В день, когда постройка была закончена, случилась буря: в полдень небо сделалось черным, как ночью, от горизонта до горизонта заплясали белые росчерки пламени, удары грома были настолько сильными, что люди едва не оглохли, а корабельный кот, которого возили с собой на удачу, забился под вытащенную на берег ладью. Буря удалась на славу — мощи и злости в ней хватило бы на несколько бурь — и люди смеялись, хлопали друг друга по спине и говорили: «Громовик тоже с нами в этой чужой земле», — и они возблагодарили бога, и возрадовались, и пили, пока у них не закружилось в головах.
А ночью, в дымной полумгле большой залы, сказитель пел им старые песни. Он пел об Одине Отце Всех, который самого себя принес самому же себе в жертву — с той доблестью и отвагой, с какой потом встречали смерть другие его жертвы. Девять дней Отец Всех провисел на мировом древе, истекая кровью от нанесенной копьем раны в боку. И спел он им обо всех тех вещах, которые Отец Всех постиг в муках своих: девять имен, девять рун и дважды девять заклятий. Когда речь дошла до копья, пронзившего тело Одина, сказитель закричал от боли, точно так же, как и сам Отец Всех возопил в муках своих, и все они содрогнулись, представив себе эту боль.
На следующий день, который как раз пришелся на день Отца Всех, они обнаружили скрэлинга, маленького человека с длинными волосами, черными как вороново крыло, и с кожей, как жирная красная глина. Он говорил слова, которых ни один из них не в состоянии был понять — даже сказитель, а тот когда-то плавал на корабле, что прошел чрез Геркулесовы столпы, и потому знал купеческое наречие, внятное всем людям, живущим в Средиземноморье. Чужак был одет в меха и перья, а в волосы его были вплетены маленькие кости.
Они привели его в свой большой дом и дали ему поесть жареного мяса, и дали крепкого питья для утоления жажды. Они покатывались со смеху, когда ноги у чужака начали заплетаться, а сам он начал петь песни, и голова его качалась и падала на грудь, и все это с полрога меда. Они дали ему выпить еще, и вскоре он уже лежал под столом, закрывши рукой голову.
И тогда они подняли его на руки — по человеку на каждое плечо, по человеку на ногу, — и четверо мужчин превратили его в коня об осьми ногах, и подняли его на плечи, и понесли во главе процессии к высокому ясеню, что стоял на холме, над бухтой, а потом они захлестнули ему шею веревкой и повесили сушиться на ветру, принеся его в жертву Отцу Всех, повелителю виселиц. Тело скрэлинга закачалось на ветру, лицо почернело, язык вывалился, глаза вылезли из орбит, пенис напрягся так, что на него можно было бы повесить кожаный шлем, а люди веселились и кричали, и гордились тем, что от них отправилась на небеса такая славная дань.
А когда на следующий день два огромных ворона прилетели к трупу скрэлинга, опустились каждый на свое плечо, и стали клевать ему глаза и щеки, люди поняли, что Отец Всех принял их жертву.
Зима была долгой, и людей мучил голод, но их согревала мысль о том, что весной они отправят корабль обратно в северные земли, и корабль привезет сюда поселенцев — и женщин. Когда стало совсем холодно и дни сделались короче, несколько человек отправились на поиски деревни скрэлингов, в надежде отыскать еду — и женщин. Не нашли они ровным счетом ничего, кроме старых костровищ и проплешин от маленьких стойбищ.
Как-то раз, в самой середине зимы, когда солнце висело на небе далекое и холодное, как потускневшая серебряная монетка, они заметили поутру, что останки скрэлинга исчезли с ясеня. А после полудня пошел снег, огромными, неспешно падающими хлопьями.
Люди из северных земель затворили ворота своей маленькой крепости и укрылись за деревянной стеной.
Военный отряд скрэлингов напал на них в ту же ночь: пять сотен против трех десятков. Они перебрались через стену, и за следующие семь дней убили тридцать человек тридцатью разными способами. И мореходы исчезли — исчезли из истории, исчезли из памяти своего собственного народа.
Стену скрэлинги снесли, дом сожгли. Ладью, перевернутую кверху килем и стоявшую на галечнике подальше от воды, они сожгли тоже, в надежде, что у бледнолицых чужаков был всего один такой корабль, и вот он сгорел, и больше ни один норманн никогда не высадится на их берег.
А было это за сто с лишним лет до того, как Лейф Счастливый, сын Эрика Рыжего, заново открыл эти земли и назвал их Винландом. Когда он прибыл, его боги уже дожидались его на берегу: Тюр, однорукий, седой Один, бог виселиц, и Тор, громовик.
Они были на берегу.
Они ждали.
