Я чувствую растерянность. Мир рушится. Реакция дает сбой. Здравый смысл ушел в отпуск. Я пью кофе с Охотником. Этот Охотник — Вивиан. И ей не нужна моя душа.
— Знаешь, сколько в Городе Дождя таких идиотских суеверий? — продолжает она, — я как-то из любопытства подсчитала — больше четырех тысяч! В общем-то, дело не вредное. Я и само грешу. Домового подкармливаю. Ветер высвистываю иногда. А моя соседка — та верит во все подряд: в черных кошек, в разбитые зеркала и в прочие потерянные ножики. Вот уж кто, наверное, не скучает.
— Но постой, — прерываю я, — если Охотникам не нужны души, то что же им нужно?
Вивиан внезапно становится очень серьезной:
— Мы, действительно, Охотники, — произносит она с ударением на последнем слове, — только не за некрещеными душами. Дичь у нас другая. Прежде всего — ложь. Это — самый страшный враг. Если человек солгал, неважно, насколько необходима была ложь, он уже опустил щит, закрывающий его человеческую сущность от вторжения. Следом за ложью идут: зависть, трусость, жестокость. Все они — ее родные дети. Уходящему, тому, кто стремиться вперед, кто переходит на иной уровень сознания, всех этих спутников в дорогу брать нельзя. Иначе, незаметно для себя, он может свернуть совсем в другую сторону.
Холодом и странной жутью веет от простых и спокойных слов Вивиан.
— Но если это случится, у Города Дождя не будет более страшного врага.
— Верно, — соглашается Вивиан, — но нас этот аспект беспокоит уже меньше.
— Поясни.
— Ты мыслишь как принцесса. Наследница. Для тебя в первую очередь — благо города. Для Охотников главное — безопасность самого человека. Он станет врагом Городу, но еще более страшным врагом он станет самому себе. Иногда такого человека удается вернуть. Чаще — увы… И если в нем будет достаточно силы, его влияние распространится как чума. Тогда, только тогда, Розали, древний термин «Охота» возвращается к своему изначальному значению. Тогда мы, действительно, бросаемся по следу с целью "найти и уничтожить". Но сейчас не тот случай.
— Вивиан, — перебиваю я, — объясни, что во мне не устраивает Охотников?
Почему они не отпускают меня? Я не лгу… Ну, почти. Во всяком случае вам с Даяной — никогда. Я далека от расизма, сатанизма и прочего философского мусора.
— Верно, — смеется Вивиан, — я тебе все время об этом говорю. У тебя чистая душа, но изрядно замусоренные мозги. Суеверием, фетишизмом, комплексами. На твоей дороге это бесполезный багаж. И даже попросту вредный. Это он тебя держит, а не Охотники. Брось его и иди куда хочешь. Или лети. Никто тебя держать не станет. Да и не сможет.
— Ты пришла только для этого? Для того, чтобы мне это сказать?
— Нет. Еще чтобы выпить кофе.
— Не сейчас. Вообще. В мою жизнь.
— Не смешивай божий дар с яичницей. Попытка объяснить разные явления одной причиной это тоже признак незрелости ума. У любой вещи есть больше чем одна сторона.
— Понимаю, — отвечаю я, понимая на самом деле только одно — более ясного ответа я не дождусь.
Слова и поступки Арбитра всегда были немного слишком туманны для меня.
Разумеется, когда я сотворила тари, он решил, что за мной необходимо приглядывать. Но может быть это глупое подозрение и у явления и в самом деле есть другая сторона? И Вивиан была рядом не "по долгу службы" а потому, что ей так хотелось. Или одно другому не мешает? Но, как бы не решалась эта задача — одного не сбросить со счетов: я люблю Вивиан.
— Ты уже уходишь, — пугаюсь я, глядя на полыхающую в окне грозу.
— Она сейчас кончится.
Я мгновенно возвожу могущество Охотников до управления силами природы, но почти сразу понимаю, что Вивиан просто подсчитала с какой скоростью уходит гроза.
Уже в прихожей я решаюсь спросить:
— Что же нам делать? С Реем? Ведь Даяна говорила…
В полутьме, которую разряжает лишь тусклый зеленоватый фонарь под потолком, Вивиан глядит на меня почти так же спокойно и насмешливо, как Рей.
— Ты хочешь сразу получить панацею от всех бед? У меня ее нет. У Даяны, конечно, ума палата, но тут она тебе не поможет. Ты ее слушай, это полезно, но и сама соображай. Существует тысяча причин, чтобы поступить так, и еще десять тысяч, чтобы поступить иначе. Даже Арбитр не знает, почему и как Человек выбирает пути. А уж куда они могут его завести знают только Великие боги. Я не могу сказать, какую цену тебе отмерит судьба, и никто этого не скажет. Знаю только, что цена тебе будет отмерена не по поступку, а по твоим силам и мужеству. Не иначе. Устраивает тебя такой расклад?
