Если прибавить ко всему, что я сам был молод, здоров, что никакие сложные служебные обязанности и расчеты, а также никакая придворная зависть на меня в тот раз еще не ложились, что дома у меня все было тогда благополучно и моя семья наслаждалась сама летом в деревне, станет понятно, почему об этих беспечных радостных днях моей юности я вспоминаю с особенной благодарностью.
Первая наша короткая остановка по пути произошла в Дании.
Нельзя было пройти мимо Копенгагена, не сделав визита королю – родному дяде Михаила Александровича и отцу короновавшегося государя Норвегии. Встреченные обычным салютом с копенгагенских укреплений, мы съехали на берег, чтобы принять участие в семейном обеде и вечере, предложенных нам датским королем.
Это было мое первое, более близкое знакомство с датской королевской семьей, о которой я с тех пор сохраняю самое лучшее воспоминание.
Брат нашей императрицы-матери и королевы английской Александры король Фредерик VIII в то время царствовал лишь первый год. Он был уже зрелых лет, видной наружности, во многом напоминавший его брата греческого короля Георга. Королева Луиза – до замужества шведская принцесса, – обладая большим ростом и живыми движениями, была некрасива, но так же приветлива и общительна, как и ее супруг.
Многочисленная наличная семья состояла тогда из нынешнего короля, тогда еще наследного принца Христиана, его братьев Гааральда и Густава и двух еще незамужних принцесс Тиры и Дагмары.
Обед происходил в загородном замке Шарлотенлунда69, в тесной семейной обстановке, гостями были только Михаил Александрович и его ближайшая свита. Он закончился не менее уютным и непринужденным вечером. За поздно поданным вечером чаем король и его семья усиленно угощали знаменитым в Дании по его особенному приготовлению на королевской кухне «lodbio» – род нашего густого красного киселя, действительно вкусного до объедения. Не был ли и этот наш самобытный русский кисель занесен к нам в свое время варягами Рюрика или более позднейшими Гаральдом Ярославны или посольством жениха Ксении Годуновой?
Несмотря на удивительную простоту и чисто русское радушие, я все же вспоминаю об этом вечере с некоторым смущением, которому я обязан своей обычной рассеянности. Во время разговора с королевой о предстоящих коронационных торжествах, совсем забыв, что говорю с бывшей шведской принцессой, я упомянул, что ей должно быть особенно приятно как матери сознавать, что единодушный выбор родственного народа остановился именно на ее сыне. Королева сразу заволновалась и, отведя меня в сторону, стала с жаром доказывать, что недовольство Норвегии, тесно связанной до того унией со Швецией, все же, по ее мнению, мало основано, что ей, конечно, приятно, что ее сын будет служить близкой стране, но что ей так тяжело видеть, как среди родных по крови братских народов возникают раздоры и взаимные обвинения, которых могло бы и не быть, и т. д.
– За что это на тебя так долго нападала королева? – спрашивали меня, смеясь, потом мои спутники. – Ты был весь красный как рак!
– Еще бы не быть красным, – отвечал не без смущения я. – Королева не просто на меня нападала – она учила меня дипломатии, а вместе с тем и наказывала за дипломатическое желание сказать ей что-нибудь приятное.
Я действительно запомнил этот урок до сих пор.
Самая лучшая дипломатия, то есть самая действительная и простая, – это говорить всегда то, что сам искренно чувствуешь, и не стараться быть любезным, а только вежливым.
Данию мы покинули в ту же ночь и после короткого, довольно бурного перехода открытым морем, взяв лоцманов, вошли наконец в давно ожидаемые тихие воды норвежских фиордов.
Перед нами одна за другой стали открываться действительно незабываемые по красоте и величественности картины.
Торопясь на коронацию, мы заходили в самую узкую глубь фиордов лишь на обратном пути, а пока двигались среди островов, около их устьев. Но и того, что мы видели, было уже достаточно.
Мы скользили по гладкой как зеркало поверхности целого ряда небольших озер, тесно замкнутых обступавшими со всех сторон высокими скалистыми горами. На многих вершинах лежал еще снег, и он сверкал на солнце ослепительным светом.
Яхта шла полным ходом, направляясь, как казалось, чтобы сейчас же разбиться о выраставшую перед нами каменную громаду.
