Да-да, подчас для интеpесного кадpа я забиpаюсь в настоящие помойки. И вот вчеpа-то я и был на помойке. Здесь, у нас, недалеко - около Химок, от МКАД - км 10-15, не больше. Нашел я на помойке очень забавную вещицу, куклу. Вообще-то, я коллекциониpую свиней, плюшевых, там, деревянных, но кукла мне показалась столь пpикольной, что я пpитащил её домой.
*
/сентябрь 1996г./
Куда я забpосил эту куклу, никак не мог вспомнить - куда. Вытащил все из-под дивана (пустые коробки, старый паяльный набор, какие-то свои картины, - пыльные, грязные). Думал: найду куклу - должен был зайти в гости Лин, вот бы он порадовался кукле (а я бы эту куклу повесил под потолком, как раз напротив портрета Гитлера). Но разные из-поддиванные разности отвлекли меня.
...О-ля-ля! оказывается, она валялась на шкафу! За корабликом. (Когда мне было лет 16-17, я склеил три пластмассовых кораблика, не доклеил, правда, - не стал приделывать паруса, так они без парусов и живут у меня, кто где: один висит над монитором на веревочках (слизано из комнаты Волшебника фильма "Обыкновенное чудо"), другой - покоится на книжной полке (на книгах) в коридоре, а третий - валяется на шкафу.)
Вот за третьим корабликом-то и нашлась моя кукла.
Я все-таки потом повесил её. За ноги. Вниз головой. Портрет Гитлера, правда уже (давно) переместился со стены - в груду бумаг (на шкафу), но и без Гитлера кукла смотрелась отменно. Я сфотографировал повешенную. Класс!
Однажды ночью, когда спал, проснулся от странной мысли: у кого-то закружилась голова.
В лунном луче поворачивалась плавно моя кукла. Я тогда ещё подумал: рассказ! был у меня рассказ, где маленький мальчик, вообразив себя "лунным волчком", умирает вдруг утром, от разрыва сердца, случайно сев на кнопку.
Лунные лучи. Нельзя сказать, что я вообще не люблю эту Луну. Но меня на окне висят серые занавески, пробиваясь сквозь них, лунные лучи рассеиваются по комнате, мешают спать. А когда полнолуние (дом, где я живу, как назло, сориентирован так, что мои серые окна смотрят - на запад) - в полнолуние Луна - ровно в центре окна: уснуть невозможно в принципе. Какая уж там мистика с лафоргивскими Пьерро и булгаковскими Пилатами! Никакой мистики, противно только.
Так вот, кукла мерно покачивалась в лунном луче. Ее тень паутиной ходила по фотографиям развешанным на стене. Тени от загнутых уголков фотографий то удлинялись до зеркала, то уходили в вглубь стены.
Что такое? С куклой что-то не так?
Ах, ну конечно же! Это у неё закружилась голова.
Я выбрался из-под одеяла, я отцепил куклу от веревки и положил у кровати на пол.
Лег и уснул.
*
Как же тебя назвать?
"Только не именем..."
А как?
"Ты ведь как-то называешь меня?"
Да, просто - кукла.
"Так и зови."
Так и стал звать. Постепенно она привыкала к моему голосу, на вторую неделю общения с ней можно было уже вполне серьезно беседовать. Иногда она задавала вопросы, но обычно, предвосхищая её любопытство, я рассказывал ей буквально что ни попадя. Читал ей вслух любимых Андерсена и Экзюпери, обсуждал с ней программку телевидения, смешил её анекдотами из личной жизни. Порой её интерес к этой самой обыденной жизни меня поражал: то, что было для меня нормальным, реальным, - вызывало у неё удивление и даже испуг.
Первый раз она испугалась, когда я рассказал ей, что в детстве упал с березы и, кажется (я сейчас толком уже не помню), повредил позвоночник. Естественно, что свой полет на землю с высоты двух-трех метров я описывал, прибегая к нарочито мрачным и пугающим эпитетам.
- ...Словно береза устремилась за мой, готовая вонзиться в меня, вживить своим грязным хоботом меня в землю, мерзость какая! Ты когда-нибудь разбивалась в самолете?
