— Этого я не могу обещать, — не согласился К. — При всем моем желании я не могу обещать выполнить вашу просьбу или ваш каприз. Потому что дело не терпит, особенно после того, как мои переговоры со старостой дали неблагоприятные результаты.
— Такая отговорка отпадает, — заявила хозяйка, — староста — ничего не значащая личность. Вы этого разве не заметили? Он бы и одного дня не оставался на своей должности, если бы не его жена, которая ведет все дела.
— Мицци? — спросил К.
Хозяйка кивнула.
— Она была там, — подтвердил К.
— Она высказала свое мнение? — спросила хозяйка.
— Нет, — ответил К., — но у меня и не создалось впечатления, что она могла это сделать.
— Ну да, — сказала хозяйка, — вот так же ошибочно вы здесь на все смотрите. Как бы то ни было, то, что решил о вас староста, не имеет никакого значения, а с его женой я при случае поговорю. И если я вам теперь еще пообещаю, что ответ Кламма придет самое позднее через неделю, то у вас, наверное, не будет больше причин не соглашаться со мной.
— Все это еще ничего не решает, — уперся К. — Мое намерение твердо, и я бы все равно попытался его осуществить, даже если бы пришел отрицательный ответ. Но раз я заранее имею такое намерение, то я уже не могу начинать с просьб о беседе. То, что без просьб остается пусть дерзкой, но все же допустимой попыткой, после отрицательного ответа становится открытым неподчинением. Это было бы, разумеется, куда хуже.
— Хуже? — спросила хозяйка. — Это неподчинение в любом случае. А в общем, делайте как знаете. Подайте мне юбку.
Не обращая внимания на К., она натянула юбку и побежала в кухню. Из залы давно уже доносился беспокойный шум. В кухонное окошко стучали. Один раз помощники распахнули его и крикнули, что они голодные. Потом там появились и другие лица. Слышалось даже какое-то тихое, но многоголосое пение.
Разговор К. с хозяйкой, впрочем, сильно задержал приготовление обеда — он был еще не готов, а посетители собрались. Тем не менее никто не отважился нарушить запрет хозяйки и зайти в кухню. Но теперь, когда наблюдатели у окошка сообщили, что хозяйка уже идет, служанки сразу побежали в кухню, и когда К. вошел в залу, все на удивление многочисленное общество — более двадцати человек, мужчины и женщины, одетые провинциально, но не по-крестьянски, — устремились от окошка, возле которого они толпились, к столам, занимать места. Только у маленького столика в углу уже сидела супружеская пара с несколькими детьми; муж, симпатичный голубоглазый господин с растрепанной седой шевелюрой и бородой, стоял, наклонившись к детям, и отбивал ножом такт: они пели, и он все время старался убедить их петь потише; возможно, они были голодны, и он хотел отвлечь их пением. Хозяйка равнодушно произнесла несколько слов, извиняясь перед обществом, никто не сделал ей упрека. Она оглянулась по сторонам в поисках мужа, но тот, осознав затруднительность положения, очевидно, давно уже сбежал. Тогда она медленно пошла на кухню; на К., поспешившего в свою комнату к Фриде, она больше не обращала внимания.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Наверху К. нашел учителя. Комнату, к удовольствию К., почти нельзя было узнать, так потрудилась над ней Фрида. Воздух был свежий, печь основательно натоплена, пол вымыт, кровать прибрана, вещи служанок — весь этот омерзительный хлам — исчезли вместе с фотографиями, стол, который раньше, куда бы ты ни повернулся, прямо-таки таращился тебе вслед своей усеянной грязными пятнами доской, был покрыт белой вязаной скатертью. Теперь уже можно было и гостей принимать; то, что маленький запас белья К. был развешан около печки на просушку — Фрида, очевидно, выстирала его рано утром, — мешало мало. Учитель и Фрида сидели у стола и встали, когда К. вошел. Фрида встретила К. поцелуем, учитель слегка поклонился. К., в рассеянности и все еще переживая разговор с хозяйкой, начал извиняться за то, что он до сих пор все не мог посетить учителя; получалось, будто он считает, что учитель, потеряв терпение из-за того, что К. не идет, пришел к нему сам. Но учитель, с его солидной манерой, казалось, вообще теперь только начинал медленно припоминать, что когда-то они с К. договорились о чем-то вроде визита.
— Так это вы, господин землемер, — медленно произнес он, — тот приезжий, с которым я несколько дней назад разговаривал на площади перед церковью?
— Да, — коротко ответил К.; то, что по своей тогдашней беспомощности он в тот раз стерпел, здесь, в своей комнате, он не обязан был терпеть.
