— Да вот именно что известен! К тому я и клоню. Мы тут все пустяками занимаемся, делаем то, что велит нам шайка бюрократов, которые в жизни не вырастили ни одного урожая, и все ради нескольких дюймов землицы среднего качества — а ведь имеются миллионы кубических футов богатейшего чернозема, и они зазря пропадают.
Папа резко поднял голову:
— Где?
— Да в дельте Миссисипи, где же еще? Чернозем там залегает сотнями футов.
Мы оба на него так и вытаращились, но он говорил совершенно серьезно.
— Всего-то и нужно сделать — как следует все разровнять. А после положить настоящую земную почву на скалу, на глубину по крайней мере двух футов, тогда будет впору и работать. А так, как оно есть, мы только время зазря теряем.
Папа немного выждал, прежде чем отвечать.
— А вы себе представляете, сколько это будет стоить? — спросил он.
Мистер Сондерс отмахнулся от вопроса:
— Это совершенно неважно, важно то, что мы в результате получим. Ведь правительство хочет, чтобы мы здесь поселились, правда? Ну, так если мы все будем держаться вместе и будем на этом настаивать, мы все и получим, — он победоносно вздернул подбородок.
Джордж начал было что-то говорить, потом умолк. Он посыпал заряд сверху каменной пылью, похлопал по нему рукой, потом выпрямился и вытер с лица пот.
— Послушайте, гражданин, — сказал он, — неужели вы не видите, что мы заняты? Я собираюсь поджечь этот запал, предлагаю вам отойти подальше в безопасное место.
— А-а? — спросил Сондерс. — Какой силы заряд? Как далеко надо отходить?
Держал бы он глаза открытыми, сразу бы увидел, какой величины заряд и на сколько нужно отойти. Папа ответил:
— Ну, скажем, мили на полторы — или даже на две. И идите, не останавливайтесь.
Сондерс вылупился на него, негодующе фыркнул и двинулся прочь. Мы отошли от своего устройства и дали ему взорваться. Закладывая следующий заряд, я увидел, как у Джорджа шевелятся губы. Немного погодя он сказал:
— По самым скромным подсчетам вес чернозема по сто фунтов на кубический фут составит весь груз «Мэйфлауэра» за один рейс, и это чтобы доставить одному только мистеру Сондерсу землю для такой фермы, какую он хочет иметь. Если так, то понадобится ровно тысяча ганимедских лет, то есть пятьсот земных, чтобы «Мэйфлауэр» привез сюда землю для всей нашей партии.
— Ты забыл «Крытый фургон», — с воодушевлением напомнил я.
Джордж усмехнулся:
— Ах, да! Когда «Крытый фургон» пройдет комиссию и начнет служить нам, мы сможем уменьшить этот срок до двухсот пятидесяти лет — при условии, что новые иммигранты перестанут прибывать и если выйдет запрещение рожать детей! — он нахмурился и добавил: — Билл, почему некоторые вроде бы вполне взрослые мужчины не в состоянии усвоить примитивную арифметику? — я не нашелся, что ответить, и он продолжал: — Шевелись, Билл, давай-ка кончать все эти взрывы. Боюсь, что придется нам ковыряться с нашим неэффективным способом, даже если он не подойдет нашему другу Сондерсу.
Наутро, согласно расписанию, должна была появиться камнедробилка, и я поджидал ее, стоя на дороге. Она делала миль двадцать в час и занимала всю ширину дороги. Когда камнедробилка подошла к стене лавы, она остановилась. Я помахал оператору, он помахал мне в ответ, потом машина немного поворчала, двинулась вперед и начала пожирать лаву. Для этой машины лава не была препятствием. Виброрезак, встроенный в ее нижнюю часть, ловко подрезал снизу слой лавы, точно хозяйка, снимающая пирог со сковородки, громадная стальная лопата впереди поддевала лаву и отламывала куски, а транспортер перекладывал их к себе и пережевывал своими челюстями.