- Нет, а ты?
- А я - да.
- И что?
- Как видишь - разбился насмерть, не справился с управлением.
- Не шути так.
- Ты права, с управлением не шутят, на всех помойках об этом есть соответствующие директивы...
Но "соответствующие директивы" на помойках были не только про технику безопасности в небесах; однажды она меня просто поразила своим умением формулировать интересные вопросы.
- Расскажи мне, пожалуйста, о себе. У тебя есть девушка?
- Девушка?
- Ты же говорил, что ты музыкант, а у музыканта должна быть девушка.
- Ты об этом узнала на своей помойке?
- Я люблю музыку.
- Ну, только если из любви к музыке, ну...
Кого бы ей назвать? Астэ? О да, она есть у меня. Если фантомы вообще могут быть. Или Вероника? Кто это? Не Лена же... Как-то неудобно в глазах куклы выглядеть одиноким, ведь "у музыканта должна быть..."
- Ну да, есть. Есть Маша.
Я тогда ещё подумал: кстати да, надо бы позвонить Машеньке; она вроде уже приехала из Крыма. Будем надеяться, однако, что там она не закрутила новых историй, с неё станется, хотя - не все ли равно?
Отношения с Машенькой были странные и легкие. Странность их заключалась в том, что ни он, ни она - никогда не говорили друг с другом ни о любви, ни о каких бы то ни было общих чувствах, если только в шутку. Читали порой в постели Фрейда или Кама-сутру, умирая от хохота, или отвечали на издевательские вопросы тестов для "крайне озабоченных отношениями". Так однажды, вычислив по какому-то очередному журнальному опроснику, что совершенно не удовлетворяют друг друга, чуть не лопнули от смеха, скатились с постели; он угодил ногой в лежащий на полу кремовый торт (у Машеньки был день рождения), после чего злополучный торт был размазан по телам обоих... Спустя минут десять комната Машеньки напоминала кухню принца из фильма "Большие гонки".
"Ты сумасшедший, я тебя обожаю," - смогла только после вымолвить Машенька.
Да, надо бы позвонить.
- И что эта Маша?
- Ну что, Маша как Маша, вполне обыкновенная.
- А...
Итак, лето кончилось. Настал сентябрь.
Почему-то именно ранняя осень для меня всегда была "весной", "порою любви". К октябрю воздух прочищался, дышать становилось легко, приятно.
...Хотя с Леной я почему-то познакомился именно летом. Мы встретились в автобусе. Узнали друг друга - когда-то мельком виделись на предпоследней выставке "Love-Street". Мы о чем-то поговорили, я записал номер её телефона. И - позвонил тем же вечером. Знал ли я тогда, набирая семь цифр, что запомню их "однажды и навсегда"? Думал ли, что спустя более чем четыре года так же буду набирать её номер, сидя на полу в одной питерской квартире?
Оставшись без денег, готовый рехнуться от пустоты, крепко сковавшей меня, запершись на чужой кухне, я звонил из Питера в Москву, к ней. Она оценила мою шутку. Мы не виделись полтора года.
- Можно я позвоню тебе, когда приеду домой?
- Да...
Я позвонил. И - пропал ещё на полгода. Я боялся не узнать её. Не узнать её такой, какой - любил. Или боялся, что она не узнает меня?
Кроме того, объяснимые поводы звонить - не обнаруживались, а просто так, со словами: я до сих пор люблю тебя, - объявляться было как-то неудобно.
"А ты веришь в любовь с первого взгляда?"
Would you believe in a love at first sight
Yes I'm certain that happens all the time
What do you see when you turn out your light
I can't tell you but I know it's mine
Так однажды четыре года назад, с "маленькой помощью" "Битлз" я объяснился ей в любви.
Как теперь смешно. Это, оказывается, и был "постмодернизм"! Цитаты. Чужое.
Чушь. Не чужое. Единственное - свое. "Битлз" не были цитатами! Они были частью нас, может быть - лучшей. Они были нашими чувствами, нашими снами, нашей - настоящей - жизнью. Мы не "цитировали" их.