Он повернулся к Фриде и стал советоваться с ней по поводу одного важного визита, который он должен немедленно сделать и при котором ему нужно быть одетым как можно лучше. Фрида тут же, ни о чем не расспрашивая К., подозвала помощников — они как раз были заняты исследованием новой скатерти на столе — и приказала им как следует вычистить во дворе одежду К. и его сапоги, которые он тут же начал стаскивать. Сама она схватила с веревки одну рубашку и побежала на кухню гладить ее.
К. остался наедине с учителем, который уже снова молча сидел у стола; он заставил его еще немного подождать, стащил с себя рубашку и начал мыться под умывальником. Только теперь, стоя к учителю спиной, К. спросил о причине его прихода.
— Я пришел по поручению господина старосты общины, — сказал тот.
К. был готов выслушать поручение. Но так как сквозь плеск воды слова К. было трудно разобрать, учителю пришлось подойти ближе — и он встал рядом с К., прислонясь к стене. К. извинил свое умывание и свои хлопоты настоятельностью намеченного визита. Учитель не обратил на это внимания и сказал:
— Вы были невежливы с господином старостой общины, со старым, заслуженным, многоопытным, почтенным человеком.
— Чтобы я был невежлив, этого я не заметил, — проговорил, тщательно вытираясь, К., — а что у меня было о чем думать, кроме изящных манер, это верно, потому что речь шла о моем существовании, которому угрожает ваша позорная служебная неразбериха, мне нет нужды рассказывать вам о ней в подробностях, поскольку вы сами являетесь деятельным членом этих служб. Что, староста общины жаловался на меня?
— На кого ему тут жаловаться? — сказал учитель. — И даже если бы было на кого, разве он стал бы жаловаться? Я просто составил под его диктовку маленький протокол о вашей беседе и из него узнал достаточно о доброте господина старосты и о характере ваших ответов.
Разыскивая свою расческу, которую, должно быть, Фрида куда-то убрала, К. переспросил:
— Что? Протокол? Составленный задним числом в мое отсутствие кем-то, кто вообще не был при разговоре? Так не делается. И почему вообще протокол? Это что, была официальная процедура?
— Нет, — сказал учитель, — полуофициальная, и протокол — тоже полуофициальный; это было сделано только потому, что у нас во всем должен быть строгий порядок. Как бы там ни было, протокол теперь существует и служит не к вашей чести.
К., который нашел наконец расческу — она завалилась в кровать, — ответил уже спокойнее:
— Пусть существует. Вы пришли для того, чтобы сообщить мне это?
— Нет, — сказал учитель, — но я не автомат и должен был высказать вам свое мнение. Данное мне поручение, напротив, является еще одним доказательством доброты господина старосты; я подчеркиваю, что мне эта доброта абсолютно непонятна и что я исполняю это поручение только по долгу службы и из уважения к господину старосте.
К., умытый и причесанный, сидел теперь в ожидании рубашки и остальной одежды у стола; его мало интересовало, с чем пришел к нему учитель, к тому же на него подействовало то, что хозяйка была о старосте столь невысокого мнения.
— Обед, наверное, уже кончился? — спросил он, задумавшись о дороге, которая ему предстояла, затем, поправляясь, добавил: — Вы хотели мне передать что-то от старосты.
— Н-да, — сказал учитель и пожал плечами, как бы снимая с себя всякую личную ответственность. — Господин староста опасается, что в случае, если решение вашего вопроса слишком надолго затянется, вы предпримете что-нибудь необдуманное на свой страх и риск. Я, со своей стороны, не знаю, почему он этого опасается; на мой взгляд, самое лучшее, чтобы вы именно делали все, что захотите. Мы не ваши ангелы-хранители и не обязаны бегать за вами повсюду. Ну хорошо. Господин староста иного мнения. Само решение, являющееся делом графских инстанций, он, разумеется, ускорить не может, однако же в пределах своей компетенции он хочет принять одно предварительное, поистине великодушное решение — только от вас зависит согласиться на него или нет: он предлагает вам пока что место школьного сторожа.