Водитель мог по желанию бросать пережеванный материал под задние катки или же отбрасывать его в сторону. Сейчас он отбрасывал в сторону, оставляя чистый слой, выровненный виброрезаком. Получалась дорога — хорошая ровная дорога, пыльноватая, но немного дождя это исправит. Машина была жутко шумная, но водителя это, кажется, ничуть не волновало. Он даже наслаждался: образовывался легкий ветерок, который относил от него пыль. Антисиликозная маска сдвинулась у водителя на лоб, так что видно было, как он усмехался. К полудню он добрался до наших владений и заглушил машину. Мы вместе перекусили, потом он начал выравнивать мою ферму — пять акров, остальное подождет. Мне здорово повезло: ведь я получил землю, готовую к обработке, на много месяцев раньше, чем предполагалось по первоначальному плану: вторым рейсом «Мэйфлауэр» доставил еще три камнедробилки и очень небольшое количество иммигрантов, только чтобы заменить всех тех членов нашей партии, которые сдались и пожелали вернуться домой. Таков был компромисс, выработанный городским советом совместно с Колониальной комиссией.
Грохот сделался еще ужаснее, когда камнедробилка вгрызлась в твердые камни вместо лавы, но для моих ушей он звучал музыкой, и смотреть на это зрелище мне нисколько не надоедало. Каждый разжеванный кусочек камня превращался в кусок земли для моей фермы. К ужину вместе с папой появился водитель второй смены. Некоторое время мы смотрели вместе, потом папа отправился домой в город. Я остался. К полуночи я пошел на ту часть своего участка, которая должна пока оставаться необработанной, отыскал там большую скалу, чтобы она загородила от меня солнце, и лег немного вздремнуть.
Потом я услышал, как оператор, закончивший смену, трясет меня за плечо и говорит:
— Вставай, парень, твоя ферма готова!
Я вскочил, протер глаза и огляделся. Пять акров измельченного грунта и низкий бугорок посередине/где встанет дом. У меня была ферма.
По логике вещей, теперь надо было бы возводить дом, но по графику на следующей неделе я должен был получить «жвачную машину». Это вроде детеныша камнедробилки. Вместо антенны у нее блок питания, квалифицированного обслуживания она не требует, с ней кто угодно может управиться, и она должна закончить то, что начала камнедробилка. В колонии таких жевалок штук сорок.
Камнедробилка оставила после себя слой в несколько футов толщиной, состоящий из камней величиной с мой кулак. Впереди жевалки укреплена вилкообразная лопата, даже несколько лопат разных размеров. Грубая вилка погружается в каменное крошево на глубину примерно в восемнадцать дюймов и подбирает большие булыжники. По мере того как машина продвигается вперед, камни сваливаются в задний бункер и там крошатся до размеров грецкого ореха.
После того как вы прошлись по земле разок этой грубой вилкой, ее надо снять, поставить среднюю вилку и уменьшить расстояние между дробящими камни вилками. На этот раз вы погружаетесь только на десять дюймов, в результате образуется гравий. Потом вы устанавливаете вилку потоньше, а после — самую тонкую, и, когда вы заканчиваете, верхние шесть дюймов или около того превращаются в каменную муку, мелкую, точно глина — это все еще мертвое вещество, но оно уже готово к тому, чтобы ожить.
Еще, еще, и еще — продвигаешься дюйм за дюймом. Для того чтобы полностью использовать время, на которое дана вам жевал-ка, приходится трудиться двадцать четыре часа в сутки, пока ее у вас не заберут. Я работал сплошняком весь первый день, не сходя с машины даже для того, чтобы пообедать — так и ел в седле.
После ужина меня сменил папа, из города явился Хэнк, и мы трудились всю ночь, благо, стояла светлая фаза, понедельник.
