Александр Золотько Кормильцы
Ветер трепал огонь факелов. Пламя сухо шуршало, пыталось сорваться с палок, обмотанных промасленными тряпками, и улететь вслед за ветром, но только впустую било оранжевыми ладонями по холодному воздуху.
Тягловый брел медленно, наклонив голову, старательно отводя взгляд от света факелов, закрепленных на ярме справа и слева от его головы. Мальчишка лет десяти шел впереди, держась за конец веревки, пропущенной сквозь кольцо на шее тяглового.
Особой необходимости в поводыре не было, тягловые прекрасно знали свое дело и могли работать без присмотра. Но мальчишку нужно было приучать к работе, к тягловым, к мысли, что нет ничего важнее для семьи, чем поле, которое он сейчас пашет, урожай, который может взойти на этом участке к осени и который будет значить, что семья доживет до следующей весны и не нужно будет уходить из родных мест.
Мальчишку звали Соловьем, он уже третий год ходил поводырем и относился к своей работе серьезно и ответственно. У Соловья в семье все были серьезными и рассудительными.
Даже тягловый.
Соседи их уважали, а они уважительно относились к соседям. Вот и сейчас, услышав двуколку на дороге, мальчишка шагнул в сторону, чтобы не останавливать тяглового.
– Доброй ночи, – крикнул мальчишка, даже не рассмотрев в темноте, кто именно едет в двуколке.
– Здравствуй, – ответил Лекарь. – Солнце еще только село, а ты уже вон сколько пропахал…
– Мы выводим нашего тяглового еще засветло, – со взрослой спокойной интонацией произнес Соловей. – Вот и выходит поработать на час больше.
Лекарь остановил двуколку, спрыгнул на влажную землю и подошел к тягловому. Жирный чернозем сразу же облепил сапоги, идти было тяжело, но Лекарь давно уже не обращал внимания на подобную ерунду.
– Останови его, – сказал Лекарь.
– Да вы не беспокойтесь, старший, – мальчишка махнул рукой, но тяглового придержал. – Мы же знаем, как надо… Отец за этим следит. Мать пошила плащ для нашего…
Мальчишка избегал называть тяглового тягловым. Еще не привык, наверное.
– Мы его накрываем плащом, глаза прикрываем и ведем сюда. Мать и сестры его покормят перед работой. Пока солнце совсем не скроется, мы с отцом его и не запрягаем.
– Хорошо-хорошо, – улыбнулся Лекарь, осматривая тяглового.
Ноги… Глаза…
Нормально. Все в порядке. Тягловому было неприятно, когда Лекарь повернул его к свету факела, дернул кожей на шее, но не сопротивлялся. В его глазах бились два огонька, и можно было подумать, что это отсветы факелов. Только огоньки были не рыжие, а глубокого алого цвета.
Лекарь заглянул тягловому в рот, посмотрел на зубы.
– Что, старший? – спросил мальчишка встревоженно.
– Ничего, все нормально. – Лекарь наклонился к мальчишке так, чтобы тот увидел улыбку на его лице. – Вы хорошо следите за своим…
Лекарь посмотрел в глаза Соловья и кашлянул.
– Вы все правильно делаете. Скажи отцу, что через месяцок нужно будет заняться зубами. Ничего страшного нет, но лучше разобраться с этим сразу. Скажешь?
– Скажу, – кивнул Соловей. – Только утром. Отец на верхнем поле пашет. Но как только я его увижу, сразу передам, вы не беспокойтесь…
– Вот и славно, – Лекарь потрепал мальчишку по щеке. – Тогда я поеду…
– Вы к Молчунам?
Слухи по долине распространялись быстро, особенно если касались тягловых.
Все помнили, как пять лет назад в Старом поселке от неизвестной болезни умерли четыре тягловых.
– К Молчунам, – подтвердил Лекарь. – А что?
– Ничего. Отец говорил, что они своего тяглового заездили. Что руки нужно отрывать таким. Что…
– Правильно говорит твой отец. Только я пока не знаю, что там случилось. Может – заездили. Может, просто заболел. Всякое ведь бывает… – Лекарь снова потрепал мальчишку и пошел к двуколке.