На то, что ему было предложено, К. сначала почти не обратил внимания, но сам факт, что ему было что-то предложено, показался ему немаловажным. Это говорило о том, что, с точки зрения старосты, К., обороняясь, был в состоянии проделать такие вещи, защита от которых оправдывала для общины даже некоторые издержки. И как серьезно к этому отнеслись! Ведь учителя, который уже порядочно здесь ждал, а до этого еще составлял протокол, староста, должно быть, попросту пригнал сюда. Учитель, заметив, что он все-таки заставил К. задуматься, продолжил:
— Я представил свои возражения. Я указал на то, что до сих пор никакого школьного сторожа не требовалось, жена церковного сторожа время от времени убирает, а фрейлейн Гиза, учительница, за этим следит. У меня достаточно мороки с детьми, я не хочу вешать себе на шею еще какого-то школьного сторожа. Господин староста возражал, что тем не менее в школе очень грязно. Я отвечал в соответствии с истиной, что это не так уж страшно. И, добавил я, разве с этим станет лучше, если в качестве школьного сторожа мы возьмем мужчину? Совершенно ясно, что нет. Помимо того, что он в такой работе ничего не смыслит, в школьном здании ведь только две большие классные комнаты без вспомогательных помещений, значит, этот школьный сторож должен жить со своей семьей в одной из классных комнат: спать, может быть, даже готовить — что, естественно, чистоты не прибавит. Но господин староста указал на то, что эта должность является для вас спасением в вашей нужде и что вы поэтому приложите все свои силы, чтобы хорошо ее исполнять; далее господин староста полагал, что вместе с вами мы приобретаем руки вашей жены и ваших помощников, так что не только школу, но и школьный сад можно будет содержать в образцовом порядке. Все это я с легкостью опроверг. В конце концов господин староста не мог уже больше решительно ничего привести в вашу пользу, засмеялся и сказал только, что вы все-таки землемер и поэтому сможете с особенно красивой прямизной разбить в школьном саду клумбы. Ну, на шутки возражать невозможно, и я отправился к вам с этим поручением.
— Напрасные хлопоты, господин учитель, — сказал К. — Я не собираюсь принимать это место.
— Превосходно, — сказал учитель, — превосходно, вы его отклоняете без всяких оговорок, — и взяв шляпу, он поклонился и вышел.
Сразу вслед за тем наверх пришла Фрида; в лице ее была растерянность, рубашку она принесла невыглаженной, на вопросы не отвечала. Чтобы развлечь ее, К. стал рассказывать об учителе и его предложении, едва; услышав это, она бросила рубашку на кровать и снова: выбежала из комнаты. Вскоре она вернулась, но не одна, а с учителем, который выглядел раздосадованным и даже не кивнул. Фрида попросила его проявить немного терпения — она явно уже несколько раз делала это, пока они поднимались, — потом потащила К. через какую-то боковую дверь, о существовании которой он даже не подозревал, на соседний чердак и там, задыхаясь от волнения, рассказала наконец что с ней произошло. Хозяйка, возмущенная тем, что она унизилась перед К. до признаний и, что ей еще досаднее, до уступок в отношении беседы Кламма с К. и не добилась этим ничего, кроме, как она сказала, холодного и вдобавок неискреннего отказа, не намерена больше терпеть К. в своем доме; если у него есть связи в Замке, пусть он их использует, но только побыстрее, потому что уже сегодня, уже сейчас он должен оставить этот дом, и только по прямому приказу и настоянию инстанций она примет его снова, однако она надеется, что до этого не дойдет, потому что и у нее есть связи в Замке, и она сумеет ими воспользоваться. К тому же он и попал-то в этот трактир только вследствие небрежности хозяина, да и вообще он ведь ни в чем не нуждается, потому что еще сегодня утром хвастался, что есть такое место, где для него готов ночлег. Фрида, разумеется, остается, если бы Фрида выехала вместе с К., то она, хозяйка, была бы глубоко несчастна; при одной только мысли об этом она прямо в кухне, рыдая, рухнула на пол возле плиты, бедная женщина с больным сердцем! Она просто не могла поступить иначе, ведь задета — в ее представлении, по крайней мере, — просто-таки честь сувениров Кламма! Вот какие теперь дела с хозяйкой. Конечно, Фрида пойдет вслед за ним, К., куда он захочет, через снега и льды, об этом, разумеется, нечего больше и говорить, но все равно положение их обоих все-таки очень плохое, поэтому она предложение старосты приветствует с большой радостью, пусть даже это для К. неподходящее место, но ведь — это надо будет определенно подчеркнуть — это ненадолго, можно будет выиграть время и легко найти другие варианты, даже если окончательное решение окажется неблагоприятным.
— В крайнем случае, — воскликнула под конец Фрида, уже обхватив шею К. руками, — мы уйдем отсюда, что нас держит тут, в деревне? А пока — ведь правда, миленький? — мы примем это предложение. Я привела обратно учителя, ты скажешь ему: «Принято», больше ничего, и мы переселимся в школу.
