— А зачем он нам, если он не монастырский? — острый, вытянутый нос
Дракулы неопределенно шмыгнул, — плащ у него хороший…
— Я сказал, уймись! — рявкнул Степаныч, — иначе сейчас в "живой уголок" суну.
— Напугал ежа голым задом, — фыркнул маленький Дракула, не спеша уходить. Черные глаза его разглядывали Лешего в упор с каким-то капризным, нехорошим интересом.
— Привет, Кузя, — бросил Сергей. И лохматый Дракула мгновенно потух, как фонарик на севших батарейках.
— Шучу я, Серый… — зубы мелькнули в заискивающей улыбке, — веселый я…
— Брысь.
Кузю — Дракулу сгребло так быстро, что Леший даже не успел заметить в какую сторону он испарился.
— Простите дурачку, — незлобиво буркнул Степаныч, — располагайтесь.
Почти квадратная комната, метров двадцать, не больше, была меблирована полом, потолком и стенами. Посередине, где горел костер, половицы были сняты.
Садится предстояло видимо там, где стояли. Леший нерешительно замешкался. Сергей, который был здесь, как рыба в воде, освободился от куртки, свернул ее вдвое, бросил на пол и кивнул ему приглашающе. Сам он устроился на корточках в темноте, подальше от огня.
— Это журналист, — сказал он негромко, ни к кому не обращаясь, — он будет вам задавать вопросы. Если ответы его устроят — получите от него на водку.
— А если нет? — встряла безличная тень слева от Лешего, без определенного пола и возраста.
— Тогда от меня — на орехи, — серьезно ответил Сергей, — Так, что лучше напрягитесь, ребята. Мне с вами ссориться вроде бы не из-за чего, Кузя шалит, так это в нем дурная кровь играет, я не в обиде… Хорошо бы так оно и осталось. Неясные тени, которые Леший при всем старании мог лишь смутно угадывать в темноте, зашевелились, двигаясь ближе к костру. Размытые силуэты приобрели некоторую четкость и оформленность, но лиц по-прежнему не было. Они замерли, словно у невидимой черты, все разом, будто услышали команду. И снова матовый свет заслонил их от взгляда Лешего рыже-черным газом. Из дверного проема потянуло стылым осенним холодом. Леший не стал доставать диктофон — подобных вещей он обычно не забывал до тех пор, пока статья не уходила в набор.
— А что за дела с монастырскими бомжами, — спросил он.
Костерок был обложен кирпичами в три ряда. Нагреваясь, они излучали тепло, когда очаг тушили, чтобы испечь картошку. Грязные руки со страшными,
обломанными ногтями перебирали бурые клубни тут же. Руки Леший разглядел хорошо…
Внезапно он насторожился — ухо его давно уже улавливало неясные шорохи за спиной: то ли у стены, то ли в стене. А может — в соседней комнате. Негромкие такие звуки — тихий хруст и слабый шелест чуть ли не под ногами.
— Что здесь? — перебил он, оборвав чей-то обстоятельный рассказ о затяжной войне «вольных» бомжей с «монастырскими».
— Не бойся, — Степаныч осклабился, — это братья наши меньшие из славного племени грызунов. Сегодня они тихие… Эти бестии знают все наперед, когда они спокойны — и мы не чешемся.
— А с чего бы им сегодня-то беспокоиться, — встрял молчавший до этого Сергей.
— Мало ли, — отозвался Степаныч, — Перекресток все-таки. Дело тонкое.
Леший вскинул голову — бомж смотрел на него в упор, пронзительным взглядом, и в этих глазах, жестоких и хитрых, вдруг почудилось Лешему нечто чуждое и одновременно смутно знакомое, что-то похожее на древнюю насмешку: не злую но и не добродушную. Внезапно Степаныч подмигнул… и отвел глаза, словно ничего не случилось.
А что, собственно, случилось?
— Собачки здешние, — спросил Леший, — людей не обижают?
— Нет, конечно, — Степаныч пожал плечами, — зачем обижать. Они не обижают. Они охотятся.
Повисла пауза и Леший снова услышал шорох, на этот раз как будто ближе.
— А сектанты, белые братья, появляются? — быстро спросил он.
— А пес их знат, — встрял тонкий, старческий голос, — в прошлом годе ходили тут с крестами, в балахонах, кошек черных жгли да выли дурным мявом не хуже тех кошек, а сейчас давно тихо. Говорят, таперя против них закон придумали, сажать будут, так не знаю, правда ли нет?
Закон давно есть, — ответил Леший, непроизвольно улыбаясь. Он так и не разобрал, кто из нахохлившихся фигур подал голос, все они были какие-то одинаковые… — Только по нему не садят. Надругательство над могилами, к примеру, это административное нарушение, а не уголовное.