Но ловкий поворот руля, и мы проскальзывали в как по волшебству открывшийся, ранее не заметный в скалах узкий проход, и перед нами было новое морское пространство, напоминающее озеро с еще более неизмеримой, как утверждали, глубиной и с еще более нежными красками причудливых гор, самой воды и бесчисленных горных водопадов… и так непрерывно.
Очарование следовало одно за другим в течение целых двух или трех суток, почти не меняясь в своей напряженности. Особенно были хороши тогдашние белые ночи. Их можно почувствовать как следует лишь в норвежских фиордах или на наших петербургских островах.
В других местах, без легкого шелеста, отблесков и запаха моря, они не дают всей полноты присущего им настроения, да и свет их менее таинственно прозрачен, чем там. Обступавшая нас по вечерам тишина – этот самый торжественный «гимн без слов» природы, – еще более дополняла впечатление.
Но иногда нам хотелось и звуков. Тогда нам играла музыка, пел человеческий голос, или, проходя мимо знаменитой своим эхом горы Корнелон, мы стреляли из пушек.
Непередаваемыми по силе и продолжительности переливами грома отзывались тогда горы на наше непрошеное вмешательство в их дремоту.
Мы уже входили в следующий пролив, а вокруг нас все еще продолжало громыхать, все негодовало, все жаловалось и сотрясалось, постепенно замирая, наконец, где-то вдали.
Даже в самых высоких Альпах во время каменных и снежных обвалов мне не приходилось слышать такого разнообразия в мощных звуках, как в норвежских фиордах…
На Трондьемский рейд, совсем близкий от города, мы прибыли днем, в положенный час, но почти самыми последними. Там уже стояла на якоре целая флотилия иностранных военных кораблей, королевских яхт и частных пароходов с любопытными туристами.
Наша «Полярная звезда» и британская яхта «Victoria and Albert» были самыми красивыми и роскошными.
К сожалению, наши гиганты матросы оказались сначала наименее ловкими и расторопными из всех, что сильно задевало наше самолюбие, но вскоре они выровнялись с остальными и даже возбуждали восхищение иностранцев своей чисто русской красотой, громадным ростом и военной выправкой, чего не было заметно у других. Все это было достигнуто решительными стараниями лейтенанта Фабрицкело – старшего офицера яхты.
Трондьемский фиорд далеко уступал по красоте своим братьям: мрачному Зогне и более приветливому Хардангеру, но его широта, отодвинувшиеся вдаль невысокие горы, суетня во всех направлениях шлюпок и катеров превращали этот плавучий городок в своеобразный красивый и оживленный.
Единственно, что портило впечатление, это отвратительный запах вяленой трески, который доносился изредка с берега.
Мы еще не успели стать под гром салюта на отведенное нам место, как к нам на яхту прибыл вновь избранный король.
Высокий, стройный, молодой и очень красивый, он мне сразу же понравился своей веселой простотой, живостью разговора и подкупающей откровенностью в суждениях.
Впоследствии, когда через два года пришлось очень долго пользоваться его гостеприимством в Христиании, я особенно оценил на себе его полную искренность и действительно редко встречаемое среди молодых людей радушие.
В этом отношении его лишь на немного превосходил король Эдуард VII, о котором я также сохраняю самое горячее, благодарное воспоминание.
Король оставался у нас на яхте довольно долго и, выразив сожаление, что из-за недостатка во дворце места он не может поселить нас у себя, чего он так бы желал, он отбыл на соседний корабль принца Генриха Прусского, прибывшего незадолго до нас.
Выждав некоторое время, великий князь со свитой отправился к нему с ответным визитом.
Подходя на катере к пристани, я с изумлением не только увидел, но и почувствовал, что я в этом до тех пор мне совершенно неизвестном месте уже когда-то был. Все в этом преддверии к маленькому деревянному городку с его побочным каналом, и даже в стоявшем в нем на якоре неуклюжем паруснике мне показалось давным-давно знакомым.
Но откуда и почему? Во сне из-за полного незнакомства с ним я его, конечно, видеть не мог?
В нашей жизни бывают порою странные «совпадения» – я не знаю, как их иначе назвать, – когда, сказав какое-нибудь слово или сделав какое-нибудь известное движение, вам вдруг без всякой причины почувствуется, что точно такое же слово с теми же оттенками звука или точно такое же движение при каких неизвестных обстоятельствах вы где-то, когда-то – но всегда очень давно, чуть ли не за пределами здешнего существования, – уже раз сделали или произнесли.