— Худо дело, — сказал К., хотя вполне всерьез он так не думал, ибо квартира его беспокоила мало; впрочем, он очень замерз, стоя в одном белье на этом чердаке, где с двух сторон не было ни стен, ни стекол и насквозь продувало холодным ветром, — ты уже комнату так хорошо прибрала, а нам теперь выезжать! Не хотелось бы, не хотелось бы мне принимать это место, для меня неприятно даже секундное унижение перед этим плюгавым учителем, а тут он еще будет моим начальником. Если б хоть ненадолго можно было остаться здесь; быть может, уже сегодня к вечеру мое положение изменится. Если б хоть ты здесь осталась, можно было бы выждать и дать учителю только какой-нибудь неопределенный ответ. Для себя-то я всегда найду ночлег, если на то пошло, так действительно у Бар…
Фрида закрыла ему ладонью рот.
— Только не это, — испуганно сказала она, — пожалуйста, не говори так больше. А в остальном все будет, как ты скажешь. Если хочешь, я останусь здесь одна, как бы это ни было для меня печально. Если хочешь, мы отклоним это предложение, как бы это ни было, по-моему, неправильно. Потому что смотри, если ты найдешь какую-то другую возможность, хоть даже и сегодня вечером, ну тогда, само собой разумеется, мы от этого места в школе сразу откажемся, никто нам не помешает это сделать. А что касается унижения перед учителем, то предоставь это мне, я позабочусь, чтобы унижения не было; я сама буду говорить с ним, ты просто молча постоишь рядом, и дальше будет так же, тебе никогда не придется говорить с ним, если ты этого не захочешь, на самом деле только я буду его подчиненной, и даже я не буду, потому что знаю его слабости. Так что мы ничего не потеряем, если примем это место, а вот если от него откажемся, то — много; а главное, ты действительно даже для одного себя нигде, нигде в деревне не найдешь ночлега, если еще сегодня не добьешься чего-нибудь от Замка, — то есть такого ночлега, за который мне как твоей будущей жене не придется краснеть. А если ты не найдешь ночлега, тогда ведь ты, пожалуй, потребуешь от меня, чтобы я спала здесь, в теплой комнате, зная, что в это время ты там, в снегу, бредешь сквозь холод и ночь.
К., который все это время стоял, обхватив себя руками и хлопая ладонями по спине, чтобы немного согреться, проговорил:
— Тогда ничего не остается, как принять. Пошли!
В комнате он сразу поспешил к печи, не обращая внимания на учителя; тот, сидя у стола, достал часы и сказал:
— Время уже позднее.
— Но зато теперь мы уже полностью пришли к одному мнению, господин учитель, — объявила Фрида. — Мы принимаем место.
— Хорошо, — отозвался учитель, — но место предложено господину землемеру. Он должен высказаться сам.
Фрида пришла К. на помощь:
— Разумеется, — сказала она, — он принимает это место, не правда ли. К.?
Так что К. мог свести свое заявление к простому «да», обращенному даже не к учителю, а к Фриде.
— Тогда, — сказал учитель, — мне только остается довести до вас ваши служебные обязанности, чтобы в этом отношении мы с вами раз и навсегда договорились; вам надлежит, господин землемер, ежедневно убирать и протапливать обе классные комнаты, самостоятельно производить мелкий ремонт как учебных пособий и спортивных снарядов, так и вообще в доме, регулярно расчищать от снега дорожку через сад, выполнять отдельные поручения, мои и фрейлейн учительницы, и в более теплое время года производить все садовые работы. За это вы имеете право жить в одной из классных комнат по выбору; однако в том случае, когда занятия не проводятся одновременно в обеих комнатах, а вы живете как раз в той, где проводятся занятия, вы, естественно, должны переселяться в другую комнату. Готовить в школе вам не разрешается, взамен вас и всех ваших будут за счет общины обслуживать здесь, в трактире. О том, что вы должны вести себя так, как подобает в школе, и что, в частности, дети — особенно во время занятий — не должны становиться свидетелями, ну, скажем, непривлекательных сцен вашего семейного быта, я упоминаю лишь между прочим, поскольку вы как образованный человек должны это понимать. Замечу еще в связи с этим, что мы вынуждены настаивать, чтобы вы в самый кратчайший срок узаконили ваши отношения с фрейлейн Фридой. Все это и еще кое-какие мелочи будет внесено в договор о найме, который вы, если вы вселитесь в здание школы, должны будете сразу же подписать.
К. все это показалось неважным — так, словно бы это его не касалось или, во всяком случае, не связывало; его только разозлила напыщенность учителя, и он небрежно бросил: