Листья, обращенные к западу, все еще были распластаны веером по земле, но те, что смотрели на восток, поднялись почти вертикально, жадно ловя солнечные лучи, необходимые для фотосинтеза, а значит, для жизни. Растение было морозостойким и не сворачивалось до полного захода солнца, а в землю совсем не уходило. Капуста просто сжималась в тугой шар, защищаясь от холода, и тем напоминала в гигантском масштабе земное растение, в честь которого была названа.
Виллис сидел на листе, распластанном по земле, и Джим потянулся за ним.
Виллис подпрыгнул и укатился в самую середину капусты. Джим остановился и сказал:
— Виллис, чтоб тебя, вылезай. Ну пожалуйста.
— Не ходи за ним, — предостерег Фрэнк. — Вдруг она сейчас свернется. Солнце почти что село.
— Я стою на месте. Виллис! Вернись!
— Иди сюда, Джим, — отозвался Виллис.
— Нет, это ты иди сюда.
— Джим, иди сюда. Фрэнк, иди сюда. Там холодно. Здесь тепло.
— Фрэнк, что делать?
— Иди, Джим, — снова позвал Виллис. — Тепло! Тепло всю ночь.
— Знаешь что, Фрэнк, — опешил Джим. — Кажется, он хочет пересидеть ночь в капусте. И зовет нас к себе.
— Похоже на то.
— Иди, Джим! Иди, Фрэнк! — настаивал Виллис. — Скорей!
— Может, он и знает, что делает, — сказал Фрэнк. — Док говорит, у него есть инстинкты для жизни на Марсе, а у нас нет.
— Но нельзя же лезть в капусту. Она нас раздавит.
— Не знаю.
— А нет, так задохнемся.
— Возможно. Делай как знаешь, Джим, — сказал вдруг Фрэнк, — я больше не могу бежать на коньках.
Он поставил ногу на широкий лист, который при этом дрогнул, и пошел прямо к Виллису. Джим какой-то миг колебался, потом бросился следом.
— Молодец, Фрэнк! Молодец, Джим! — восторженно приветствовал их Виллис. — Хорошо, тепло всю ночь.
Солнце опускалось за отдаленную дюну, подул холодный закатный бриз. Наружные листья растения поднялись и начали сворачиваться.
— Еще не поздно выскочить, Фрэнк, — нервно сказал Джим.
— Я остаюсь, — сказал Фрэнк, сам глядя с тревогой на приближающиеся листья.
— Мы задохнемся.
— Возможно. Все лучше, чем замерзнуть.
Внутренние листья закрывались быстрее, чем наружные. Один лист, четырех футов в ширину и десяти в длину, поднялся дыбом за спиной у Джима и стал скручиваться, пока не коснулся его плеча. Джим нервно стряхнул его. Лист отпрянул и снова медленно пополз к Джиму.
— Фрэнк, — пронзительно вскрикнул Джим, — они нас задушат!
Фрэнк тоже со страхом смотрел, как сжимаются листья вокруг него.
— Джим, — сказал он, — сядь. Расставь ноги пошире. Теперь бери меня за руки, сделаем свод.
— Зачем?
— Чтобы захватить как можно больше места. Скорей!
Джим послушался. Действуя руками, локтями и коленями, они отвоевали себе неправильную сферу пяти футов в поперечнике и примерно столько же высотой. Листья коснулись их, словно ощупывая, а потом сомкнулись вокруг них, но не с такой силой, чтобы раздавить. Вскоре закрылся последний просвет, и они оказались в полной темноте.
— Фрэнк, — спросил Джим, — теперь-то можно шевелиться?
— Нет! Пусть наружные листья тоже станут на место.
Джим еще долго просидел неподвижно, он знал, что долго, потому что досчитал в уме до тысячи и уже приступил ко второй, когда у него в ногах закопошился Виллис.
— Джим, Фрэнк, хорошо, тепло, да?
— Да, Виллис, — согласился Джим. — Ну как, Фрэнк?