— Закон есть а посадить не могут? Что же это за закон такой? — простодушно удивился бомж.
И снова повисло молчание. Леший соображал, как лучше перейти к главному вопросу, об исчезнувших бесследно людях и о тайне подземелий.
Легенды в городе ходили чуть не со дня его основания и первая датировалась 1382 годом, когда, как пишут в прессе "по непроверенным сведениям" Великий князь Московский Дмитрий Донской после Куликовской битвы затормозил ордынский выход за три года и запрятал серебро где-то в этих непролазных местах. Зарыл клад в землю, а сверху, чтоб никто не догадался, часовенку соорудил деревянную, верных дружинников под видом монахов поселил и стало местечко посадом. А после вокруг и целый городок вырос за неприступным каменным монастырским валом.
С тех пор княжеское это серебро только что ленивый не искал. Кладоискательский зуд поддерживало то, что в ручье, вытекавшем из под монастырской стены, обнаружились примеси серебра. Может, конечно, монастырская ключница там серебряное блюдо утопила…
Существовали и другие байки. Некоторые имели происхождение совсем недавнее, и Леший бы не поручился, что к этому не приложил руку вездесущий Татарин.
Увлекшись размышлениями он не заметил, как в «бомжатнике» установилась живая, дискомфортная тишина, что маленький Кузя — Дракула стоит на четвереньках и по-собачьи принюхивается, а страшноватые руки сноровисто сгребают картошку. Он вынырнул из раздумий, когда по ногам деловито скользнуло серое тело и быстрым, грациозным прыжком выметнулось в дверной проем. Костер треснул и заметался. Степаныч вскочил, и на стене выросла громадная, устрашающая тень.
— Ша! — рявкнул он, — Дракула, нюхай!
Перестаньте, — детектив брезгливо поморщился. Он давно уже стоял, как и Леший. Сергей нагнулся, поднял свою куртку, без суеты отряхнул, словно не замечая сжигавших его взглядов.
— Ну!? — не выдержал Степаныч.
— Это Они.
Бомж замысловато выругался, в глазах его металась злость пополам с животным страхом.
— Далеко?
— Не очень, — сдержанно ответил Сергей.
— Твою мать! — с чувством выругался Степаныч.
Костер метался, словно тоже был напуган. Безликие тени, то ли люди, то ли что-то другое, замерли вдоль стен, как абстрактные скульптуры. Их было,
как успел разглядеть Леший, около десятка.
— Что случилось? — спросил он, — кто-то угрожает вам?
— Им не угрожают, — бросил Сергей, — их истребляют. Гончие Смерти идут за каждым из них с рождения, но первыми падут те, кто остановился. Это справедливо. Но это жестокая справедливость.
Дверь, дрожавшая от прыжков серых зверей, жалобно треснула и нижняя часть ее обвалилась. В углу сгребали полуистлевшие тряпки и доски, седенький старичок торопливо затаптывал костер, он плевался и шипел, не желая погибать.
Вдруг обнаружились факела и полумрак осветился рыжими огнями, словно средневековый замок в фильме о Робин Гуде. И Леший заметил в углу круглый люк. Он уходил вниз. В темноту.
— Дракула, встреть гостей, — бросил Степаныч. Он держал факел как
Статуя Свободы и Леший только сейчас разглядел, что бомж сравнительно молод, пожалуй, ему не больше сорока, широк в кости и должно быть, страшно силен.
— Почему я? — ощерился Кузя.
— Потому, что ты уже всех достал, — рыкнул Степаныч, — ты думал, я тебя по доброте душевной кормил, бездельника? Вот для такого случая и берег. Так что — давая наружу, не зли! А то ведь придушу, паскуду… Степаныч шагнул к нему с явным намерением перейти от слов к делу. Дракула попятился. Губа его вздернулась, обнажая мелкие желтые зубы.
— Сам иди, — огрызнулся он, и неожиданно бросился в ноги Степанычу, сбил его, пробуравил живую массу бомжей и с ловкостью хорька скрылся в лазу.
— Упустили! Холера! — Степаныч в диком бешенстве завращал глазами.
Притихший бомжатник шатнулся назад, — Кто упустил гаденыша?! Ты?! Пойдешь вместо него!
— Успокойся, — Сергей отвел руку с факелом от старческого лица с застывшей улыбкой, уже почти мертвого от страха, — Я встречу… кузенов по папиной линии.
— Р-рехнулся, парень? — сдавленно спросил Степаныч. — Я тебя не пущу, как хочешь. Ты слишком хорош, такие карты не сбрасывают.
— Я польщен. — Сергей кривовато улыбнулся, — надеюсь, Динзиль это тоже понимает… А теперь уходи, Степаныч, и уводи людей. Они уже совсем близко, я слышу их дыхание, — он обернулся к Лешему и протянул свой фонарик. И тот, словно завороженный, бездумно сунул его в карман. Темные глаза на миг словно потеплели.