На другой день к вечеру явился папа Шульц, обнаружил, что я сплю, положив голову на приборную доску, и отослал меня к себе в дом, чтобы я поспал по-настоящему. После этого случая всякий раз, как у меня проходило четыре или пять часов наедине с машиной неизменно появлялся один из Шульцев. Не знаю уж, как бы мы с папой управились в темную фазу без Шульцев.
Но они здорово помогли, и к тому времени, когда пришлось отдать жевалку, почти три с половиной акра были уже готовы к тому, чтобы закладывать почву.
На пороге стояла зима, и я всей душой хотел закончить свой дом и жить в нем весь зимний месяц, но, для того чтобы все это выполнить, нужно было как следует погорбатиться. Необходимо было посеять что-то, скрепляющее почву, иначе весна снесет верхний слой. Короткий ганимедский год — отличная идея, и я доволен, что все устроили тут таким образом: земные зимы длиннее чем необходимо. Зато уж здесь вам не дают терять бдительность.
Папа Шульц посоветовал посеять траву: мутированная трава взойдет на стерильной почве подобно тому, как всходят растения в гидропонических растворах. Ковер переплетающихся корней удержит мою почву, даже если зима убьет ее, и корни внесут среду, в которой станут распространяться бактерии.
В основе своей платная земля — это просто хороший земной чернозем, кишащий бактериями, грибками и микроскопическими червями — всем, что требуется, кроме крупных дождевых червей, которых можно туда добавить. Но не годится привозить почву с Земли на Ганимед в качестве груза. В любой полной доверху лопате суглинка найдутся сотни всевозможных животных и растений, которые вам нужны, но там окажется и масса других вещей, которые вам абсолютно ни к чему. Микробы столбняка, например. Или вирусы, вызывающие различные заболевания у растений. Гусеницы. Споры. Семена сорняков. У большинства из них слишком маленькие размеры, чтобы можно было разглядеть их невооруженным глазом, а некоторые нельзя даже отфильтровать.
Поэтому в земных лабораториях, готовя такую платную землю, выводят чистые, беспримесные культуры всего, что необходимо: выращивают мелких червячков, разводят грибки и все прочее, что хотят оставить. Потом берут саму почву и обрабатывают ее так, что она становится безжизненнее самой Луны: подвергают ее радиации, прогревают и испытывают на стерильность. Потом берут все то, что сохранили из живых организмов, и закладывают в мертвую почву обратно. Это и есть первичная «платная земля», в полном смысле этого слова. А на Ганимеде исходный материал разрезают на шестьдесят четыре части, дают вырасти всему, что там растет, потом каждую часть разрезают еще пополам. Сто фунтов платной земли, которыми снабжают колониста, могут содержать фунт земной почвы.
Делается все возможное, чтобы, как говорят экологи, «ограничить вторжение», чтобы туда попало только желаемое. Я не упомянул одной детали, когда описывал наше путешествие по космосу: в пути нам тщательно простерилизовали одежду и багаж и предупредили, что мы сами должны хорошенько помыться, прежде чем снова наденем свою одежду. Это была единственная отличная баня, которую я получил за два месяца, но после нее мне долго казалось, что от меня пахнет больницей.
Грузовики колонии привезли полагающуюся мне платную землю, чтобы я мог засеять ферму. В то утро я рано покинул дом Шульцев, мне нужно было их встретить. Существуют разные мнения насчет того, как следует распределять платную землю: некоторые поселенцы распределяют ее равномерно повсюду, рискуя, что она погибнет, а некоторые выкладывают небольшие кучки на расстоянии шести-восьми футов одна от другой, в шахматном порядке… надежно, но медленно. Я прикидывал так и этак и не мог ни на что решиться, как вдруг увидел, что кто-то движется по дороге.
Люди шли целой процессией, они катили тачки, их было шестеро. Вот они подошли ближе, и я понял, что это вся мужская часть семейства Шульцев. Я двинулся им навстречу.
Тачки оказались нагружены всяким мусором и отходами — и все для меня! Папа Шульц давно все это собирал, чтобы сделать мне сюрприз. Я не знал, что и сказать. Наконец, у меня вырвалось:
— Ой, папа Шульц, я ведь не знаю, когда смогу с вами расплатиться!