— Пожалуй, можно расслабиться, — Фрэнк опустил руки. Лист, служивший потолком, тут же полез вниз и задел Фрэнка по голове. Тот инстинктивно отмахнулся, и лист вернулся на место.
— Здесь уже душно, — сказал Джим.
— Не волнуйся, ничего страшного. Не дыши глубоко, не говори и не двигайся, тогда меньше кислорода уйдет.
— Какая разница, задохнемся мы через десять минут или через час? Это было безумие, Фрэнк. Как ни крути, до утра нам не дотянуть.
— Почему? Я читал, как в Индии люди давали хоронить себя заживо, а когда их откапывали спустя несколько дней или даже недель, они еще были живы. Они назывались «факиры».
— Факиры или еще кто, я в это не верю.
— Говорю тебе, я читал это в книге.
— Что ж, по-твоему, все, что пишут в книгах, правда?
— Хорошо бы это было правдой, — поколебавшись, ответил Фрэнк, — потому что это наш единственный шанс. А теперь, может, заткнешься? Если будешь трепаться, то изведешь весь воздух, который еще есть, и мы все помрем из-за тебя.
Джим замолчал, и слышно было только, как дышит Фрэнк. Джим наклонился и потрогал Виллиса: попрыгунчик был гладкий, наверное, спал. Потом дыхание Фрэнка перешло в скрипучий храп.
Джим попытался заснуть, но не смог. Непроглядная тьма и спертый воздух давили на него, как груз. Он снова пожалел о своих часах, ставших жертвой деловой сметки Смайта. Если бы знать, который час и сколько еще до рассвета, тогда бы он, пожалуй, выдержал.
Он был убежден, что ночь уже прошла или на исходе, и стал ждать рассвета, когда капуста раскроется. Прождав, по своим расчетам, часа два в надежде, что это вот-вот произойдет, Джим начал паниковать. Он знал, что зима совсем близко, и знал, что пустынная капуста на зиму засыпает — закрывается до весны, и все. Очевидно, им с Фрэнком здорово не повезло: они нашли приют в капусте в ту самую ночь, когда она закрылась на зиму.
Пройдет двенадцать долгих месяцев, больше трехсот дней, и капуста раскроется навстречу весеннему солнцу, освободив их мертвые тела. Джим был уверен в этом.
Потом он вспомнил про фонарик, который прихватил на первой станции Проекта. Эта мысль немного приободрила Джима, и на миг он забыл свои страхи. Он наклонился, извернулся и попробовал достать сумку, все еще висевшую за спиной.
Листья у него над головой полезли вниз. Он стукнул по ним, и они отпрянули. Джиму удалось нащупать фонарик, он вытащил его и включил. Замкнутое пространство ярко осветилось. Фрэнк перестал храпеть, моргнул и сказал:
— Что это?
— Да вот вспомнил про фонарик. Хорошо, что я его взял, правда?
— Ты лучше выключи его и спи.
— Он кислорода не поглощает, а мне с ним легче.
— Может, и так, зато ты, когда не спишь, поглощаешь больше кислорода.
— Наверное. — Тут Джим вспомнил, что мучило его до того, как он зажег свет. — Только нам это все равно, — и он рассказал Фрэнку о своем открытии: больше они отсюда не выйдут.
— Чепуха! — сказал Фрэнк.
— Ничего не чепуха. Почему ж она тогда не раскрылась на рассвете?
— Потому что, — сказал Фрэнк, — мы здесь не больше часа.
— Что?
— Не больше часа. Заткнись и не мешай мне спать. А свет лучше выключи.
Джим заткнулся, но свет не выключил — свет успокаивал его. Кроме того, ближайшие листья, которые все время надоедливо лезли им на голову, теперь намного отодвинулись и плотно прилипли к стенке, образованной слоями наружных листьев. Следуя законам природы, листья старались подставить как можно больше поверхности свету фонарика.