— Пойдешь за Степанычем. Постарайся не отстать.
— А ты? — вырвалось у Лешего. Происходящее внушило ему безотчетный ужас. Казалось что там, за стенами, сгущается ночь и в этой ночи проступают странные, нечеловеческие, но смутно знакомые лица. И Леший подумал, что сам не согласился бы заступить им дорогу к добыче, даже в великой нужде.
— Иди, — повторил Сергей. Леший дернулся, было, к нему но быстрая рука цапнула его за рукав.
— Серый знает, что делает. Может и обойдется… Фронтиры ему родня а кровь, сам знаешь, гуще воды. Пошли. Я уже и сам их чую, а это значит, что они прямо здесь.
Бомжи сноровисто ныряли в колодец. В комнате темнело. Степаныч посветил факелом и ухнул вниз со сдавленным матерком. Леший оглянулся на Сергея — тот кивнул, торопя. Узкий люк оказался не таким уж узким. Струя едкого дыма ударила в нос, ноги обдало жаром, он закашлялся. Грохот за спиной известил о том, что Сергей закрыл крышку люка.
Коридор уходил круто вниз.
Цепочка рассредоточилась, чтобы не сжечь друг друга чадящими факелами.
Вероятно. Они были чем-то пропитаны, потому, что горели ровно, без треска.
Леший спускался вниз последним. Спины Степаныча он не видел, но острый «ханыжный» запах, который еще усилился в этой норе, служил отличным ориентиром. Перед глазами маячил потолок. Толща камня, висевшая над головой, ощутимо давила на плечи, против воли Леший подумал, случись что впереди, ему останется только догадываться об этом. Разойтись вдвоем в этом коридоре можно было только одним способом: одному лечь на пол, а другому переползти по нему на животе, как крокодилу. Стены сдавливали так, что, физически, было трудно дышать. Впрочем, ступени оказались хоть и круты, но неожиданно удобны и совершенно не тронуты временем. Время? Леший мысленно пожал плечами — постройки над головой относились, самое позднее, к началу семнадцатого века. Комплекс монастыря. Конечно потом, во времена советской власти то, что осталось от построек, оприходовали, соскоблили со стен и потолка все идеологически несовместимое с "кодексом строителя коммунизма", понапихали в них современную начинку: склады, спорткомплекс, баню. Потом случилась перестройка и складировать стола нечего.
Здания оказались бесхозными и, хотя построены были на века, это все комиссии признавали в один голос, но вложить чертову прорву денег в реставрацию желающих не находилось. Степанычу и его «коммуне» бывший склад сгодился и таким.
Лестница вскоре кончилась и началась длинная и узкая каменная труба. Сохранилась она отменно — старый кирпич был словно только что выложен а пол под ногами, похоже, время от времени мели. Местами стены были обильно разукрашены тусовочными феньками и надписями на фантастической смеси русского, английского и иврита. Тут же красовалась шестиконечная звезда Давида, усеченная пирамида и свастика.
Двигались быстро. Тени бежали впереди компании. Леший не слышал разговоров — должно быть их и не было. Люди торопились. В одном месте Леший заметил в стене круглое отверстие, из него вынырнул и побежал по стене толстый заизолированный кабель. Шагов через двадцать к нему присоединился второй, а спустя еще немного времени — третий. Все страньше и страньше. Леший попытался определить направление: представил себе «бомжатник» снаружи, сориентировался и понял, что идут они прочь из города. Чего, собственно, и следовало ожидать. Настроение было из рук вон нехорошее — в голову упорно лез
Сергей Боровской, оставшийся там, наедине с неведомой угрозой. Леший знал его всего час, может чуть больше, но молчаливый паренек внушал ему невольную симпатию. К тому же, профессиональное любопытство осталось неудовлетворенным и алкало пищи. От чего он бежал в компании сомнительных личностей по узкой каменной кишке в неизвестность. «Фронтиры», вертелось в голове неотвязно. Так назвал их Степаныч. "Черные фронтиры", так называла их Яна Бельская… Можно было сколько угодно смеяться или скептически хмуриться, но Леший чувствовал
НЕЧТО. Там, за стенами «бомжатника» собиралась некая сила и все рациональные выкладки были бессильны перед голосом инстинкта, который властно приказывал:
"Бежать!" "Гончие Смерти напугали меня…", вспомнил Леший. Роберт Хасс был чертовски прав — это было страшно. И притягательно. И смутно знакомо. Он уже сталкивался с этим феноменом, но где? Когда? Умом Леший понимал, что такого быть не могло, в его не бедной событиями биографии не было места никакой «дьявольщине», однако, он бежал вперед, подобрав полы плаща чтобы не испачкать, бежал словно от смерти и в глубине души был абсолютно уверен, что поступает правильно — от Них нужно было бежать. Откуда он это знал?