– Я отцу передам, – крикнул мальчишка ему вдогонку и вернулся на свое место перед тягловым.
Пока Лекарь кое-как счистил с сапог грязь о ступицу колеса и забрался в двуколку, Соловей успел отойти саженей на двадцать. Теперь два факела, закрепленные на ярме, были похожи на глаза сказочного чудовища, громадное туловище которого было скрыто сумраком. Лекарь огляделся – пары таких же огненных глаз двигались по долине, будто целая стая драконов что-то выискивала в темноте.
Весна в этом году выдалась поздняя, для пахоты и сева оставалось всего неделя-полторы. Потом ночи станут слишком короткими.
Лекарь вздохнул и взял в руки вожжи. Тягловый, стоявший до этого неподвижным черным изваянием, оглянулся на него. Два крохотных алых огонька посмотрели на Лекаря.
– К Молчунам, – сказал тот. – Поехали.
И еле-еле шевельнул вожжами.
Тягловый двинулся по дороге. Не торопясь, размеренно ступая по лужам и грязи. Потом сам перешел на размеренную рысь. Лекарь откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза. Спешить, в общем, и некуда. И Мельник, одалживая Лекарю свою двуколку, просил особо не гнать.
– Он сам пойдет как нужно. Ты ему скажи – он поймет. Где можно будет, даже в галоп кинется, а где нельзя – шагом. Не гони его.
Мельник прекрасно знал, что Лекарь и сам никогда не станет требовать от тяглового невозможного, и другим не позволит. Да и нужно быть совсем уж ненормальным, чтобы загонять тяглового. Да еще чужого.
А своего тяглового у Лекаря, живущего одиноко, быть не могло. Вот и приходилось одалживаться у соседей. Хорошо, что Мельник сам пахотой не занимается, живет с огорода да от ветряной мельницы. Иначе пришлось бы тащиться на другой конец долины пешком, да по грязи, да под дождем…
Лекарь надвинул капюшон суконного плаща на голову – дождь, собиравшийся с самого обеда, все-таки пошел. Пахарям теперь будет совсем плохо, но работу никто не бросит – вон, пары факелов по всей долине продолжали двигаться, как ни в чем не бывало.
Очень хотелось спать – Лекарь целый день провозился с двойняшками Кузнеца, мальцы, все всегда делавшие вдвоем, вместе наелись молодых побегов кисляя и вдвоем теперь маялись животами. Собрался к вечеру лечь спать, но тут прибежал младший сын Молчуна и передал, что тягловому совсем плохо, что батя просили приехать не позднее полуночи. Очень просили.
Младший Молчун даже поклонился Лекарю, выполняя, видимо, строгий наказ отца.
Лекарь зашел к Мельнику, договорился по поводу двуколки, его пригласили за стол, Лекарь не отказался, а нужно было отказаться, ведь знал, что из-за стола у Мельника так просто не уйдешь, слово за слово, а там уже и солнце село, и нужно было выезжать, чтобы успеть обернуться до восхода.
Хотя Мельник сказал, что можно и следующей ночью вернуться, если что. Лучше, знаете, выехать пораньше следующей ночью, чем застрять на дороге в нынешней грязи и попасть под солнечные лучи.
Мельник был мужиком умным, хозяйственным. Семью имел большую, так что прокормить тяглового мог без особых проблем. Наверное, мог бы позволить себе и двух, но заводить не стал. И за это Лекарь уважал его еще больше.
Иногда Лекарь ловил себя на том, что завидует Мельнику, сутолоке за его столом, детской суете и визгу на дворе… И тому, что Мельник женат, что жена его вечно брюхата – тоже завидовал.
Он даже неудачнику Молчуну иногда завидовал.
Раньше завидовал.