Глава четвертая
Пусть Полночь,
Каких-не-бывает,
Посветит мне…
Пусть Полночь,
Каких-не-бывает,
Меня искупает в любовном огне…
«Полночь, Каких-не-бывает», народная песняТень и Среда позавтракали в «Деревенской кухне» через улицу от их мотеля. В восемь часов утра мир кругом был неприветливо прохладен и туманен.
— Ты по-прежнему готов уехать из Игл-Пойнта? — спросил Среда. — Если да, то мне нужно сделать несколько звонков. Сегодня пятница. Пятница — свободный день. День женщин. Завтра суббота. В субботу много работы.
— Я готов, — ответил Тень. — Меня здесь ничто не держит.
Среда навалил на свою тарелку гору из нескольких видов копченостей. Тень взял себе кусок дыни, рогалик и упаковку сливочного сыра. Они сели в кабинке.
— Ну и сон был у тебя вчера ночью, — сказал Среда.
— Что да, то да.
Когда он встал утром, грязные следы от туфель Лоры еще были видны на ковре в коридоре. Следы вели от двери его комнаты в вестибюль и оттуда на улицу.
— Ну, — снова начал Среда, — и почему тебя зовут Тень?
Тень пожал плечами.
— Такое имя. — За толстым зеркальным стеклом мир в тумане превратился в карандашный рисунок, выполненный в дюжине тонов серого с разбросанными тут и там пятнами электрического красного или чисто-белого. — Как ты потерял глаз?
Среда засунул в рот полдюжины кусков бекона, прожевав, отер тыльной стороной ладони жир с губ.
— И вовсе не потерял, — сказал он. — Я точно знаю, где он.
— Какой у нас план?
Вид у Среды стал задумчивый. Он съел несколько кусочков ярко-розовой ветчины, извлек из бороды крошку мяса и уронил ее назад на тарелку.
— Приблизительно следующий. Завтра вечером мы встречаемся с рядом особ, выдающихся каждый в своей сфере — не тушуйся перед их манерами. Мы встречаемся в одном из самых важных мест во всей стране. После мы будем их потчевать и обхаживать. В данный момент мне нужно заручиться их поддержкой в одном предприятии.
— А где это важное место?
— Видишь ли, мой мальчик, я сказал: одно из мест. Простительно, что их мнения о месте встречи так разделились. Я уже дал знать моим коллегам. Мы остановимся по пути в Чикаго, так как мне нужно разжиться деньгами. Званый обед, который нам предстоит задать, потребует намного больше денег, чем в настоящее время есть у меня на руках. Из Чикаго поедем в Мэдисон.
Среда расплатился, и, встав, они прошли назад через дорогу на автостоянку при мотеле. Среда бросил Тени ключи от машины. Тень вывел седан на бесплатную дорогу, а по ней — из города.
— Скучать не будешь? — спросил Среда, перебиравший папку, набитую дорожными картами.
— По городу? Нет. Я и не жил здесь, по сути. Ребенком я никогда подолгу не жил в одном месте, а сюда попал уже после того, как мне стукнуло двадцать. Так что это город Лоры.
— Будем надеяться, она тут и останется, — сказал Среда.
— Это ведь был сон, — отозвался Тень. — Или ты забыл?
— Вот и хорошо, — продолжал Среда. — Здоровый подход. Ты трахнул ее вчера ночью?
Тень сделал глубокий вдох и только потом сказал:
— Не твое дело, черт побери. Нет, не трахнул.
— А тебе хотелось?
На это Тень вообще ничего не ответил. Он ехал на север, в сторону Чикаго. Хмыкнув, Среда принялся сосредоточенно изучать свои карты, разворачивая их и опять сворачивая, временами делая пометки в желтом линованном блокноте большой серебряной шариковой ручкой.
Наконец он закончил. Убрав ручку, бросил папку на заднее сиденье.
— Лучшее, что есть в штатах, куда мы едем, — сказал Среда, — в Миннесоте, Висконсине и тому подобное, — там полно женщин, которые мне нравились, когда я был моложе. Белокожие и голубоглазые, с волосами такими светлыми, что кажутся почти белыми, с губами цвета вина и округлыми полными грудями, в которых сосуды видны словно в хорошем сыре.
— Только когда ты был моложе? — поинтересовался Тень. — Сдается, прошлой ночью тебе было не так уж худо.
— Да. — Среда улыбнулся. — Хочешь знать секрет моего успеха?
— Ты им платишь?
— Зачем так грубо? Нет, секрет в обаянии и личных чарах. Все, видишь ли, просто.
— Чары, да? Вроде как в пословице: или у тебя они есть, или нет.
— Чары, да? Вроде как в пословице: или у тебя они есть, или нет.
— Чарам можно научиться, — ответил Среда.
Тень настроил радио на волну шлягеров и стал слушать песни, бывшие популярными еще до его рождения. Боб Дилан пел о ливне, который вот-вот прольется, и Тень спросил себя, пролился ли уже этот ливень или это еще только должно произойти. Дорога впереди была пуста, и кристаллы льда в утреннем солнце сверкали на асфальте, словно брильянты.
Чикаго надвинулся медленно, как мигрень. То дорога вилась среди полей, а потом нечастые городки незаметно слились в неряшливо раскинувшийся пригород, а пригород превратился вдруг в мегаполис.
Остановились они возле запущенного, когда-то фешенебельного дома. Снег с тротуара был счищен. В вестибюле Среда нажал кнопку желобчатого стального интеркома. Ничего не произошло. Он нажал снова. Потом, пробы ради, начал нажимать наугад кнопки в квартиры других жильцов, и вновь никакого ответа.
— Сломан, — сказала спускавшаяся по лестнице костлявая старушка. — Не работает. Мы звонили домохозяину, спрашивали, когда он собирается его починить, когда он собирается наладить отопление, но ему плевать, он уехал в Аризону лечить грудную жабу. — Говорила она с сильным восточно-европейским, на слух Тени, акцентом.
— Зоря, моя дорогая, — Среда склонился в поклоне, — позвольте заметить, что выглядите вы несказанно. Ваша краса, как всегда, лучезарна. Годы над вами не властны.
Старушка наградила его свирепым взглядом.
— Он не желает вас видеть. И я вас видеть не хочу. Вы прохвост и противный зануда.
— Это потому, что я приезжаю только по важному делу.
Старушка фыркнула. В руках у нее была пустая сумка для продуктов, а одета она была в старое красное пальто, застегнутое до подбородка. На Тень она поглядела с подозрением.
— Кто этот верзила? — спросила она у Среды. — Кто-то из ваших убийц?
— Вы глубоко ко мне несправедливы, милостивая госпожа. Этого джентльмена зовут Тень. Да, он работает на меня, но ради вашего блага. Тень, позволь представить тебе очаровательную мисс Зорю Вечернюю.
— Приятно познакомиться, — вежливо сказал Тень. Склонив по-птичьи голову набок, старушка всмотрелась ему в лицо.
— Тень, — повторила она. — Хорошее имя. Когда вырастают тени, наступает мое время. А ты длинная тень. — Оглядев его с головы до ног, она улыбнулась. — Можешь поцеловать мне руку.
Тень склонился поцеловать холодные тонкие пальцы. На среднем пальце красовалось кольцо с большим янтарным кабошоном.
— Хороший мальчик, — похвалила старушка. — Я иду покупать продукты. Видишь ли, я единственная, кто приносит в дом деньги. Другие две не способны заработать на гадании. Это потому, что говорят они только правду, а люди вовсе не ее желают слышать. Правда не радует, а, наоборот, тревожит людей, поэтому они не возвращаются. А вот я могу лгать, рассказывать то, что они желают слышать. Так что на хлеб зарабатываю я. Вы собираетесь остаться на ужин?
— Тешу себя надеждой, — сказал Среда.
— Тогда вам лучше дать мне денег, чтобы я купила продуктов на всех. Я гордая, а не глупая. Те, другие — большие гордячки, чем я, а он — самый гордый из всех. Так что дайте денег мне, а им об этом не говорите.
Открыв бумажник, Среда достал двадцатку. Зоря Вечерняя выхватила банкноту у него из рук и стала ждать. Среда вынул еще одну.
— Хорошо, — сказала она. — Угощу вас по-царски. А теперь поднимайтесь на самый верх. Зоря Утренняя уже проснулась, а третья наша сестра еще спит, так что не слишком шумите.
Тень и Среда поднялись по темной лестнице. Площадка двумя этажами выше была наполовину завалена черными полиэтиленовыми мешками с мусором, пахло здесь гнилыми овощами.
— Они цыгане? — спросил Тень.
— Зоря и ее семья? Отнюдь. Они не ромалэ, скорее русские. Думаю, славяне.
— Но ведь она гадалка.
— Множество людей занимается гаданием. Я и сам им балуюсь. — К тому времени, когда они начали взбираться на последний пролет, Среда уже пыхтел и отдувался. — Совсем потерял форму, — пожаловался он.
Лестница заканчивалась у одинокой, выкрашенной красным двери, в которой поблескивал глазок.
Среда постучал. Никакого ответа. Он постучал опять, на сей раз громче.
— Да! Да! Слышу! Слышу!
Раздался лязг открываемых замков, отодвигаемых задвижек, звяканье цепочки. Красная дверь приоткрылась.
— Кто там? — спросил стариковский прокуренный голос.
— Давний друг, Чернобог. С коллегой.
Дверь открылась на длину цепочки. В сумерках Тень различил выглядывавшее из-за нее серое лицо.
— Чего тебе надо, Вотан?
— Для начала чести удостоиться твоего общества. И еще я хочу поделиться сведениями. Как это говорится… Ты можешь узнать нечто к своей выгоде.
Дверь распахнулась. Обладатель прокуренного голоса оказался невысоким и коренастым мужчиной со стальной сединой и резкими чертами лица, одетым в серо-коричневый махровый халат. В кулаке он прятал сигарету без фильтра, которой то и дело затягивался, — словно заключенный, подумал Тень, или солдат. Среде хозяин протянул левую руку.
— Добро пожаловать, Вотан.
— Теперь меня зовут Среда, — ответил тот, пожимая старику руку.
— Ну надо же! — Старик скупо улыбнулся, сверкнув желтыми зубами. — А это кто?
— Это мой коллега. Тень, познакомься с мистером Чернобогом.
— Как поживаете, мистер Чернобог?
— Старый стал. Печенки болят, спину ломит, по утрам легкие выкашливаю.
— Почему вы стоите в дверях? — спросил женский голос, и, заглянув за плечо Чернобога, Тень увидел стоявшую за ним старушку. Казалось, она еще меньше и болезненнее, чем ее сестра, но длинные золотые волосы даже не тронула седина. — Я Зоря Утренняя, — сказала она. — Не надо вам стоять в коридоре. Вы должны войти, сесть. Я принесу кофе.
Миновав красную дверь, они вошли в квартиру, где пахло переваренной капустой, кошачьим туалетом и импортными сигаретами без фильтра, потом их провели по крохотному коридорчику мимо нескольких закрытых дверей в гостиную и усадили на огромный древний диван, набитый конским волосом, что потревожило престарелого серого кота. Потянувшись, тот встал, чопорно удалился в дальний конец дивана, где снова лег и настороженно уставился на них, но потом все же прикрыл глаза и заснул. Чернобог уселся в кресло напротив.
Отыскав пустую пепельницу, Зоря Утренняя поставила ее возле Чернобога.
— Как вы пьете кофе? — спросила она гостей. — Сами мы пьем его черным как ночь и сладким как грех.
— Спасибо, мэм, я выпью так же, — ответил Тень. Зоря Утренняя вышла. Чернобог поглядел ей вслед.
— Хорошая она женщина. Не то что ее сестры. Одна мегера, а другая только и делает, что спит. — Он положил ноги в шлепанцах на длинный низкий журнальный столик, в середину которого была встроена шахматная доска, а поверхность была испещрена черными ожогами от сигарет и кругами от чашек.
— Ваша жена? — вежливо поинтересовался Тень.
— Она никому не жена. — Старик помолчал, глядя на загрубевшие руки. — Нет. Все мы родственники. Мы приехали сюда вместе давным-давно.
Из кармана халата Чернобог выудил пачку сигарет без фильтра. Достав узкую тонкую золотую зажигалку, Среда дал старику прикурить.
— Сперва мы приехали в Нью-Йорк, — продолжал Чернобог. — Все наши соотечественники едут в Нью-Йорк. Потом мы перебрались вот сюда, в Чикаго. Все стало совсем худо. Даже дома обо мне почти позабыли. Здесь же я просто дурное воспоминание. Знаешь, что я делал, когда приехал в Чикаго?
— Нет, — ответил Тень.
— Нашел себе работу на бойне. Там, где забивают. Когда молодой бычок выходит на сходни, я — забойщик. Знаешь, почему нас назвали забойщиками? Потому что мы брали кувалды и раз, одним ударом валили корову. БАХ! Тут нужна сила рук. Да? Потом мясник навешивает мясо на крюк, поднимает его на цепи и только потом перерезает горло. Мы, забойщики, были самые сильные. — Засучив рукав халата, Чернобог напряг руку, показывая мускулы, еще видные под старческой кожей. — Но дело тут не только в силе. Это целое искусство. В ударе. Иначе только оглушишь или разозлишь корову. Потом, в пятидесятые, нам выдали пистолеты, стреляющие болтами. Подносишь ко лбу. БАМ! БАМ! Ты думаешь, тогда каждый смог бы убивать. Вовсе нет, — Он изобразил, как всаживает болт в голову корове. — Все равно тут надобно мастерство.
Он улыбнулся воспоминаниям, показывая железный зуб.
— Только не рассказывай ему баек о том, как валил коров. — Зоря Утренняя внесла кофе в маленьких, покрытых яркой эмалью чашечках на красном деревянном подносе. Поставив перед каждым по чашке, она присела подле Чернобога. — Зоря Вечерняя ушла за покупками, — сказала она. — Скоро вернется.
— Мы встретили ее внизу, — откликнулся Тень. — Она говорила, что гадает на будущее.