Джим не анализировал это явление. Его понятия о фотосинтезе и гелиотропизме были очень поверхностными. Он просто видел, что при свете пространство увеличилось и не приходится все время воевать с листьями. Он приткнул фонарик к Виллису, который даже не шевельнулся, и закрыл глаза.
При свете казалось, что внутри не так душно и давление как будто повысилось. Джим подумал, не снять ли маску, но решил не делать этого и сам не заметил, как уснул.
Ему приснился сон. Ночлег в пустынной капусте был всего лишь фантастическим, причудливым сном, а школа и директор Хоу кошмаром; он был дома и спал в своей кровати с Виллисом под боком. Завтра они с Фрэнком поедут в школу в Малый Сырт.
Это был просто кошмарный сон, вызванный опасениями, что у него отберут Виллиса. Они собрались отнять у него Виллиса! Не бывать этому! Джим его не отдаст!
Сон переменился: Джим снова восставал против директора Хоу, спасал Виллиса и убегал, и снова они были заперты в пустынной капусте. Джим с горечью сознавал во сне, что конец всегда будет таким. Это реальность: они заперты, пойманы в сердцевину гигантского, закрывшегося на зиму сорняка и умрут там. Он задыхался и бормотал сквозь сон, пытаясь проснуться, и уходил в другой, не такой тяжелый сон.
7. ПОГОНЯ
Крохотный Фобос, внутренний спутник Марса, вышел из его тени и с головокружительной скоростью пролетел с запада на восток, навстречу восходящему солнцу. Неспешное вращение Красной планеты, делавшей оборот за двадцать четыре с половиной часа, подставило под лучи солнца восточный Стримон. Через полосу пустыни между рукавами канала лучи достигли западного Стримона и коснулись огромного шара, торчащего на его восточном берегу — пустынной капусты, закрывшейся на ночь от холода.
Растение шевельнулось и раскрылось. Сторона, обращенная к солнцу, распласталась по земле, а вторая половина развернулась, как павлиний хвост, ловя почти горизонтальные лучи. При этом из сердцевины растения что-то вывалилось на плоские листья — два человеческих тела, скрюченных и застывших, одетых в нелепые эластичные костюмы, с карикатурными шлемами на головах.
Растение шевельнулось и раскрылось. Сторона, обращенная к солнцу, распласталась по земле, а вторая половина развернулась, как павлиний хвост, ловя почти горизонтальные лучи. При этом из сердцевины растения что-то вывалилось на плоские листья — два человеческих тела, скрюченных и застывших, одетых в нелепые эластичные костюмы, с карикатурными шлемами на головах.
Вместе с ними вывалился мяч, прокатился пару ярдов по толстым зеленым листьям и остановился. Вверху показались глазки, внизу — ножки, шарик поковылял к распростертым телам и потерся об одно из них. Подождал, потерся снова, отскочил и тоненько заскулил, выражая свое безутешное горе и невосполнимую потерю.
Джим открыл один глаз, налитый кровью.
— Прекрати к черту этот шум, — рявкнул он.
Виллис завопил:
— Джим, мой мальчик!
Вскочил ему на живот и начал там прыгать в полном экстазе.
Джим смахнул его и взял под мышку.
— Уймись. Как ты себя ведешь? Ой!
— Ты чего, Джим?
— Рука затекла. У-уй! — Джим понял, что у него затекли и ноги, и спина, и шея.
— Что с тобой? — спросил Фрэнк.
— Застыл, как доска. Придется коньки на руки надевать. Слушай…
— Чего «слушай»?
— Может, коньки и не понадобятся. Интересно, ручьи уже бегут?
— Что ты такое несешь? — Фрэнк медленно, осторожно сел.
— Ну ручьи, весенние. Нам как-то удалось протянуть зиму, не знаю почему.
— Не будь глупее, чем ты есть. Посмотри, где солнце встает.
Джим посмотрел. Марсианскому колонисту положение солнца на небе говорит гораздо больше, чем любому землянину, за исключением разве что эскимоса.