Наверное, подобное чувство испытали на себе многие, и, наверное, для многих, как и для меня, это удивительное явление в человеческой природе продолжает казаться необъяснимым и не связанным ни с какою причиною.
Но данный случай не подходил к только что указанным. Я долго ломал себе голову и наконец вспомнил. Дело оказывалось совсем простым. Я видел этот приморский городок, даже не зная, что он Трондьем, каждый день на большой акварели, висевшей в моем кабинете и появившейся в нашем доме, очевидно, в качестве еще свадебного подарка от одного из английских родственников моей жены! Он был художником и часто посещал Норвегию, которую очень любил.
Такое же, быть может, объяснимое, как и большинство суеверий, лишь теорией вероятностей, совпадений или «предсказание вещей» о том, куда нас может забросить судьба, мне вспоминается и еще при одном случае.
От моей матери, скончавшейся, когда мне был всего год, мне остался золотой браслет, на широком ободе которого был выгравирован совершенно мне неизвестный герб с княжескою короною.
Почему именно этот герб оказался помещенным на браслет моей матери, я дознаться не мог, так как мой отец скончался также во время моего младенчества.
Когда великий князь был неожиданно назначен командиром полка в Орел и я однажды проезжал с ним мимо Орловского дворянского собрания, помещенный на его фронтоне губернский герб бросился мне в глаза и показался удивительно знакомым. Это и был действительно тот самый герб, который так задолго был начертан на браслете моей матери…
* * *Королевский дворец в Трондьеме оказался совсем маленьким деревянным зданием с небольшими, но высокими комнатами. Его мебель и расписные изразцовые печи можно часто встречать и в наших небогатых, но очень старых усадьбах. Для предстоявших торжеств к нему была наспех пристроена громадная деревянная зала, красиво убранная зеленью. Королевское помещение было также просто, но довольно уютно70.
Король и королева встретили нас очень приветливо. Они, видимо, очень любили своего двоюродного брата Михаила Александровича и в отличие от других гостей совсем его не стеснялись.
Королева Mood, младшая дочь Эдуарда VII, небольшого роста, с красивыми большими глазами, была не одна. С нею находилась ее сестра, принцесса Victoria, тоже очень дружественно настроенная к моему великому князю, и свидание вышло поэтому очень непринужденным и родственным.
Хозяева были очень утомлены от всевозможных приемов и посещений; мы оставались у них недолго и отправились делать официальные визиты всем представителям иностранных дворов и местным начальствующим лицам.
Для Михаила Александровича это было не так просто, как для нас.
Он должен был лично посетить яхты и корабли, мы же удовольствовались тем, что расписались в собранных для этого случая в передней дворца книгах и опустили свои карточки в предусмотрительно прибитые там же для этой цели ящики, в числе которых прибавились вскоре и с нашими фамилиями.
Ту церемонию, которая бы заняла в других местах около суток, нам удалось выполнить здесь меньше чем в 5 минут.
Министром норвежского двора в те дни был Рустед, и все его распоряжения отличались большой распорядительностью. Его супруга, кажется, занимала должность обер-гофмейстерины королевы.
Коронование было назначено через два дня, а до того нам пришлось принимать на яхте массу официальных и неофициальных гостей и вести переговоры о подробностях нашего участия в торжествах.
В особенности часто и надолго приезжали к нам, внося с собой много оживления, наследный принц датский Христиан со своей красивой женой (Александриной. – О. Б.), дочерью нашей великой княгини Анастасии Михайловны, его брат Гаральд, принцесса Виктория Английская и королевич греческий Христофор. Остальные оставались у нас недолго.
Церемония коронования в древнем соборе, стильном своей седой стариной, была столько же величественна, сколько и проста.
Той обычной в подобных случаях роскоши красок в платьях и блеска драгоценных камней тогда нельзя было видеть, как не было заметно и каких-либо средневековых одеяний и обычаев, еще сохраняющихся в других государствах, в том числе и в России.
Старина смотрела только со всех стен собора да сказывалась в коронационных облачениях духовенства и королевской четы и отчасти слышалась в торжественных звуках труб и приветственных криках народа, кажется, одинаково звучащих во всех столетиях.