Молчуновский хутор стоял на отшибе, лес был рядом, земля неплохая, опять же, грибы, ягоды… Только не везло Молчуну и всей его семье. То сарай загорелся в прошлом году от молнии, то повадился из лесу кабан пастись на огороде, то куры начали вдруг дохнуть одна за другой, а те, что выжили, перестали нестись.
Этой зимой от бескормицы пришлось забить обеих коз, так что и с молоком у Молчунов стало совсем плохо, не осталось в хозяйстве молока, а у него на хуторе маленьких детей – пятеро погодков, от шести лет до года. А старших, кормильцев, всего трое – два сына и дочь. Не считая невестки и самого Молчуна с женой.
Вот сейчас младший, тот, что прибегал за Лекарем, стоял на взгорке у поворота с факелом, чтобы Лекарь не проехал случайно мимо.
– Садись, – позвал Лекарь. – Подвезу.
Молчун-младший не ответил, а побежал, разбрасывая в стороны брызги воды и грязи, к дому. Факел у него в руке, и так еле горевший под дождем, совсем погас. Лекарь снова тронул вожжи, подождал, пока тягловый оглянется.
– К дому.
Алые огоньки мигнули, двуколка свернула.
Дверь в доме с протяжным скрипом распахнулась, на крыльцо вышел сам старый Молчун, крепкий еще мужик, с густой копной волос, которая еще в прошлом году была черной, несмотря на разменянный шестой десяток. До того, как старшего сына, отца пятерых детей, не запорол кабан. Лекарь два дня пытался спасти раненого, перевязывал, варил какие-то снадобья, хотя прекрасно понимал, что все это бессмысленно, что проще и милосерднее было бы просто убить.
– Здравствуй, – сказал Молчун, спускаясь с крыльца. – Спасибо, что приехал.
– А как иначе? – даже как-то удивился Лекарь и вылез из двуколки. – Как можно не приехать?
– Никак нельзя, иначе совсем вымрем, – согласился Молчун, пожал руку Лекарю и подошел к тягловому. – Это Мельников?
– Его.
– Хорош. Что значит в плуге не ходит… Хотя… – Молчун присел, поднес факел к ногам тяглового. – Суховат. На пахоте бы не вытянул…
– Зато быстрый. Зачем Мельнику тяжеловоз? К нему зерно каждый привозит самостоятельно. Сам и увозит. Если что доставить нужно, сам понимаешь, никто не откажет… да и есть чем расплатиться. Свой тягловый нужен так, чтобы съездить на ярмарку, обменять чего-нибудь по мелочи… Тут скорость нужна. Я вот до тебя смотри за сколько доехал. От заката… Еще и полуночи нет, а я уже тут. Да по такой дороге… – Лекарь вернулся к двуколке, достал из-под сиденья сумку. – Ладно, заболтались мы. Веди к своему тягловому. А моего пока не распрягайте, поставьте под навес.
– Белка! Белка! – крикнул Молчун свою жену.
Та вышла на крыльцо, поздоровалась с гостем.
– Займись тягловым, за сарай его отведи, прикрой от ветра. – Молчун еще раз осмотрел тяглового, запряженного в двуколку, покачал головой, вздохнул и пошел к сараю.
Лекарь двинулся следом.
В сарае пахло нехорошо. Отвратительно пахло в сарае.
Лекарь посмотрел на Молчуна, который зажег от своего факела еще четыре на стенах. Лицо старика было изрезано морщинами, под глазами – желтые круги. Седые волосы спутаны, будто уже неделю их не расчесывали.
Молчун заметил неодобрительный взгляд Лекаря и отвернулся. Он и сам чувствует этот запах. Чувствует, но ничего не может поделать. А еще, наверное, пытался сам лечить, чтобы не платить Лекарю. Надеялся, что сможет.
– Где? – спросил Лекарь.
– Да там же все. – Молчун подошел к загону в глубине сарая, отодвинул массивный деревянный брус.
Засов заскрипел, отходя в сторону. Все здесь было старым и неухоженным. Вилы валялись на земляном полу, сломанные грабли и заступ стояли у стены, на заступе струпьями висели комки засохшей глины. После смерти наследника Молчун сломался. Если бы не семья, если бы не невестка с внуками – Молчун, наверное, все бросил бы и ушел.