Ты распахиваешь окно, смеешься: какое солнце сегодня! Мы протягиваем руки, сквозь наши пальцы нам в глаза бьют ослепительные радуги...
Что, и солнце - цитата?!
*
/октябрь 1996г./
...Случайно где-то услышанная мелодия, какой-то давний сон, древняя вещь, чей-то запах... Я особенно хорошо запоминаю запахи. Иногда, почувствовав что-то, долго не могу вспомнить, - копаюсь в памяти, мучаюсь. А бывает и по-другому: узнаю запах сразу. Шарахаюсь в ужасе.
Лена, как правило, пользовалась одними и теми же шампунем и кондиционером. Теперь я ненавижу эти запахи.
Или духи, я не помню как они назывались, но как пахли - помню. Запах её волос, запах её тела, - все это запоминалось почти машинально, механистично, - словно мой организм вырабатывал некий условный рефлекс. Помню одеколон, которым иногда, что называется, для понта, пользовался я. Впрочем, редко. Как всякий водный знак, я обожаю плескаться в воде. Три-четыре раза душа в день для меня всегда было нормой. Как-то раз мне Лена сказала, что у моего тела почти нет запаха. Я подумал и навсегда отказался от одеколонов. Сейчас потихоньку возвращаюсь. Наверное, переполненный запахами прошлого, я стал относиться небрежно к запахам сегодняшнего, хотя, - любимого "табачно-лавандового" одеколона я давно уже не могу найти.
...Однажды, когда я торопился из института - на какую-то встречу, на Арбате, - как всегда, шел дворами и на полпути понял: опоздал; замедлил шаг и перевел дыхание. Я присел на скамеечку у древнего вяза на углу Большого Ржевского и Поваpской. Вспомнил: рядом живет замечательнейший современный композитор - Алексей Рыбников. Я был немного с ним знаком. В 1989 году он хотел снять фильм "Царь Максимиллиан", судя по сценарию, этот фильм должен был уделать пинкфлойдовско-паркеровскую "Стену" на раз. Я консультировал его по части рокеров и панков, - тусовался тогда в 20-ой комнате журнала "Юность" - и обещал помочь с нужными для работы людьми. Я вспомнил Рыбникова, вспомнил его музыку, во мне зазвучала мелодия из фильма "Руки вверх", и тут...
Может, мне примстилось, но - я почти явственно ощутил... нет, давно... недавно - мы с Леной смотрели этот фильм, уже поздней ночью; очень хотелось спать - день выдался сумасшедшим: мои съемки (я работал ассистентом режиссера на "Центрнаучфильме"), потом, чтоб хоть развеяться - фехтование в Нескучном саду (я и Лена, мы были неплохими рапиристами), мотание по городу в поисках чистой 74-минутной кассеты - сделали свое дело, в постель мы свалились как убитые. Но фильм, почему-то посмотрели.
И теперь, когда во мне зазвучала знакомая музыка, я, почувствовал что-то: запах. Это был её запах. Ветер, глупый ветерок, видимо донес до меня ароматы неподалекого парфюмерного салона. Да, так. Духи, нет... что-то еще.
"Я просто вспомнил. Почему вдруг? Я скучаю по ней? Мы же здесь как-то гуляли. Где она сейчас? Кого она любит? Чем живет? Но я звонил ей, говорил... Нет, я ей больше не позвоню, я её встречу, - встречу случайно, обязательно встречу случайно, - и мы все начнем сначала..."
С этого момента он, как бы это сказать? - стал стремиться к ней. Он очень хотел её найти, встретить, вернуть. Встретить случайно. Где угодно. В метро, в магазинах, в автобусах, на улицах, на бульварах. Найти, объяснить что-то. Вернуть. Обязательно вернуть.