— A-а… — только и сказал он, — это, наверное, был сон.
— То ли сон, то ли мозги у тебя свихнулись набекрень больше обычного. Надо двигаться. — И Фрэнк со стоном поднялся на ноги.
— Как ты себя чувствуешь?
— Как собственный дедушка.
— Я про горло спрашиваю.
— Да нормально. — И Фрэнк тут же закашлялся, но усилием воли остановил приступ: очень неудобно кашлять, когда на тебе респиратор, а чихать еще хуже.
— Позавтракать не хочешь?
— Нет, не хочу пока, — ответил Фрэнк. — Давай сначала поищем станцию, тогда и поедим, как люди.
— Давай.
Джим упаковал Виллиса обратно в сумку и убедился, что стоять и ходить может. Заметив фонарик, он сунул его к Виллису и пошел за Фрэнком на берег. Растительность начинала вылезать из земли и все больше мешала ходьбе. Зелень еще не отошла от ночного холода и неохотно уступала дорогу. Они вышли на берег.
— Спуск должен быть ярдов на сто вправо, — определил Фрэнк. — Точно, я его вижу. Пошли.
Джим схватил его за руку и оттащил назад.
— Ты что, обалдел?
— Погляди на канал к северу.
— Чего там? А-а!
К ним приближался скутер, но не со скоростью двести пятьдесят миль в час, обычной для него, он еле полз. Наверху, на куполе, сидело двое человек.
Фрэнк быстро отпрянул назад.
— Молодец, Джим. Я чуть было не вылез прямо на них. Пусть проедут.
— Виллис тоже молодец, — наставительно заметил Виллис.
— Проедут, как же! — ответил Джим. — Ты что, не видишь, что они делают?
— Что?
— Идут по нашим следам, вот что!
Пораженный Фрэнк выглянул из укрытия.
— Осторожно! — одернул Джим. — У него бинокль.
Фрэнк нырнул обратно, он видел достаточно: скутер остановился примерно в том месте, где и они вчера вечером. Один из тех, что сидел наверху, через обзорный купол жестами разговаривал с водителем, показывая на спуск.
Следы коньков никогда не исчезают со льда канала — разве что при оттепели, а сейчас канал прочно замерз на зиму. И вряд ли еще кто-нибудь, кроме двух беглецов, мог бежать на коньках по этому отрезку канала, вдали от всякого жилья, и в это время. Следы скутеров, конечно, тоже отпечатывались на льду, но Джим и Фрэнк, как все конькобежцы, избегали их, предпочитая гладкий лед. Теперь их след, как по нитке, мог привести любого от станции Киния к ближайшему спуску.
— Залезем обратно в кусты, — прошептал Джим, — и спрячемся, пока они не уйдут. В этих зарослях им нас никогда не найти.
— А вдруг не уйдут? Хочешь провести еще одну ночь в капусте?
— Когда-нибудь им ведь придется уйти.
— Да, но это будет не скоро. Они знают, что мы поднялись на берег в том месте, значит, останутся и будут искать, мы столько не выдержим. Им легче, у них есть укрытие.
— Что же тогда делать?
— Пойдем на юг по берегу пешком, хотя бы до следующего спуска.
— Ну пошли, а то они вот-вот поднимутся.
С Фрэнком во главе они рысцой двинулись по берегу. Растения теперь поднялись достаточно высоко, чтобы можно было пройти под ними. Фрэнк держался футах в тридцати от обрыва. Сумрак под листвой и стебли трав укрывали их от преследователей.
Джим был начеку, высматривая змеечервей и водоискалок, и велел Виллису тоже следить. Они шли с хорошей скоростью. Через несколько минут Фрэнк остановился, знаком призвал к молчанию, и они прислушались. Джим слышал только хриплое дыхание Фрэнка, если погоня и шла за ними, то отстала.