– Как невестка? – спросил Лекарь. – Младшего своего все еще грудью кормит?
– Кормит, – на изможденном лице Молчуна проступила слабая улыбка и пропала. – Хоть что-то у меня на хуторе происходит как нужно.
Дверь загона открылась со скрипом, прочертила по полу полукруг и застряла.
– Может, сюда вывести? – предложил Молчун.
– Я войду, – отмахнулся Лекарь. – Ты присвети мне с порога…
Тягловый лежал в углу. Дыхание у него было тяжелым. Хриплым. Он не спал, глаза светились, но слабо, и огоньки в них были с синим отливом, будто язычки догорающего костра.
И отвратительный запах, заполнявший весь сарай, тут, в загоне, стал смрадом. И ничто не могло перебить этот страшный аромат гниющей плоти.
Лекарь присел на корточки, осторожно протянул руку, так чтобы не спугнуть тяглового и не испугать. В таком состоянии тот мог и попытаться напасть, хоть и неоднократно видел Лекаря и относился к нему как к своему.
Хотя страдающий от боли тягловый мог ударить и своего.
– Чуть ближе факел, – сказал Лекарь. – И ниже.
Молчун сделал шаг вперед и присел. Он мог подойти и ближе, но не стал этого делать. Лекарь заметил, что Молчун смотрит в сторону, избегая глядеть на тяглового.
– Ноги, – пробормотал Лекарь. – Ноги – нормально…
Худоваты, мышцы напряжены, все сосуды и жилы проступили сквозь бледную грязную кожу. Бедра, живот… Лекарь дотронулся до пятна на животе – оказалось, грязь. Тяглового не мыли уже минимум неделю. Ребра выпирают, мышцы живота словно сведены судорогой. Пальцы на руках сжаты в кулаки и подергиваются. До какого же состояния они довели своего тяглового! Как можно было допустить такое?
Лекарь оглянулся на Молчуна, хотел сказать что-то резкое, неприятное, но сдержался. Потом, все высказать можно потом. Сейчас нужно понять, отчего это все.
Тягловый лежал на боку, положив голову на обрубок бревна. Лекарь осторожно обошел тяглового, посмотрел на спину. И вздрогнул.
– Что ж вы?.. – вырвалось у Лекаря.
Хотя что тут спрашивать? Кожи на спине не было, обнаженные мышцы были покрыты гноем. Собственно, мышц, считай, не было, они наполовину уже сгнили.
– Давно он попал под солнце? – спросил Лекарь.
– На прошлой неделе, – глухо ответил Молчун.
– Как же так?
– Мы ездили в лес за дровами, – пояснил Молчун, глядя в стену. – Набрали, поехали назад… Мы бы успели, я все рассчитал, но повозка влетела колесом в колдобину, ось сломалась. Я стал чинить, думал, справлюсь, да не вышло. Спохватился, выпряг его, погнал к хутору… Ну и не успели. Голову-то ему я прикрыл своей курткой, а со спины попона сползла. Я не заметил даже, а он молчал… Они же молчат, ты знаешь… К сараю прибегаем, а моя старая и говорит: где, говорит, попона, а я глянул – точно, потеряли. На спину посмотрел – только красное. Я подумал, что повезло, проскочили… Только не с моим счастьем.
Красное. Сколько раз Лекарь объяснял обитателям долины, что красное пятно на теле тяглового – это самый страшный признак. Это значит, что он не просто болен, это значит, что солнечная отрава проникла в плоть и что времени терять нельзя, что нужно немедленно, немедленно…
– Мы бы тебя позвали, но… – Молчун тяжело вздохнул. – Пахать нужно, ты же понимаешь. Если мы не посеем, то…
– И вы всю неделю пахали на нем?
– Всю неделю. От заката до восхода. А что нам было делать?
– И прошлой ночью…
– И прошлой ночью он не смог встать. Я уж его и так, и эдак… Даже есть отказывался.