*
Был такой поэт - Солоухин. И была у меня с ним кpохотная истоpия. Не знаю, как уж так случилось, но однажды одна мамина знакомая привела этого Солоухина к нам домой. Уже весьма поддавшие, они принесли несколько обширных пакетов с выпивкой и закуской. Я тоже присел за стол. Разговор не клеился. На мое упоминание об Андрее Белом (которого тогда считал и сейчас продолжаю считать: наиболее интересным явлением в русской литературе) Солоухин буркнул что-то малоразборчивое. Впpочем, я допустил серьезную ошибку: мне, видимо, казалось тогда, что все поэты, как бы - монахи одного монастыpя, к такой пpостой мысли меня пpивела пpочитанная тогда же обшиpная пеpеписка поэтов начала нашего века (в сбоpнике "Блок, исследования и матеpиалы", скажем), я ведь даже и подумать не мог, что один человек, мнящий себя поэтом, ничего не может высокого сказать пpо дpугого человека, явно - поэта. Впpочем, веpоятно, я так считаю и до сих поp. У меня почти нет знакомых пишущих стихи, а те, кто есть, хотя и живут сейчас, - оттуда, из того самого "начала века". Нет, конечно, много pазных - студентов института, многие из них считают себя поэтами. Возможно. Как хоpошо, что я в детстве любил читать стихи! Иначе бы - считал всю ахинею, котоpую они называют стихами, - поэзией. Поэты, писатели! Моpальные уpоды, не в состоянии даже элементаpным твоpчеством опpавдать свои местечковые безумства, пьяницы, наpкоманы, pазвpатники, хамы, - скучные и pеальные дети своего гнусного вpемени.
"Да, мы такие, что дальше?"
"Ничего. К черту! Вас совсем нет."
Однако, веpнусь к истоpии.
Повели ещё Солоухину показать мою комнату. А тот вдpуг широко перекрестился на висящий у меня в углу у окна коллаж из моих фотографий, а потом со словами: ну где тут у вас красный угол? - перекрестился ещё раз, но только уже куда-то в сторону книжного шкафа. Меня скрутил гомерических хохот, а, когда я отсмеялся, пьяный гость стал мне совершенно неинтересен.
Равнодушие сродни омерзению. Я закрылся у себя в комнате и дождался, когда мамина знакомая Солоухина увезет. Ничего, кроме псевдомногозначительного "м-да" я вымолвить по поводу нелепого визита классика советской литературы не смог.
К чему я вспомнил это? За долгие-долгие годы - таково было первое явление пьяницы в стенах нашей квартиры. И это явление мне очень не понравилось.
Ну, как история?
- Тебе, наверно, стало его жалко.
- Не знаю, наверно. Мне всегда жалко тех, кто не умеет красиво обставлять собственные комплексы.
- Обставлять?
- Ну, украшать, как мебелью обставляют комнату, как вешают глупые картинки на стены, как делают макияж... Конечно, тут главное - не переборщить, не впасть в крайность.
- Либо пошло, либо скучно?
- Ты делаешь успехи, кукла.
Так - постепенно кукла обретала статус идеального собеседника. Она будто всегда понимала, что говорили ей. Она почти ничем не интересовалась, ей просто нравилось что-то слушать, чему-то внимать, высказывая порой свое забавное мнение, порой - даже спорить.
Как он долго искал такого собеседника!
"Ты научилась разбираться в проблемах этики-эстетики. Я расскажу тебе. У меня будет химическая дочь. Я воспитаю тебя. Слушай."
Глава 3.
"Свинья в апельсинах".
- Нет, я не выдержу! - сказал оловянный солдатик. - Я уже плакал оловом! Тут слишком печально! Пусть лучше пошлют меня на войну, отрубят там руку или ногу! Все-таки хоть перемена будет! Сил моих больше нет!.. Теперь и я знаю, что это за воспоминания, которые приводят с собою знакомых лиц! Меня они тоже посетили, и, поверь, им не обрадуешься! Особенно, если они станут посещать тебя часто. ...Это было утром в воскресенье. Все вы, ребятишки, стояли в столовой, такие серьезные, набожно сложив руки, и пели утренний псалом... Вдруг дверь отворилась, и вошла незванная двухгодовалая сестренка ваша Мари. А ей стоит только услышать музыку или пение - все равно какое, - сейчас начинает плясать. Вот она и принялась приплясывать, но никак не могла попасть в такт - вы пели так протяжно... Она поднимала то одну ножку, то другую и вытягивала шейку, но дело не ладилось. Никто из вас даже не улыбнулся, хоть и трудно было удержаться. Я таки и не удержался, засмеялся про себя, да и слетел со стола!.. Все, что я видел, слышал и пережил в вашей семье, так и всплывает у меня перед глазами! Вот каковы они, эти воспоминания, и вот что они приводят с собой!.. Скажи, вы и теперь ещё поете по утрам? Нет, нет, я просто не выдержу!..