Собор был разделен решеткой на две неравные части. В одной, маленькой, но более свободной, стояли на возвышении два трона, по сторонам которых и были размещены на креслах все прибывшие представители коронованных особ. За этими креслами стояла их ближайшая свита, в другой, более обширной, на скамьях расположились остальные приглашенные.
Король и королева, войдя в собор, уже с самого начала заняли свои места на троне и, видимо, очень волновались и самой церемонией, и обращенным на них со всех сторон вниманием. В руках короля находились держава и скипетр.
Мне пришлось стоять совсем рядом с троном королевы, и я видел, как ее лицо побледнело в момент возложения короны на короля. Это глубокое волнение передалось и ее сестре принцессе Виктории. Она единственная из всех присутствующих осенила себя несколько раз крестным знамением, так же истово и молитвенно, как это сделали бы и самые православные русские.
Программа празднества вся умещалась в одну неделю, но на каждый день приходилось по несколько официальных развлечений.
В день коронации был торжественный обед во дворце, а придворный бал, во время которого король и королева не принимали участия в танцах, а сидели в особых креслах, поставленных на возвышении вроде трона.
Оживление и радость норвежцев были в тот день громадны.
Даже Нансен, обыкновенно флегматичный и сосредоточенный, довольно неуклюжий для танцев, танцевал не переставая, с оживлением, бросавшимся в глаза.
Его примеру следовали и молодые, и старые. Видимо, на всех этих социалистах и республиканцах в душе этот день сказался полным удовлетворением.
За долгим обедом моим соседом был епископ, один из немногих главных участников и вдохновителей отделения Норвегии от Швеции. Серьезный, но добродушный, он мне понравился своею вдумчивостью, простотою и откровенностью в суждениях.
Мы с ним довольно оживленно разговаривали по-немецки, на единственном языке, который оба кое-как знали.
– Скажите, – наконец решился я его спросить, – почему норвежцы, в своей массе социалистически настроенные, а потому и республиканцы по преимуществу, теперь пожелали себе короля?
– Очень просто, – отвечал он. – Норвегия страна маленькая и бессильная. Нас сейчас бы съели, быть может, и другие республиканцы, так как заступиться за нас не было бы никому охоты – республики не очень-то поддерживают друг друга. Мы скромны и все это хорошо понимаем. С королем мы получаем связи, которые, пожалуй, стоят самого сильного оружия. Попробуйте-ка теперь вы, русские, отобрать от двоюродного брата вашего императора и зятя английского короля наши северные земли, до которых, мы знаем, вы большие охотники. Не так-то будет теперь просто, – и он добродушно рассмеялся. – Да и исторически Норвегия жила всегда с королем. Отделение без короля не имело бы веса в наших ссылках на историю…
Мне стоило больших трудов уверить его, что русские совершенно и не думают о каких-либо норвежских землях.
– Россия такая громадная страна, что совсем не нуждается в увеличениях на своей северной границе.
– Но государства, как и люди, всегда недовольны и всегда желают большего, – возразил он.
Мне захотелось показаться глубокомысленным, и я сказал:
– Умные ищут не большего, а лучшего, – и на этом мы сошлись.
Но страх Норвегии о грядущих захватах России, хотя ни на чем и не основанный, кажется, живет до сих пор.
Быть может, этому недоверию отчасти способствовало и то обстоятельство, что в старинном титуле русского императора в числе прочих перечислений его владений упоминается о нем как и о «государе Норвегии».
За первым днем празднеств последовали и другие. Из них мне запомнился превосходный концерт под личным управлением знаменитого Грига, написавшего к этому дню даже особую кантату из народных мелодий71, и народный праздник с гимнастическими упражнениями на лугу. В этих упражнениях принимали участие все желающие из окрестных деревень крестьяне и рыбаки, а не выбранные специалисты. Я до сих пор не могу забыть той изумительной легкости и смелости, с которыми эти люди проделывали, казалось бы, совершенно невозможные для человека штуки. Смелости и у русских хоть отбавляй, но наша ловкость в гимнастике оставляет желать много лучшего.
В середине торжеств был назначен один день отдыха, и король пригласил Михаила Александровича принять участие в их замкнутом семейном пикнике, на который, по желанию короля, великий князь предложил поехать и мне.