— Вполне.
— Тогда, счастливо!
Она прощается и исчезает за дверью, вместе с ней уходит и гроза. А старый фенакодус спит как убитый, хотя, несомненно, живой. Во сне дергает копытами. Бежит куда-то.
Я поднимаюсь к себе и с удивлением обнаруживаю, что исчезла давящая тяжесть, которая мучила меня с начала каникул.
В Городе Дождя часто идет дождь. Но мы все равно помним о солнце.
И еще одна картинка…
День, как всегда, хмурится но, похоже, не всерьез. На улицах почти светло. Дождик забавляется, швыряя в лицо редким прохожим пригоршни острых холодных иголок. Его это веселит. Нас, как ни странно, тоже.
В Городе Дождя очень легко попасть на окраину. Просто сверни с улицы, и окажешься по колено в мокрой траве. А Город отодвинется, давая простор взгляду. Сегодня он, как никогда, похож на маленький провинциальный городок, где я провела детство, на берегу некогда судоходной, но обмелевшей реки, которую теперь "воробей вброд переходит". Мы с Реем идем по утоптанной тропинке, мимо затянутого ряской озера туда, где в арке серо-зеленой листвы белеют крепостные башни и плывут в сизом небе сизые купола — почти сливаясь, почти паря.
— Разреши напомнить, та сама говорила, что Даяна еще не Римский Папа, и даже не Римская Мама, — произносит Рей.
— Она редко ошибается, — возражаю я.
— Согласен. Вероятно, она и сейчас права, но что это меняет?
— Для меня многое. Я не хочу рисковать твоей жизнью.
— А своей?
Я пожимаю плечами.
— Рей, ты сравниваешь несравнимое. Своей жизнью я готова рисковать по той простой причине, что моя жизнь это моя личная собственность. Могу делать с ней все, что захочу.
— Аналогичный случай, — смеется Рей, вытирая ладонью мокрое лицо, — ты готова рисковать своей жизнью, я — своей. В чем тогда проблема? По-моему, мы ее решили.
— А по-моему это как раз то, что Вивиан называет "профанацией вопроса".
— Пусть будет профанация, — не спорит Рей, — главное, что в таком виде задача имеет решение.
— Ничего хорошего из этого не выйдет, — бормочу я себе под нос.
— А разве нам сейчас плохо? Значит хорошее уже вышло. А что будет дальше — никто не скажет наверняка. Человек — очень сложное животное.
Я догадываюсь что Рей, с недавних пор, и себя считает человеком. Может,
конечно, так оно и есть.
— И что, по-твоему, будет дальше?
— То, что мы захотим, — уверенно отвечает Рей. — Ничего другого и быть не может.
— А если когда-нибудь мы захотим разного? Ты — одного, я — другого?
— Значит каждый получит свое. Тот, кто написал это на воротах
Бухенвальда, был великий циник, но тот, кто первым высказал эту мысль, был великий мудрец. Так оно всегда и бывает. В конечном итоге каждый получает именно то, что хотел и ровно столько, сколько способен переварить. Этот мир полон счастливыми людьми. А Город Дождя — это химера. Выброси ее из головы.
Или не выбрасывай. Как хочешь. Тебе она жить не помешает. Кому угодно, только не тебе.
— Мне хочется увидеть как садится солнце, — говорю я.
— Нет проблем, — отвечает Рей, — по моим подсчетам до заката часа полтора.
Далеко от промокшей земли
Рассыпаясь, звезда догорит.
Только ветер шепнет: "Розали…"
Только он до земли долетит.
Только он поцелует лицо,
Золотистые брови вразлет.
А потом рыжим псом на крыльцо
Прокрадется и тихо уснет.
Я сыграла ненужную роль,
Но почти не жалею о ней.
Как легко забывается боль…
Мне бывало гораздо больней.
Поэтический элит-клуб "Бродячий Пегас". Творческий вечер Янины Бельской.
Мне все равно придется уходить.
Пусть не сейчас, не завтра… Но придется.
И тонкая серебряная нить
Натянется, заплачет и сорвется.
И вспорет мир высокий краткий звук.
И схватит небо утренним морозом.
И прозвучит дверей негромкий стук
Ответом всем непрогремевшим грозам.
Я знаю, ты мечтаешь по ночам,
Что этот день окажется дождливым
И снимет плащ с любимого плеча.
И я останусь греться у огня…
Кого-то это сделает счастливым,
Но не тебя, мой друг. И не меня.
