на долю секунды.
— Боишься? — понимающе спросил Страж.
— Боюсь, — согласилась Янка, — а ты бы на моем месте не боялся? Я ведь уже все решила. Это не каприз, ты знаешь, это единственное решение, которое возможно в мире для таких как я… — она взглянула на него и быстро поправилась, — для таких, как мы. Когда наступит время уходить, я хочу уйти свободно, не оглядываясь назад и не жалея о том что осталось за спиной.
— Не выйдет, — перебил Страж.
— То есть? — не поняла Янка, сбитая с мысли странной репликой а больше улыбкой Стража. В ее значениях она решительно не разбиралась, по сравнению с этой улыбкой то, что демонстрировала Мона-Лиза было просто как букварь.
— Не выйдет, — повторил Страж, — Все хотят, но еще ни у кого не выходило. По крайней мере на моей памяти.
— Смотри, — сказал он. Янка пригляделась. Грань пересекали невидимые нити… или, скорее, проволочки, которые поддерживали две чаши. Одна сильно отклонилась в сторону Стража.
— Что это? — потребовала она.
— Это весы.
И что на них взвешивают? — с любопытством спросила Янка, — людские грехи?
Неожиданно Страж рассмеялся:
— Люди, вы забавны. Сколько я вас встречаю, а все никак не привыкну.
Как же вы любите дурачить себя… а заодно и меня. Но Великое Зеркало не одурачишь. Ты все решила? — он снова стал серьезен и строг и Янка погасила улыбку, — Весы говорят другое. Чаши колеблются…
— Неправда, — возмутилась она, — Я абсолютно точно знаю, чего хочу. У меня нет сомнений.
— Тогда почему ты еще не рядом со мной? — мягко спросил Страж.
Янка в запальчивости привстала, открыла рот…
— Слова стоят дешево. И только результат не лжет.
Тонкая пленка заметно вибрировала. Страж едва слышно прищелкнул пальцами и весы исчезли. Любовь к свободе… Или просто желание сбежать из дома, где течет крыша и никто не разделяет пристрастия к "Led Zeppelin". Или еще проще: вот буду лежать в гробу, такая холодная и далекая, и вы поймете, кого потеряли. Не глупо ли сходя по лунной дороге пробовать ногой ее крепость. Любовь не знает колебаний, для нее возможно лишь одно решение, и цена за него уже не имеет значения… Но где, на каком сказочном Авалоне водится такая любовь? А слова… да, слова дешевы…
Коридор уходил в пустоту. Бесконечность вселенных, спрессованных на
Перекрестке Вечности, скорее раздражала, чем приводила в восторг. Она возвращалась домой.
— Янка, что с тобой?!
Она с трудом разлепила веки, ставшие вдруг тяжелыми.
— Я поднялся наверх. Хотел спросить про послезавтра. Вижу — ты лежишь на полу, перед дверью. Я так испугался…
Он был действительно испуган и ее это тронуло.
— А если бы я умерла?
— Тогда я бы тоже умер. Прямо здесь.
Карие глаза за толстыми стеклами очков были до смешного серьезны.
— Паша, а ты любить умеешь?
— Что? — от чего-то снова испугался он.
— Мне один тип сказал, что ты меня любишь.
Кто сказал? — встрепенулся парень. — Кстати, он правду сказал. Я и не отпираюсь.