Они отошли уже мили на две к югу от спуска, и Фрэнк внезапно остановился. Джим налетел на него, и оба чуть не скатились в то, что послужило причиной остановки, — в поперечный канал. Он шел с востока на запад и был притоком главного канала. Между Кинией и Хараксом таких было несколько. Некоторые соединяли восточный рукав Стримона с западным, другие просто отводили воду в местные водоемы.
Джим заглянул в глубокий и узкий проем.
— Надо же, чуть не свалились.
Фрэнк не ответил. Он упал на колени и схватился за голову: на него напал кашель. Потом приступ прекратился, но плечи Фрэнка продолжали вздрагивать, будто он беззвучно рыдал. Джим положил руку ему на плечо.
— Худо тебе, парень?
Фрэнк не ответил.
— Бедный наш Фрэнк! — сказал Виллис и поцокал, как будто языком.
Джим в раздумье снова перевел взгляд на канал. Фрэнк поднял голову и сказал:
— Я ничего. Это просто минутное — вдруг этот канал и снова задержка из-за него. Я так устал.
— Слушай, Фрэнк, — сказал Джим, — у меня новый план. Я пойду вдоль этой канавы на восток, пока не найду, где можно спуститься. А ты пойдешь назад и сдашься.
— Нет!
— Дай договорить! Это будет только разумно. Ты слишком сильно болен, чтобы идти. Если ты останешься здесь, то умрешь, надо себе в этом сознаться. Кто-то должен рассказать обо всем нашим, и это буду я. Ты идешь к скутеру, сдаешься и врешь им, что я, мол, пошел туда-то и туда-то — в другую сторону, конечно. Если соврешь убедительно, это может сбить их со следа, и весь день они будут гоняться за собственным хвостом, а у меня будет передышка. Ты тем временем полежишь в скутере, в тепле и безопасности, а завтра тебя поместят в школьный лазарет. Это только разумно, правда?
— Нет.
— Почему «нет»? Ты просто упрямишься.
— Нет, — повторил Фрэнк, — ничего не выйдет. Во-первых, я не дамся им в руки, лучше умру.
— Дурак!
— Сам дурак. Во-вторых, передышка в один день ничего тебе не даст. Когда они убедятся, что там, где я сказал, тебя нет, они вернутся, прочешут канал на скутере и завтра же тебя поймают.
— Что же ты предлагаешь?
— Не знаю, но твой план не годится.
Несколько минут оба молчали, потом Джим спросил:
— Какой у них скутер?
— Обычный грузовой, «Хадсон-600», по-моему. А что?
— Смогут они развернуться здесь?
Фрэнк посмотрел на поперечный канал с высокого берега: уровень воды в нем был таким низким, что ширина льда не достигала и двадцати футов.
— Не смогут, — ответил он.
— Значит, не будут обыскивать приток на скутере — по крайней мере, на этом.
— Без тебя ясно, — перебил Фрэнк. — Ты хочешь выйти на восточный Стримон и по нему добираться домой. Но откуда ты знаешь, выводит к нему эта канава или нет? Ты так хорошо помнишь карту?
— Нет, не помню. Но вероятность большая. А если нет, одну часть пути мы пробежим, а другую часть пройдем пешком, вот и все.
— Когда мы выйдем на восточный рукав, нам все равно останется миль пятьсот до Харакса. На этом рукаве хотя бы станции есть, просто мы вчера одну пропустили.
— На восточном рукаве так же могут быть станции, как и на западном, — возразил Джим. — Весной работы по Проекту начнутся и здесь, и там. Я знаю, отец без конца говорит об этом. А по этому рукаву дальше идти просто нельзя, нас здесь ищут. Так чего зря языком молоть? Вопрос только в том, сможешь ты бежать на коньках или нет? Если нет, я все-таки за то, чтобы ты сдался.
— Смогу, — мрачно сказал Фрэнк и встал. — Идем.
Они смело вышли на каменную кромку канала и убедились, что их преследователи все еще обыскивают окрестности того места, где оборвался след. Пройдя три или четыре мили на восток, они обнаружили спуск на лед.