—
На моем дорожном плаще
Пыль тысячи троп.
И одна ведет к тебе,
И снимет плащ с любимого плеча.
И я останусь греться у огня…
Кого-то это сделает счастливым,
Но не тебя, мой друг. И не меня.
—
На моем дорожном плаще
Пыль тысячи троп.
И одна ведет к тебе,
А все остальные — прочь.
А в твоем саду сто огней,
Две тысячи песен у скрипки.
И одна из них обо мне,
А все остальные — молитвы.
Полнолуние.
Авторские песни Татьяны Сторожевой.
Сон о луне.
Светлый силуэт на стене.
За окном тревожная ночь.
Мне приснился сон о луне,
Золотой и теплой, как дождь.
Я в него спустилась, как в сад,
Позабыв надеть серый плащ
И тревожил пристальный взгляд.
И звучала ночь, точно плач.
Может, так оно и было,
Мне гадать об этом странно,
Может, я тебя любила,
Друг случайный и нежданный.
Может это только шутка
С неопасным поцелуем.
Мне всегда немного жутко
В одиночку в полнолуние.
Золотистый блик на окне…
Погляди, как звезды чисты.
Мне приснился сон о луне
Гордой и волшебной, как ты.
Я его совсем не ждала,
Как не ждут ни встреч, ни разлук.
Может быть и не было зла
От твоих протянутых рук…
Может так оно и было,
Мне гадать об этом странно.
Может я тебя любила,
Друг случайный и нежданный.
Может это только шутка
С неопасным поцелуем.
Мне всегда немного жутко
В одиночку в полнолуние.
Серый город.
Я не знаю, когда это будет.
И не верю, что будет скоро.
Лишь надеюсь, что в этой жизни,
Или в следующей за ней.
Я пройду знакомой дорогой,
И проснувшийся Серый Город
Спустит мост, приветствуя музыкой
Ржавых цепей.
И время свернется в петли.
И путь сомкнется в кольцо.
И я пойму,
Что нет никакого пути…
И, как прощение былых грехов
Я увижу твое лицо.
И, может быть, даже сумею сказать:
«Прости».
Город сумерек, узких улиц.
Город вольных, бродячих кошек.
Город шорохов, город скрипок.
Королей и ночных воров.
Как сейчас там должно быть пусто.
Как спокойно и мертво спит он,
Потеряв королеву, уставшую
Верить в любовь…
Но время свернется в петли,
И путь замкнется в кольцо.
И я пойму, что нет никакого пути…
И, как прощение былых грехов,
Я увижу твое лицо.
И, может быть, даже сумею сказать:
«Прости».
ТРАССА.
Душный день догорал над острыми черепичными крышами, похожими на спины симпатичных ленивых динозавров. Сумерки не несли прохлады. Три черных кипариса, как почетный караул, выстроились в ряд у плывущей в рыжем свете веранды маленького кафетерия и, то ли сторожили любезную им, душную жару, то ли провожали уходящее солнце.
Голос сивиллы был хрипловатый и чуть-чуть, самую малость насмешливый. Ровно настолько, чтобы «клиент» не усомнился, что тут имеет место настоящая магия. Грубая крестьянская рука, темная от загара, крепко держала такую же широкую, но бледную и рыхлую ладонь. Темно-карие глаза глядели со смешинкой — мудрой и понимающей.
— Ты будешь удачлив в игре, но в конце-концов крупно проиграешься. Тебя будут любить три очень красивые женщины, но та единственная, которую полюбишь ты, отвергнет тебя. Будешь знаменит, но переживешь свою славу и умрешь в безвестности. Впрочем, жизнь твоя будет долгой а смерть — легкой.
На круглом столе, перед маленькой компанией, стояла большая бутылка терпкого греческого вина, в оплетке из лозы, и огромное блюдо спелого черного инжира, в котором тихо светилось собранное за день щедрое солнце. Никто не ел. Почтительно и доверчиво двое внимали сивилле.
Играла скрипка — легко и немного печально, одну из тех незатейливых уличных мелодий, которыми так богат любой провинциальный южный городок, и Яна неожиданно подумала, что видит сон. Странный сон длиною в жизнь.
— Как-то все это… безнадежно, — поморщился ее спутник, осторожно вынимая запястье из цепких пальцев сивиллы, — например женщина… Вы ведь настоящая ясновидящая, — в голосе проскользнул едва уловимый вопрос, даже, скорее просьба к этой загадочной женщине с непонятной силой во взгляде — рассмеяться и свести все к заурядному розыгрышу. Но она молчала, продолжая улыбаться, и эту улыбку можно было истолковать как угодно.
— Могли бы вы, скажем, узнать, что за женщина. В смысле: "Кто предупрежден — тот не побежден".