Он проворчал со свирепым выражением лица:
— Какая еще оплата? У нас этого компоста — хоть завались!
Потом он велел мальчикам вывалить груз на верхушку кучи моей платной земли, взял вилы и начал размешивать все это так же тщательно, как мама Шульц, когда она взбивала яичный белок.
Он взял все в свои руки — и мне уже не нужно было ломать голову над тем, какой вариант самый лучший. По его мнению — а вы монете быть уверены, что я с ним не спорил, — тою, чем мы располагали, хватало на добрый акр, и по его методу надо было распределить всю массу по земле. Но он не выбрал какой-то определенный акр, он наметил на моем грунте из перемолотых камней семь полосок ярдов по двести каждая. Они отстояли друг от друга на тридцать пять-сорок футов. Каждый из нас взялся за тачку — шестеро Шульцев, да еще я, — и мы рассыпали смесь каждый по своей линии. Когда это было сделано и были поставлены каменные пирамидки, чтобы обозначить, где идут линии, мы прошлись по смеси граблями, втирая ее между полосками в каменную пыль на расстоянии пяти или шести футов по бокам от каждой полоски. Около полудня появились мама Шульц с Гретхен, до ужаса нагруженные, и у нас получился славный пикник, когда мы сделали перерыв в работе.
После обеда Ио нужно было возвращаться в город, но он уже почти закончил свою полоску. Папа Шульц закончил свою и продолжал помогать Гуго и Петеру, которые были еще слишком малы, чтобы управляться с настоящими граблями. Я приналег и закончил свою полосу как раз вовремя, чтобы завершить еще и то, что оставил Ио. К концу дня появился мой папа, он собирался мне помогать весь вечер — была как раз светлая фаза и можно было работать до тех пор, пока вас держали ноги, — но больше уже нечего было делать. И он тоже не знал, как их отблагодарить.
Мне хочется думать, что мы наладили бы ферму и без Шульцев, и может быть, так бы оно и было, — и все-таки я не очень в этом уверен. Пионер нуждается в хороших соседях.
Всю следующую неделю я вносил в почву между полосками искусственные нитраты с энергетической установки колонии — это хуже, чем «платная земля», но зато не так дорого.
Потом я занялся тем, что вручную, как в Библии, сеял траву, а после осторожно проходил по этому месту граблями. Тут объявился этот чертов Сондерс. Он то и дело появлялся, когда папы не было.
Наверно, ему было одиноко. Его семья все еще находилась в городе, а он жил в десятифутовом сарае из камней, который сам построил. Он на самом деле и не разрабатывал ферму, я даже не мог хорошенько понять, чем он там занимается.
Я сказал: «Здрасьте», — и продолжал работу.
Он понаблюдал за мной с кислым видом и сказал:
— Все еще гнешься над этой ерундой и жилы из себя тянешь, юноша?
Я сказал ему, что никаких жил из меня не вытягивается, и спросил, создает ли он себе ферму. Он фыркнул:
— И не думаю.
— Тогда что же вы делаете?
— Билет себе покупаю, вот что.
— Как это?
— Единственное, что можно в этом месте продать, так это чуть улучшенную землю. Я их собираюсь обставить в их игре, вот что. Я сбагрю эту землицу какому-нибудь сосунку, и тогда вместе со своим семейством мы отправимся назад на нашу любимую Землю. Это как раз то самое, что и тебе следовало бы сделать, не будь ты таким законченным дурнем. Никогда у тебя здесь фермы не будет. Это невозможно.
Я начинал уставать от него, но у меня как-то нахальства не хватает напрямую вести себя грубо.
— Не знаю, не знаю, — ответил я. — Посмотрите на мистера Шульца — у него очень славная ферма.
Сондерс снова фыркнул.
— Ты имеешь в виду Джонни Яблочное Семечко?