- Ты подарен! - сказал мальчик. - И должен остаться тут! Разве ты не понимаешь этого?
Г. - Х. Андерсен "Старый дом".
*
Итак, как возникали данные записи?
Даты написания (записывания!) многих из них действительно соответствуют тем датам, которые проставлены над иными фрагментами.
То есть, за основу "Дневниковых записок..." были взяты вполне настоящие "живые" мои дневниковые записи, местами - подвергнутые некой стилистической обработке, местами - явленные на "свет божий" без правки. Что-то вроде концертной записи, доработанной в студии.
Общий текст микшировался (сводился) дважды: в декабре 1997 года и в феврале-марте 1998 года. При первом сведении были перекомпилированы и откомметнированы: истории с куклой и киллером, при втором - появились "максимы", теоретические окололитературные рассуждения и, собственно, свидетельства о событиях зимы-весны 1998 года. Цикл "таро" (глава 20-ая) окончательно сформировался в связный текст в августе-сентябре 1997 года.
Фактически же сюжет "Дневниковых записок..." завершился на юбилейном концерте ансамбля "Навь" в клубе "Форпост" 1-ого ноября 1997 года; однако, поскольку записи производились мной и после, в декабре 1997 года, а также в январе-марте 1998 года, то в некоторых последних главах повествования можно наблюдать отблески иных событий начала 1998 года.
Проблема правомерности предложения аудитории личных сакрально-сокровенных записей не нова и досконально обсуждать её здесь, мне кажется, не стоит. Весьма возможно, что обнародование тех забавных деяний моих и рассуждений по поводу содеянного, за которые меня могли бы заключить в тюрьму, если не в психиатрическую больницу, так вот, - это обнародование ни в коей мере не является для меня поводом просто покрасоваться или, на худой конец, выдать за литературное произведение "груду дурацких текстов", нет; понятие "алхимический опыт" для меня не просто два случайных слова, поверьте.
Что же касается достоверности иных, описываемых далее, событий, - могу лишь предложить читателям понятие "презумпция невиновности" по отношению к автору, который эдаким "чудовищным способом" пытается сохранить "самого себя".
Об авторе.
Меня, автора данного текста, зовут Роман Шебалин, родился я 25 октября 1970 года ("скорпион", "собака"), что же касается заглавия, - там нет ни доли сарказма, но только, может быть, желание быть искренним и откровенным, что называется, "до конца". Зачем? Но это - единственное, что мне пока не удается объяснить.
Видимо, каждый человек все же имеет личное право на некоторую честность, - хотя это право и надо - заслужить, выстрадать, вымучить.
Но ведь далеко не от каждого человека ждут "откровений", и далеко не каждый человек отважится на "обнажение себя", но если уж: вот он, берите его, он - ваш, где гарантия того, что он, такой, может быть кому-то интересен?
Есть ли эта уверенность у меня? Заслужил ли я право говорить с людьми откровенно?
Но в том-то все и дело, что этого - не знаю. Как музыкант, я уже имею некоторые представления об аудитории, но не перепутал ли я зрителей с читателями? Да, я могу весьма нагло бросить: а какая, в сущности, разница? Я могу отмахнуться: решайте сами, мое дело - написать, хотите внимайте, хотите - нет.
Но прежде всего: я хочу объяснить, потому что: объяснить логически можно все. Любой шаг, любую букву, любое чувство - справедливо толкует элементарная человеческая логика.