— Это не только возможно, но и очень легко, — глубоким, грудным голосом отозвалась сивилла, — только тебе, Игорь, это не поможет. Судьба — штука хитрая, ее на коне не объедешь.
— А если попробовать?
— Попробуй, — доброжелательно улыбнулась женщина…
— И… что будет?
Сивилла неожиданно рассмеялась низким, почти мужским смехом.
— Кто ж тебе это скажет? Я могу читать линии судьбы на ладони, но если ты отбросил написанное, нет никого, кто сказал бы тебе заранее, чем все это кончится.
— Как-то все это безнадежно, — повторил Игорь, непроизвольно пряча руки под стол.
— А ты? — пожилая женщина неожиданно легко для своей внушительной комплекции развернулась к девушке, и та увидела ее глаза — цепкие, хитрые, умные.
Яна покачала головой:
— Спасибо, не стоит. Свою судьбу я знаю.
И довольна ей? — спросила сивилла, вскинув острый подбородок. Густой голос словно материализовался в вязком воздухе и ощутимо надавил на грудь.
— Вполне, — Яна пожала плечами и через силу улыбнулась. Теперь она понимала, каково было ее случайному спутнику под этим тяжелым взглядом. Отчего он выглядит так жалко и украдкой вытирал о шорты другую ладонь.
Наверное, она и сама выглядела не лучше.
Не отрывая взгляда сивилла кивнула на догорающее небо.
— Час меж собакой и волком, — веско сказала она, — Волшебный час. Ты кто по гороскопу?
Она ответила, чувствуя нарастающее напряжение. Сивилла заарканила ее своим всевидящим взглядом и низким голосом. Яна попыталась освободиться, но лишь увязла еще глубже… ведьму, похоже, позабавила ее попытка. Полные выцветшие губы дрогнули в усмешке:
— Ты оказалась в нужный час под нужными звездами. Редкая удача…
Говори же, — внезапно приказала она.
Что? — спросила Яна, облизывая сухие губы. Сердце испуганной птицей колотилась в ребра.
— Говори, чего желаешь. И, да исполнится все по воле звезд… и моей.
Невероятные слова упали в тишину тяжело, как двенадцать камней в неподвижный черный омут. Никто не заметил, что давно смолкла скрипка. Игорь сидел, открыв рот и был, судя по всему, в состоянии, близком к обмороку. Но сивилла уже не глядела на него.
— Говори! — палец коснулся левого запястья, легонько постучал, — время!
Яна судорожно сглотнула. Шальной птицей метнулась мысль: глупая, нереальная, сумасшедшая. Неужели сейчас, вот так просто…
— Время уходит, девушка. Поторопись.
Цена? — проговорила Яна мучительно, через силу, презирая себя. — Все имеет свою цену. Ты знаешь цену моего желания?
— Знаю. И ты ее знаешь.
— Нет! Скажи мне.
— Нет времени. Солнце садится. Девушка, этот миг может не повториться никогда… Говори!
— Скажи цену! — яростно потребовала Яна, глядя в сузившиеся глаза сивиллы, нависавшей над ней, как стотонная глыба. Последний луч заката мигнул над крышами… и погас. На город рухнула ночь.
— Время вышло, — произнес голос: бесстрастный, чужой и ужасно далекий.
Силы в нем не было никакой.
Слепящая вспышка перед глазами уничтожила тьму… Мгновение легкости и головокружения… И…
Черное, бархатное небо над головой. Низко висящие звезды, огромные, как новогодние игрушки. Пахнущая дождем прохлада. Великолепный бетон под ногами. Неподалеку — крытая шифером веранда, стеклянная будка контроля, опущенный шлагбаум и уходящая в темноту ТРАССА. Девушка обернулась и ничуть не удивилась, увидев за спиной приземистую, заляпанную свежей грязью «Хонду».
Мотоцикл ждал ее.
— Фффу! Чуть не попалась!
Она легко рассмеялась. Пожалуй, ей было скорее весело, чем досадно.
— Добро пожаловать на ТРАССУ. Они близко?
— У нас, как минимум, двести километров форы, — машинально ответила она и только потом рассмотрела того, кто задал вопрос.
Это был щуплый джинсовый парень. Слегка патлатый, в меру помятый, как раз чтобы выглядеть стильным трассовиком а не опустившимся бомжом. До ее появления он дремал в седле, положив руки и голову на «рога» своего «Харлея». Этакий урбанизированный ковбой, типичный продукт ТРАССЫ.
— Они прихватили тебя, сестренка?
Девушка помотала головой:
— Старая гарпия! И я-то хороша! Только в последний момент сообразила! С каждым шлагбаумом Они все хитрее…