— Я имею в виду мистера Иоганна Шульца.
— Ясно, ясно — Джонни Яблочное Семечко. Так его все в городе называют. Он же ненормальный. Ты знаешь, что он сделал? Дал мне горсть яблочных семечек, а вел себя при этом так, будто вручает мне богатства царя Соломона.
Я оперся на грабли:
— А разве это не так?
Сондерс плюнул на землю между нами:
— Он просто шут гороховый!
Я поднял грабли и сказал:
— Мистер Сондерс, вы стоите на моей земле, это моя собственность. Даю вам две секунды на то, чтобы с нее убраться — и чтобы духу вашего тут больше никогда не было!
Он отступил и крикнул: — Эй! Ты мне это прекрати! Ты что это граблями замахиваешься?
Я сказал:
— Мотайте отсюда!
Он смотался.
Дом был проблемой. На Ганимеде все время происходят небольшие сотрясения почвы. Они связаны с «уравновешиванием», которое означает всего только «выравнивание давления», если выражаться точнее, но вообще есть целая наука о том, как горы уравновешивают моря и как давление на всей планете выравнивается. Это связано и с приливно-отливным механизмом, что довольно странно, потому что на Ганимеде нет никаких приливов и отливов: Солнце от него слишком далеко, чтобы оказывать какое-нибудь влияние, и Ганимед всегда повернут к Юпитеру одной и той же стороной. Да, можно проследить небольшие приливы на лагуне Серенидад, когда Европа ближе всего к Ганимеду, имеется даже небольшое воздействие Каллисто и Ио, но я-то имею в виду, что истинных приливов — как, к примеру, на Тихом океане — на Ганимеде не бывает.
Что на нем есть, так это вмороженные приливные напряжения. Мистер Хукер, главный метеоролог, объясняет это тем, что Ганимед находился ближе к Юпитеру, когда начал остывать, и утратил вращение вокруг своей оси, так что образовались такие приливные напряжения на самой планете — нечто вроде окаменелых приливов. Вы знаете, что на Луне тоже бывают такие. А тут явились мы, растопили ледяную шапку и дали Ганимеду атмосферу. Это повсюду нарушило давление, и теперь изостатический баланс устанавливается заново.
Я — калифорнийский мальчишка, мне нужен был дом, устойчивый к сотрясениям. У Шульцев дом был устойчивый, и идея была хорошая, хотя тут никогда не бывало толчков такой силы, чтобы опрокинуть человека, тем более — здание. Но большинство колонистов избавляли себя от лишнего труда: тяжело построить дом, устойчивый к толчкам почвы. Более того, это еще и дорого. Основной список оборудования и инструментов, которые обещаны поселенцу по контракту, выглядит вполне внушительно: мотыга, кирка, лопата, тачка, ручной культиватор, ведро, и так далее, до конца списка, — но, когда вы начинаете устраивать ферму, вам приходится идти в магазин и покупать массу всего другого. Я уже задолжал акр или полтора, еще до того, как построил дом.
Как и многие, мы пошли на компромисс. Одна комната будет устойчива к колебаниям поверхности, потому что там придется поддерживать высокое давление, — это комната Пегги. К этому моменту ей уже становилось лучше, но она все еще не могла долгое время выносить низкое давление. Если семейство переедет на ферму, придется изолировать ее спальню, построить перед ней шлюз для выравнивания давления и установить компрессор. Все это стоило денег. Прежде чем взяться за строительство дома, мне пришлось заложить еще два акра. Папа попытался поставить свою подпись, но ему прямо сказали, что кредит может иметь поселенец, а он — служит в конторе. Это определило наши планы: построить одну сейсмоустойчивую комнату, а остальные переоборудовать таким же образом позднее. Пока дом будет состоять из гостиной, десять на двенадцать, где буду спать я, крохотной спаленки для Джорджа и Молли и комнаты Пегги. Везде, кроме комнаты Пегги, стены будут из голого камня, а крыша — фабричного изготовления.