Неизвестно. Знал — и все.
Внезапно перед глазами возник засаленный, прожженный костром ватник Степаныча. С разгону Леший едва не налетел на бомжа и брезгливо отпрянул.
— Что случилось? — спросил он прерывающимся голосом.
— Стена, — Степаныч обернулся к нему, мерцая белками глаз, — кладка совсем свежая, раствор еще не просох.
Раздались быстрые глухие удары и, через минуту, сухой треск: бомжи начали разваливать кладку, и, видимо, сломали факел.
— Откуда она взялась? — удивился Леший, напряженно прислушиваясь к возне впереди.
— А хрен их знает, откуда они берутся! — рявкнул Степаныч с неожиданной злобой, — может сами растут. Я не удивлюсь. В последнее время под землей неспокойно.
Леший почувствовал зуд под ложечкой — журналист, он, видимо, и в аду журналист. Осторожно, стараясь не спугнуть внезапной откровенности Степаныча, тихо произнес: "Почему?"
— Дракулу видел? — вместо ответа спросил Степаныч и длинно сплюнул под ноги, — Типичное дите подземелья. Снизу пришел. Вылез, зараза, как вошь из подмышки. Гаденыш редкостный, одна с него была польза — нюх хороший. А дисциплины — ни на грош. Видал, как он свалил? Художественно, я бы сказал. Мне так не суметь.
— Куда же он подевался? — растерянно сообразил Леший.
— А хрен их знает, куда они деваются, — непонятно ответил Степаныч, повернулся и крикнул в темноту:
— Ну, долго там, инвалидная команда?! Можно подумать, Беломорканал роете!
В этот момент раздался долгожданный грохот, стук и бомжи ломанулись в проем. И сразу стало не до интервью.
В жизни Лешего было только две страсти: журналистика и рыбалка, возможно потому, что первая была так похожа на вторую: сначала нужно было долго и терпелива ждать — потом молниеносно действовать.
— Степаныч, а что, люди в подземельях живут? — небрежно спросил он вовремя очередной заминки, когда шедшее впереди, неопределенного пола существо, пыталось определить верное направление в путанице узких боковых штреков. Это была уже третья попытка выбраться наружу, и, похоже, снова безуспешная.
Выломав кирпичную перегородку и пройдя метров сто они попали в низкий и широкий тоннель, где можно было проехать на мотоцикле с коляской. Бомжи обрадовались, вполголоса загомонили, а Леший на мгновение утерял способность соображать. Про этот подземный ход строили гипотезы, писали романы и сочиняли не слишком приличные анекдоты. Даже песня была: "Стояли где-то рядом, по соседству, мужской и женский — два монастыря". Но никто из «исследователей» всерьез не верил, что ход существует. И вот Леший стоял тут, не вымощенном крупным камнем полу, втягивал носом воздух, пахнущий мокрой землей, ежился от холода. За один этот ход Татарин заплатил бы по высшей ставке и был бы прав — в масштабах города это была, бесспорно, сенсация. Лешему пришлось напомнить себе, что он здесь не за тем, чтобы двигать вперед науку — археологию, у него другое задание. Его рыба было совсем рядом — крупный грязный мужик с непонятным, небомжовским взглядом. Серьезный клиент. Перед тем, как «подсечь» его следовало «поводить».
Бомж быстро взглянул на него, помолчал что-то соображая про себя.
— Люди — нет, — буркнул он.
— А кто живет? — подхватил Леший, пряча азарт за наигранной небрежностью.
— Ты только не смейся, — неожиданно попросил бомж, — сам я этого не видел, люди говорили. А я за что купил — за то и продаю… Он замолчал. Молчал и Леший зная, что подталкивать нельзя, иначе «рыба» сорвется с крючка и поминай, как звали. Интересно, сколько миллионов нервных клеток сгорело у него за эти невыносимо-долгие мгновения. Впрочем — издержки профессии, самая короткая продолжительность жизни, постоянный стресс… Он знал, куда лез. Жаловаться не на кого.
— Люди здесь… ты на машинку пишешь?
— Нет, — успокоил его Леший, — пока — только на свои извилины.
— Пришельцев здесь видели, вот что, — высказал, наконец, Степаныч, — в скафандрах и морды резиновые. А во лбу звезда горит, как у Царевны-лебеди. Я здесь не при чем, — торопливо открестился бомж, наблюдая, как вытягивается лицо у Лешего, — мало ли о чем люди болтают… Ну, что, Гена, сворачиваем, или прем дальше, как дважды краснознаменная имени Ленина?