Если тягловый отказывается есть, рассказывал Лекарь селянам, это значит, что он не жилец на этом свете. Рассказывал. И Молчуну рассказывал. Да и сам Молчун это прекрасно знает. И все-таки…
– Ты его спину видел?
Молчун снова вздохнул.
– Дурак! – выкрикнул Лекарь. – Ты на спину его глянул, когда в плуг запрягал? Ты же не мог не видеть, что у него там все гниет!
– Позавчера увидел. А так смазывал жиром волдыри, отвар делал из почек каменки…
– Но нужно было пахать? – Лекарь встал с корточек и подошел к Молчуну. – Пахать было нужно?
– Пахать, – кивнул Молчун.
– И все вспахали? – Лекарь сжал кулаки в бессильной ярости.
– Не все! – ответил Молчун. – Еще только половину…
– А больше вы и не вспашете, – выдохнул Лекарь и вышел из загона. – Ни хрена вы больше не вспашете на нем…
Молчун закрыл дверь, задвинул засов. Лекарь стоял на пороге сарая и смотрел на летящие из темноты сверху капли. Молчун подошел и стал рядом.
– Ты понимаешь, что наделал? – устало спросил Лекарь. – Ты понимаешь, что убил его?
– А что, я мог как-то по-другому? – Молчун достал кисет, набил трубку табаком, долго возился с кресалом.
Лекарь смотрел на его трясущиеся пальцы и молчал.
– Если бы я вызвал тебя сразу, как только он попал под солнце… – раскурив наконец трубку, сказал Молчун. – Ты бы разрешил на нем пахать?
– Нет, – решительно ответил Лекарь. – Покой на месяц. Притирания, обмывать настойкой…
– Месяц… – протянул Молчун. – Я так и думал. А у нас на пахоту осталось всего недели полторы. С прошедшей неделей – две с половиной выходит. Потом что, прикажешь в сухую землю семена бросать? Ты же знаешь, что либо мы сеем в грязь, либо подыхаем с голоду. Знаешь ведь?
Лекарь не ответил. Нечего тут и отвечать – все это знают.
– Вот то-то, – Молчун затянулся трубкой. – Все мои, кроме внуков и старухи, лопатами поле вскапывают. Много, думаешь, они вспашут? Моему тягловому сколько осталось? День? Два?
– С неделю, но он не будет жить, будет умирать мучительной смертью. Целую неделю…
– Неделю… – задумчиво пробормотал Молчун.
– И напрасно ты меня звал. Я уже ему ничем не смогу помочь.
– Я знаю, – сказал Молчун. – Ему – помочь не сможешь. Хотя…
Молчун искоса посмотрел на Лекаря.
– Это ты о чем?
– О тягловом. Я не могу ему помочь… Помочь… – со странным выражением повторил Молчун. – У меня рука не поднимется…
– То есть угробить у тебя рука поднялась! – закричал Лекарь. – А чтобы поступить, как нужно, – рука не поднимется?
– Не поднимется, – кивнул Молчун. – Как я потом своим в глаза смотреть буду?
– А как сейчас смотришь? Думаешь, твоя Белка не понимает, что ты его самолично убил? Он еще хрипит, но уже мертвый. Он еще неделю будет мучиться, но сейчас он уже мертвый!
Тягловый в загоне застонал, протяжно и мучительно. Стон перешел в вой и оборвался на самой высокой ноте.
– Хорошо, что отец мой не дожил, – сказал Молчун тихо. – Он долго решал, кому быть кормильцем, а кому… Выпало мне идти в кормильцы. А он хотел моего брата. Хотел, но решил все равно иначе… Для него семья была важнее, чем я или мой брат. Семья, понимаешь? Думаешь, мне своего брата жалко не было, и тогда и теперь? И думаешь, мне не жалко сына? Моего сына не жалко?
– Понятно… – Лекарь почувствовал, как ледяная рука, сжимавшая сердце, отпустила. – Вот ты зачем меня звал… А что Белка?